Антикварий (Скотт В.) (Перевод Горфинкеля Д.М.)

(Вальтер Скотт (1771-1832). Шотландский поэт и романист)

(Антикварий (1816). В сборнике помещена глава III из романа. Печатается по изданию: Скотт В. Собр. соч. в 20-ти т. Под общ. ред. Б. Г. Реизова и др. Т. 3, 1961 г.)

Глава III

 Ты у него увидишь груды
 Старинных лат, мечей, посуды.
 Тут шлемы старые, гребенки, 
 Два телескопа,
 Горшки для каши и солонки
 Времен потопа.

Р. Берне

Устроившись в своих новых апартаментах в Фейрпорте, мистер Довел вспомнил, что обещал посетить своего попутчика. Он не сделал этого раньше, потому что при всем добродушии старого джентльмена, так охотно делившегося своими знаниями, в его речах и манерах иногда проскальзывал тон превосходства, который, по мнению спутника, далеко не оправдывался одной лишь разницей в возрасте. Поэтому он дождался прибытия из Эдинбурга своего багажа, чтобы одеться по моде и своим внешним видом подчеркнуть то положение в обществе, которое он занимал или считал себя вправе занимать.

Лишь на пятый день по приезде, подробно расспросив о дороге, он отправился засвидетельствовать свое почтение владельцу Монкбарнса. Тропинка, тянувшаяся через поросший вереском холм и луга, привела его к усадьбе, стоявшей на противоположном склоне упомянутого холма, откуда открывался прекрасный вид на бухту и скользившие по ней суда. Отделенный от города возвышенностью, защищавшей его от северо-западных ветров, дом казался укромной и уединенной обителью. С виду он не слишком располагал к себе. Это было беспорядочное сборище старомодных построек, часть которого в те времена, когда поместье находилось во владении монахов, составляла обособленную мызу, где жил эконом или управляющий хозяйством монастыря. Здесь братия хранила зерно, полученное в качестве натуральной ренты от подвластных обители земледельцев, ибо, по свойственной этому монашескому ордену осторожности, он всегда требовал уплаты натурой. Отсюда, как любил говорить теперешний владелец, и пошло название Монкбарнс^*. К тому, что осталось от жилища эконома, позднейшие обитатели миряне добавляли все новые и новые пристройки, соответственно потребностям своих семей, а так как это делалось с равным пренебрежением к удобствам внутри и архитектурной законченности снаружи, все вместе казалось скопищем зданий, внезапно застывших в самый разгар контрданса, исполняемого ими под музыку какого-нибудь Амфиона^** или Орфея^***. Усадьба была окружена высокими живыми изгородями из подстриженного остролиста и тиса. Некоторые из них все еще являли искусство "топиарианского" художника^**** и имели форму кресел, башен или воспроизводили поединок святого Георгия с драконом. Вкус мистера Олдбока не позволил ему тревожить памятники ныне утраченного искусства, тем более что это, несомненно, разбило бы сердце старого садовника. Впрочем, один высокий и раскидистый тис был избавлен от ножниц. И на садовой скамье под его сенью Довел узрел своего пожилого друга с очками на носу и кисетом сбоку, прилежно углубившегося в "Лондонскую хронику" под ласковый шелест летнего ветерка в листве и отдаленный шум волн, набегавших на песок.

^* (От английского monk - монах и barns - амбары. (Прим. пер.).)

^** (Амфион - искусный музыкант греческого мифа, сын Зевса и Антиопы, муж Ниобы; звуками своей лиры передвигал камни.)

^**** (Ars topiaria - искусство подстригать тисовые изгороди в виде фантастических фигур. Латинская поэма под заглавием "Ars topiaria" содержит любопытные наставления по этому предмету.- Прим. автора.)

^*** (Орфей - сын Аполлона (или фракийского речного бога) и одной из муз, муж Эвридики, знаменитый лирик, преображавший пением природу.)

Мистер Олдбок немедленно встал, пошел навстречу своему дорожному спутнику и сердечно пожал ему руку.

- Честное слово, - сказал он, - я уже решил, что вы передумали и, найдя глупых обитателей Фейрпорта слишком надоедливыми и недостойными ваших талантов, покинули нас на французский манер, как мой старый приятель и собрат антикварий Мак-Криб, который исчез с одной из моих сирийских медалей.

- Надеюсь, почтенный сэр, что надо мною не тяготеет подобное обвинение.

