Битва книг (Дж-Свифт) (Перевод Левина Ю.Д.)

(Джонатан Свифт (1667-1745). Английский сатирик, поэт.)

(Битва книг. Одно из первых сочинений Свифта в прозе, написано в 1697 г., напечатано в его анонимном сборнике 1704 г. Эта сатира должна была выручить из затруденния благодетеля и свойственника Свифта Уильяма Темпля, который ввязался в злободневный спор о сравни тельных достоинствах писателей старых и новых на стороне первых, не будучи достаточно знаком с особенностями дискуссии и ее предмета. Противником Темпля в сатире выведен Ричард Бентли, в то время королевский библиотекарь.)

Полный и правдивый рассказ о битве, разразившейся в прошлую пятницу между древними и новыми книгами в Сент-Джемской библиотеке

Предисловие автора

Сатира - род зеркала, где каждый, в него глядящий, находит обычно все лица, кроме своего собственного; и поэтому главным образом она встречает в свете благосклонный прием и мало кого оскорбляет. Но и в противном случае опасность была бы невелика: многолетний опыт научил меня не опасаться неприятностей со стороны тех, кого мне удавалось раздразнить. Ибо хотя телесные жилы напрягаются под действием гнева и ярости, умственные жилы в то же время расслабляются, и все усилия ума становятся тщетными и бесплодными.

С иного мозга лишь единожды можно снять сливки; так пусть же его обладатель собирает их осторожно и экономно расходует свой небольшой запас. Пусть он больше всего остерегается ударов более сильных противников, которые могут взбить весь его ум до состояния дерзкого безрассудства, а нового ума ему уже неоткуда будет набраться. Ум без знаний - это род сливок, которые за ночь скопляются наверху, и умелая рука сумеет их взбить; но, коль скоро они сняты, то, что осталось внизу, никуда не годится, разве что на пойло для свиней.

[Распря между древними и новыми началась с того, что новые, занимавшие меньшую из двух вершин Парнаса, потребовали, чтобы древние пустили их на свое, более возвышенное место или же срыли верхушку своей горы до уровня вершины новых. Отказ древних послужил поводом к войне, в ходе которой были пролиты потоки чернил. Так как исход сражений остался неопределенным, каждая из сторон воздвигла, по греческому обычаю, трофеи (памятники в честь победы), на которых описала свои подвиги, приведшие ее к решительной победе. Эти трофеи, получившие название полемических книг, заключали в себе воинственный дух бойцов, их создавших. Поэтому, когда книги противных сторон были помещены в публичных библиотеках, автор предупреждал о возможности столкновений. Однако никто не внял его опасениям, и следствием такого пренебрежения явилась ужасная битва между древними и новыми книгами в королевской библиотеке.]

Хранитель королевской библиотеки - особа весьма доблестная, но прославленная главным образом своим человеколюбием - был ярым поборником новых; и в ходе одного из сражений на Парнасе он поклялся повергнуть наземь собственными руками двух древних вождей, которые охраняли узкий проход в более высокой скале. Однако, когда он пытался вскарабкаться наверх, ему жестоко мешали его злополучный вес и тяготение к своему центру - свойство, в высшей степени присущее представителям партии новых; ибо легкость в мыслях позволяет им проявлять чрезвычайную живость в умозрительных построениях, и они воображают, что нет высоты для них недосягаемой, однако, когда переходят к делу, им весьма мешают увесистый зад и тяжелые пятки. Итак, потерпев неудачу, обескураженный поборник новых затаил в груди жестокую злобу против древних и решил утолить ее, выказывая все знаки расположения к книгам их противников и предоставляя последним лучшие помещения, тогда как всякая книга, дерзнувшая признать себя защитницей древних, была заживо погребена в каком-то темном углу под угрозой быть выброшенной за дверь при малейшем проявлении неудовольствия. Кроме того, случилось так, что примерно в это же время книги в библиотеке странным образом перемешались, чему приводились различные объяснения. Одни приписывали это огромному облаку ученой пыли, которую резкий порыв ветра сдул с полки новых в глаза библиотекарю. Другие утверждали, что он имел пристрастие выискивать червей в ученых сочинениях и заглатывать их живьем, причем часть из них спустилась ему в селезенку, а часть поднялась в голову, причинив обеим большое расстройство. Наконец, третьи придерживались того мнения, что, долго блуждая по библиотеке в потемках, он совершенно позабыл ее расположение, а потому, расставляя книги, вполне мог ошибиться и запихнуть Декарта рядом с Аристотелем; бедный Платон оказался между Гоббсом и "Семью мудрецами", а Вергилий был стиснут Драйденом с одной стороны и Уизером с другой^*.

^* (Рене Декарт (1596-1650)-французский философ и математик. Аристотель (384-322 до н.э.") - греческий философ. Платон (428-348 до н.э.) - греческий философ, основатель Академии. Томас Гоббс (1588-1679) - английский философ. "Семь мудрецов" (вернее "Семь мудрых наставников") - старинный сборник восточных сказок, оформленных общим сюжетом (вариант греческого мифа об Ипполите), построенным по традиционному образцу "многодневного" изложения. Публий Вергилий Марон (70-19 до н.э.i - римский поэт. Джон Драйден (1631-1700) - английский поэт (лауреат 1670- 1688), критик и драматург; родственник Свифта. Джордж Уизер (1588-1667) - английский поэт.)