- Было бы столь же прискорбно, доложу я вам, если бы вы похитили самого себя, не доставив мне удовольствия еще раз увидеться с вами. Уж лучше бы вы взяли моего медного Оттона^*. Однако пойдем; позвольте мне показать вам дорогу в мою sanctum sanctorum^**, мою келью, мог бы я сказать, ибо, кроме двух праздных и избалованных баб (этим презрительным наименованием, заимствованным им от другого антиквария, циника Энтони Вуда, мистер Олдбок обычно обозначал прекрасный пол вообще и своих сестру и племянницу в частности), которые, под глупым предлогом родства, устроились в моих владениях, здесь никого нет, и я живу таким же отшельником, как и мой предшественник Джон из Гернела, чью могилу я вам когда-нибудь покажу.

^* (Монета с изображением римского императора Марка Сальвия Отгона (32-69 н. э.))

^** (Святая святых (лат.).)

С этими словами старый джентльмен повел гостя к низенькой двери, но перед входом внезапно остановился и указал на неясные следы, оставшиеся на камне, по его мнению, от какой-то надписи. Однако, тут же покачав головой, он сообщил, что разобрать ее совершенно невозможно.

- Ах, если бы вы знали, мистер Довел, сколько времени и хлопот стоили мне эти стершиеся буквы! Ни одна мать не возилась так со своим ребенком, - притом без всякой пользы, - но я почти уверен, что эти два последних знака имеют форму цифр или букв LV и могут дать хорошее представление о дате постройки, поскольку мы знаем aliunde^*, что здание было основано аббатом Валдимиром около середины четырнадцатого столетия. Но я уверен, что глаза более зоркие, чем мои, могли бы разглядеть и орнамент посередине.

^* (Из других источников (лат.).)

- Мне кажется, - ответил Довел, которому хотелось сделать старику приятное, - что он по форме напоминает митру^*.

^* (Митра - шапка епископа во время служения с изображением Иисуса Христа, богородицы и евангелистов.)

- Несомненно, вы правы! Вы правы! Мне это никогда не приходило в голову. Вот что значит молодые глаза! Митра, митра, это подходит во всех отношениях.

Сходства было не больше, чем между облаком Полония^* и китом или дроздом. Но его было достаточно, чтобы мозг антиквария начал усиленно работать.

^* ("Гамлет", III, 2, 378-384.)

- Митра, дорогой сэр, - продолжал он, идя вперед по лабиринту неудобных и темных переходов и прерывая свои рассуждения, чтобы предупредить гостя об опасных местах, - митра, дорогой сэр, подходит для нашего аббата не хуже, чем для епископа, ибо это был митрофорный аббат^*, чье имя стояло во главе списка... Осторожно: здесь три ступеньки!.. Я знаю, что Мак-Криб это отрицает. Но это так же достоверно, как то, что он увез без спроса моего Антигона^**. Вы можете видеть имя аббата Троткозийского, abbas Trottocosiensis, в самом начале парламентских списков четырнадцатого и пятнадцатого веков... Здесь очень мало света, а эти проклятые бабы всегда оставляют лоханки в проходе! Осторожно, здесь поворот! Теперь поднимитесь на двенадцать ступенек и вы будете в безопасности!

^* (Аббат в сане епископа.)

^** (По-видимому, античная монета с изображением одного из трех македонских царей IV-III вв. до н. э.)

К этому времени мистер Олдбок дошел до верху винтовой лестницы, которая вела в его покои, открыл дверь и отодвинул кусок ковровой ткани, которой она была завешена.

- Что вы тут затеяли, пакостницы? - вдруг закричал он.

Грязная, босоногая служанка, застигнутая в минуту

страшного преступления - уборки sanctum sanctorum, бросила пыльную тряпку и убежала в противоположную дверь от лика разъяренного хозяина. Но молодая леди, присматривавшая за работой, не сдавала своих позиций, хотя, по- видимому, несколько оробела.

- Право же, дядя, в вашей комнате был ужаснейший беспорядок, и я зашла присмотреть, чтобы Дженни все положила на прежнее место.

- А кто позволил тебе - да и Дженни тоже - вмешиваться в мои дела? (Мистер Олдбок ненавидел уборку не меньше, чем доктор Оркборн или любой другой ученый муж.) Ступай, занимайся своими вышивками, обезьяна, и не попадайся мне здесь опять, если тебе дороги уши! Уверяю вас, мистер Довел, что последний набег этих мнимых друзей чистоты оказался для моей коллекции почти таким же роковым, как посещение Гудибраса для собрания Сидрофела. И я с тех пор не знаю, где

...Мой старый календарь, который Был врезан в медный верх доски, Где нэпировские бруски, Где лунные часы, амфоры, Созвездья из цветных камней, Игрушки прихоти моей, оставалась бы такой еще сто лет, если бы ее не потревожили эти цыганки, всюду сующие свой нос.

И действительно лишь несколько спустя Довел сквозь тучи пыли мог рассмотреть комнату, где его друг устроил себе убежище.

Это была высокая, но не особенно большая комната, слабо освещенная узкими окнами с частым свинцовым переплетом. Конец комнаты был заставлен книжными полками. Занимаемое ими пространство было явно мало для размещенных на них томов, и поэтому книги стояли в два и три ряда, а бесчисленное множество других валялось на полу и на столах среди хаоса географических карт, гравюр, обрывков пергамента, связок бумаг, старинных доспехов, мечей, кинжалов, шлемов и щитов шотландских горцев. За креслом мистера Олдбока (это было старинное кожаное кресло, лоснившееся от постоянного употребления) стоял огромный дубовый шкаф, по углам украшенный херувимами в голландском вкусе с большими неуклюжими головами и куцыми крылышками. Верх этого шкафа был загроможден бюстами, римскими светильниками и чашами, среди которых виднелось несколько бронзовых фигур. Стены были покрыты мрачными старинными коврами, изображавшими достопамятную историю свадьбы сэра Гавэйна^* и воздававшими должную дань уродливости невесты. Впрочем, судя по наружности сего благородного рыцаря, он имел меньше оснований быть недовольным разницей во внешнем благообразии, чем утверждает автор поэмы. Остальная часть комнаты была отделана панелями мореного дуба. Здесь висели несколько портретов рыцарей в латах, любимых мистером Олдбоком персонажей из истории Шотландии и его собственных предков в париках с косичкой и расшитых камзолах. На огромном старомодном дубовом столе грудой лежали бумаги, пергаменты, книги, всякие мелочи и безделушки, мало чем примечательные, кроме ржавчины и древности, о которой эта ржавчина свидетельствовала. В самой гуще всей этой мешанины из старинных книг и утвари с важностью, достойной Мария на развалинах Карфагена^**, восседал большой черный кот; суеверному глазу он мог бы показаться genius loci - демоном-хранителем этого места. Пол, так же как стол и стулья, был затоплен тем же mare magnum^*** разнородного хлама, где было равно невозможно и найти какой-нибудь предмет, и употребить его по назначению.

^* (Сэр Гавэйн - один из главных рыцарей Круглого Стола в Артуровом цикле легенд и историй; племянник короля Артура. Скотт здесь, очевидно, имеет в виду сюжет эпической поэмы XIV в. "Гавэйн и Зеленый Рыцарь".)

^** (Гай Марий (156-86 до н. э.) - римский полководец, семикратный консул.)

^*** (Великим морем (лат.).)

Среди этой неразберихи непросто было добраться до стула, не споткнувшись о распростертый на полу фолиант или не попав в еще худшую беду - не опрокинув какого-нибудь образца римской или древнебританской керамики. А добравшись до стула, предстояло еще осторожно освободить его от гравюр, которые очень легко было повредить, и от старинных шпор и пряжек, которые, несомненно, сами причинили бы повреждения тому, кто внезапно сел бы на них. От этого антикварий особенно предостерег Довела, добавив, что его друг, преподобный доктор Хевистерн из Нидерландов, очень пострадал, когда, не глядя, неосторожно сел на три старинные подметные каракули^*, которые он, мистер Олдбок, недавно выкопал в болоте близ Бэннокберна. Их некогда разбросал Роберт Брюс^**, чтобы поранить ноги коням англичан, и им же по прошествии долгого времени суждено было вонзиться в седалищную часть ученого утрехтского профессора.

^* (Подметные каракули - острые железные шипы, которые когда-то кидали под ноги неприятельской коннице.)

^** (Роберт Брюс - Роберт I (1274-1329), король Шотландский (1306-1329). Боролся за независимость Шотландии; 24 июня 1314 г. одержал решительную победу над англичанами при Бэннокберне.)

Наконец, благополучно усевшись, гость не без любопытства начал расспрашивать хозяина об окружавших их необычных предметах, и мистер Олдбок с такой же охотой пустился в объяснения. Ловелу была показана увесистая дубинка с железным шипом на конце. Ее недавно нашли в поле, на земле Монкбарнса, неподалеку от старинного кладбища. Дубинка была чрезвычайно похожа на те палки, которые берут с собой гайлэндские жнецы, когда раз в год спускаются с гор. Однако ввиду ее своеобразной формы мистер Олдбок был весьма склонен считать, что это - одна из тех палиц, которыми монахи снабжали своих крестьян вместо более смертоносного оружия. Поэтому, заметил он, поселян и звали colve carles, или kolb-kerls, то есть clavigeri, что по латыни означает "носители дубинок". В подтверждение такого обычая, он сослался на "Антверпенскую хронику" и "Хронику святого Мартина", каковым авторитетным источникам Довел ничего не мог противопоставить, ибо до этой минуты никогда и не слыхал о них.

Затем мистер Олдбок достал винтовой зажим для больших пальцев, наводивший ужас на ковенантеров прежних дней, и ошейник с именем какого-то вора, осужденного работать на соседнего барона, что заменяло в те времена современное шотландское наказание, при котором, по словам Олдбока, таких преступников высылают в Англию, чтобы они обогащали ее своим трудом, а себя - ловкостью рук. Многочисленны и разнообразны были диковинки, которые он показывал. Но больше всего он гордился своими книгами. Подведя гостя к переполненным и пыльным полкам, он повторил, с довольным видом, стихи Чосера^*:

^* (Джеффри Чосер (ок. 1340-1400) - английский поэт.)

- Ведь он предпочитал держать у ложа Десятка два томов в тисненой коже. Ему был Аристотель - кладезь знаний - Милей старинных скрипок или тканей.

Эти выразительные стихи он читал, покачивая головой и придавая каждому гортанному звуку подлинно англосаксонское произношение, теперь забытое в южных частях нашей страны.

Коллекция вправду была достойна внимания, ей могли позавидовать многие любители. Однако он собирал ее не по чудовищным ценам нашего времени, которые привели бы в ужас даже самого страстного, а также и самого раннего из известных нам библиоманов, каковым мы считаем не кого иного, как знаменитого Дон-Кихота Ламанчского, ибо среди других признаков нетвердого разума его правдивый жизнеописатель Сид Ахмет Бенинхали^* упоминает о том, что он менял поля и фермы на тома рыцарских романов ин-фолио и ин-кварто. В подобных подвигах доброму странствующему рыцарю подражают лорды и эсквайры наших дней, хотя мы не слыхали, чтобы кто-нибудь из них принял гостиницу за замок или обратил копье против ветряной мельницы. Мистер Олдбок не подражал безумной расточительности таких коллекционеров. Но находя удовольствие в том, чтобы собирать библиотеку своими силами, он оберегал кошелек, не щадя времени и труда. Он не одобрял хитроумных бродячих комиссионеров, которые, посредничая между невежественным владельцем книжной лавки и увлекающимся любителем, наживаются как на неосведомленности первого, так и на приобретенных дорогой ценой опыте и вкусе второго. Когда о таких хищниках заговаривали в его присутствии, он не упускал случая заметить, сколь важно приобретать интересующий вас предмет из первых рук, и приводил свой излюбленный рассказ про Снаффи Дэви и "Шахматную игру" Кекстона^**.

^* (Сид Ахмет Бенинхали - повествователь в романе Сервантеса "Дон-Кихот Ламанчский".)

^** (От английского snuff - понюшка.)

Уильям Кекстон (1422-1491) - английский первопечатник. "Шахматная игра" - вторая книга, изданная в Англии: первой в 1474 г. Кекстон напечатал "Историю Трои".

- Дэви Уилсон, - начал он свое повествование, - обычно называемый Снаффи Дэви за неизлечимое пристрастие к черному нюхательному табаку, был поистине королем следопытов, рыщущих по всяким закоулкам, погребам и лавкам в поисках редких книг. У него было чутье ищейки и хватка бульдога. Он обнаружил напечатанную готическим шрифтом старинную балладу среди листов судебных актов и выискивал editio princeps^* под маской школьного издания Кордерия. Снаффи Дэви за два гроша, или два пенса на наши деньги, купил в Голландии, в какой-то лавке, книгу "Шахматная игра", вышедшую в свет в тысяча четыреста семьдесят четвертом году, первую книгу, вообще напечатанную в Англии. Он продал ее некоему Осборну за двадцать фунтов, получив еще в придачу книг на такую же сумму. Осборн перепродал этот несравненный клад доктору Эскью^** за шестьдесят гиней. На распродаже имущества доктора Эскью, - продолжал старый джентльмен, воспламеняясь от собственных слов, - цена этого сокровища взлетела до головокружительной высоты, и оно было приобретено самим королем за сто семьдесят фунтов стерлингов! Если бы теперь появился другой экземпляр этой книги, один бог знает,- воскликнул он, всплеснув руками и глубоко вздохнув,- один бог знает, какой выкуп пришлось бы за него дать. А между тем первоначально книга была приобретена благодаря умелым поискам за столь малую сумму, как два пенса . Счастливый, трижды счастливый Снаффи Дэви! И да будут благословенны те времена, когда твое упорство и усердие могли так вознаграждаться!

^* (Первое издание (лат.).)

^** (Эскью Энтони (1722-1774) - английский врач, путешественник, собиратель древностей, манускриптов, издатель произведений Эсхила.)

Этот анекдот о мании собирать книги дословно соответствует истине. И Дэвид Уилсон, о чем едва ли стоит сообщать его собратьям по Роксбургскому и Бэннетайнскому клубам, - подлинное лицо.- Прим. автора.

- Но и я, сэр, - продолжал Олдбок, - хотя и уступаю в настойчивости, проницательности и присутствии духа этому замечательному человеку, могу показать вам несколько - очень немного - вещей, которые я собрал не с помощью денег, что мог бы сделать всякий состоятельный человек, хотя, как говорит мой друг Лукиан^*, богач иногда, швыряя монеты, только являет этим свое невежество. Нет, я добыл их таким способом, который показывает, что и я кое-что смыслю в этом деле. Взгляните на эту коллекцию баллад: здесь нет ни одной позднее тысяча семисотого года, а многие на сотню лет старше. Я выманил их у старухи, любившей их больше, чем свою псалтырь. Табак, сэр, нюхательный табак, и "Совершенная сирена" - вот за что она отдала их! Чтобы получить вот этот поврежденный экземпляр "Жалоб Шотландии"^**, мне пришлось распить две дюжины крепкого эля с ученым владельцем, который в благодарность отказал мне ее в своем завещании. Эти маленькие эльзевиры - память и трофеи многих вечерних и утренних прогулок по Каугейту, Кэнонгейту, Боу^***, улице святой Марии, одним словом, повсюду, где можно найти менял и продавцов всяких редких и любопытных предметов. Как часто стоял я и торговался из-за полупенни, чтобы поспешным согласием на первоначальную цену не дать продавцу заподозрить, как высоко я ценю покупаемую вещь! Сколько раз я дрожал от страха, как бы случайный прохожий не встал между мной и моей добычей. В каждом бедном студенте-богослове, остановившемся перед лавкой и перелистывавшем разложенные книги, я видел любителя-соперника или переодетого хищника-книготорговца! А потом, мистер Ловел, представьте себе это удовлетворение хитреца, когда платишь деньги и суешь покупку в карман, изображая холодное равнодушие, а у самого меж тем руки трясутся от радости! А потом - ослеплять более богатых и ревнивых соперников, показывая им подобное сокровище (при этом он протянул гостю черную, с пожелтевшими листами, книжонку размером с букварь), наслаждаться их удивлением и завистью, окутывая при этом дымкой таинственности свою осведомленность и ловкость, - вот, мой молодой друг, самые светлые минуты жизни, разом вознаграждающие за весь труд, и огорчения, и неослабное внимание, которых в наибольшей мере требует наша профессия!

^* (Лукиан (ок. 120-ок. 200) - греческий писатель.)

^** ("Жалобы Шотландии" - произведение шотландского поэта и дипломата Дэвида Линдсея (1430-1555).)

^*** (Каугейт, Кэнонгейт, Боу и др.- улицы в Эдинбурге.)

Ловел немало потешался, слушая такие речи старого джентльмена, и, хотя не мог полностью оценить достоинства того, что было перед его глазами, все же восхищался, как и ожидалось от него, сокровищами, которые показывал ему Олдбок. Здесь были издания, почитаемые как первые, а тут стояли тома последующих и лучших изданий, ценимые едва ли меньше. Тут была книга, примечательная тем, что в нее были внесены окончательные авторские исправления, а подальше - другая, которая - странно сказать! - пользовалась спросом потому, что исправлений в ней не было. Одной дорожили потому, что она была издана ин-фолио, а другой - потому, что она была в двенадцатую долю листа; некоторыми - потому, что они были высокие, другими - потому что они были низенькие. Достоинство одних заключалось в титульном листе, а других - в расположении букв слова "Finis". Не было, по-видимому, такого отличия, хотя бы самого мелкого или ничтожного, которое не могло бы придать ценность книге, при одном лишь непременном условии - что она редка или вовсе не встречается в продаже. Не меньшее внимание привлекали к себе и оригиналы печатных листков: "Предсмертная речь", "Кровавое убийство" или "Чудесное чудо из чудес", в том изрядно потрепанном виде, в каком их когда-то продавали вразнос на улицах за более чем скромную цену в одно пенни, хотя теперь за них давали вес этого же пенни в золоте. О них антикварий распространялся с уважением, восторженным голосом читая замысловатые названия, так же соответствовавшие содержанию, как размалеванная вывеска балагана соответствует животным, находящимся внутри. Например, мистер Олдбок особенно гордился "уникальным" листком под заглавием: "Странные и удивительные сообщения из Чиппинг-Нортона. в графстве Оксон, о некоторых ужасных явлениях, виденных в воздухе 26 июля 1610 года с половины десятого часа пополудни и до одиннадцати часов, в каковое время видно было явление нескольких пламенных мечей и странные движения высших сфер при необычайном сверкании звезд, с ужасными продолжениями: рассказом о разверзшихся небесах и об открывшихся в них непонятных явлениях, а также об иных удивительных обстоятельствах, не слыханных в веках, к великому изумлению созерцавших сие, как о том было сообщено в письме к некоему мистеру Колли, живущему в Западном Смитфилде, и как засвидетельствовано Томасом Брауном, Элизабет Гринуэй и Энн Гейтридж, каковые созерцали означенные ужасные явления. И ежели кто пожелает убедиться в истине настоящего оповещения, пусть обратится к мистеру Найтингейлу, в гостиницу "Медведь" в Западном Смитфилде, где получит надлежащее подтверждение"^*.

^* (Автор владеет экземпляром этого исключительно редкого листка.- Прим. автора.)

- Вы смеетесь,- сказал владелец коллекции,- и я вас прощаю. Конечно, то, что так прельщает нас, не столь чарует глаза юности, как красота молодой леди. Но вы поумнеете и начнете судить справедливее, когда вам придет пора надеть очки. Впрочем, погодите, у меня тут есть одна древность, которую вы оцените больше.

Сказав это, мистер Олдбок отпер ящик и вынул оттуда связку ключей, потом откинул ковер, скрывавший дверцу маленького чулана, куда он спустился по четырем каменным ступенькам. По звякав там какими-то бутылками или банками, он принес две рюмки в форме колокольцев на длинных ножках, какие можно видеть на полотнах Тенирса^*, небольшую бутылку, содержавшую, как он сказал, превосходное старое канарское, и кусок сухого кекса на маленьком серебряном подносе замечательной старинной работы.

^* (Это имя носили два фламандских художника: Давид Тенирс-Старший (1582-1649) и его сын, Давид Тенирс-Младший (1610-1690).)

- Не стану говорить о подносе, - заметил он, - хотя можно предполагать, что его чеканил этот безумный флорентинец Бенвенуто Челлини^*. Однако, мистер Довел, наши предки пили сухие испанские вина, и вы как любитель театра должны знать, где об этом сказано. За успех ваших дел в Фейрпорте, сэр!

^* (Бенвенуто Челлини (1500-1571) - итальянский скульптор, золотых и серебряных дел мастер, написавший знаменитую автобиографию.)

- За ваше здоровье, сэр, и за непрерывное приумножение ваших сокровищ! Пусть новые приобретения стоят вам лишь столько труда, сколько нужно, чтобы вы их ценили.

После возлияния, столь удачно заключившего приятное для обоих времяпрепровождение, Довел встал, чтобы проститься, и мистер Олдбок решил немного проводить его, желая показать ему нечто достойное его любопытства на обратном пути в Фейрпорт.