Между тем книги - поборники новых - избрали одну из своей среды и поручили ей обойти всю библиотеку, выяснить численность и силы их партии и согласовать действия. Эта посланница выполнила все на совесть и воротилась с перечнем наличных сил, который насчитывал в итоге пятьдесят тысяч, состоявших главным образом из легкой кавалерии, тяжело вооруженной пехоты и наемников; однако большая часть пехоты была весьма скверно вооружена и еще хуже экипирована, у кавалеристов лошади были большие, но совсем не объезженные и не обученные, и лишь немногие воины, которым прежде довелось торговать с древними, имели довольно сносное снаряжение.

Тем временем брожение достигло крайних пределов и повлекло за собою явный раздор; пылкие речи раздавались с обеих сторон и еще больше горячили дурную кровь. Тогда некий древний, жестоко стиснутый посреди целой полки новых, предложил открытое обсуждение вопроса, которое доказало бы с очевидностью, что первенство принадлежит древним как по праву долгого владения, так и на основании их благоразумия, возраста и, что важнее всего, огромных заслуг перед новыми. Но последние отвергли сии доводы и, казалось, были весьма поражены, как это древние смеют настаивать на своем старшинстве, когда совершенно ясно (если уж на то пошло), что новые являются несравненно более древними^*, чем их противники. Далее они категорически отрицали, будто чем-либо обязаны древним. "Правда, - говорили они, - некоторые из нашей партии, как известно, оказались столь ничтожными, что заимствовались у вас; но остальные, составляющие несравненное большинство (и особенно мы, французы и англичане), так далеки от столь гнусного унижения, что до сего времени не обменялись с вами и полудюжиной слов. Мы сами взрастили своих коней, сами выковали свое оружие, сами скроили и сшили свое платье". Платон случайно находился на соседней полке, и - оглядев ораторов, облаченных в лоскутный наряд, упомянутый выше, их одров, тощих и с разбитыми ногами, их оружие из гнилого дерева, их проржавевшие доспехи, надетые прямо на тряпье, - он расхохотался и с присущей ему веселостью поклялся богами, что вполне им верит.

^* (Согласно новому парадоксу. - Прим. автора.)

Итак, в этих своих переговорах новые вовсе не соблюдали тайны и тем самым привлекли внимание противника. Те их защитники, что начали распрю, заведя спор о старшинстве, так громко вопили о предстоящей битве, что Темплю^* удалось их услышать, о чем он немедленно известил древних, а те тотчас собрали свои рассредоточенные войска и решили занять оборону. После чего на их сторону перебежали некоторые из новых, и Темпль в том числе. Этот Темпль, воспитанный среди древних и долгое время общавшийся с ними, был ими любим более, чем кто-либо из новых, и он стал самым ревностным их поборником.

^* (Уильям Темпль (1628-1699) - английский писатель и дипломат, свойственник Свифта, служившего в доме Темпля в должности секретаря.)

Положение было критическим, когда случилось одно немаловажное происшествие. Дело в том, что в самом высоком углу большого окна обитал некий паук, который раздулся до огромных размеров, уничтожив несметное множество мух, чьи останки валялись перед воротами его дворца, подобно человеческим костям перед пещерой великана. Дороги к его замку, согласно новым приемам фортификации, были преграждены рогатками и палисадами. Миновав несколько дворов, вы попадали в центр, откуда могли видеть самого владельца в его жилище с окнами, выходившими каждое на одну из дорог, и дверями, служившими для вылазок за добычей и для обороны. В этих хоромах он прожил уже немалый срок в мире и довольстве, не страшась опасности ни для своей особы от ласточек сверху, ни для своего дворца от метлы снизу, когда судьбе было угодно привести туда бродячую пчелу, и ее любопытству открылось разбитое стекло в окне; она влетела внутрь, полетала туда-сюда, а затем случайно села на одну из наружных стен паучьей крепости, которая, не выдержав необычной тяжести, опустилась до самого основания. Трижды пыталась пчела пробиться дальше, и трижды все здание сотрясалось. Паук, сидевший внутри, ощутив ужасное содрогание, решил поначалу, что наступила конечная гибель всего сущего или что

Вельзевул со всеми своими легионами пришел отомстить за гибель многих тысяч подданных, коих убил и пожрал его супостат. Все же напоследок, набравшись храбрости, он решил вылезти наружу, навстречу своей судьбе. Между тем пчела выпросталась из тенет и, расположившись в безопасности на некотором расстоянии, принялась чистить крылья и освобождать их от клочьев паутины. Тогда паук отважился выглянуть; увидав пробоины, поломки и разрушения в своей крепости, он чуть было не помешался. Он бушевал и бранился как сумасшедший и так раздулся, что едва не лопнул. Наконец, разглядев пчелу (а они знали друг друга в лицо), он рассудительно вывел причины из следствий. "Разрази тебя чума,- сказал он, - беспутная шлюха! Ты, что ли, наделала всю эту дьявольскую кутерьму? Ослепла ты, что ли, будь ты проклята? Уж не думаешь ли ты, что мне нечего делать (черт бы тебя побрал), кроме как чинить да прибирать после твоих пакостей?" - "Добрые слова, приятель, - сказала пчела, которая уже успела очиститься и была расположена шутить, - даю тебе руку и слово, что вовек не приближусь к твоему логову; отродясь я не влезала в такую мерзость". - "Негодная, - отвечал паук, - кабы не древний обычай нашего рода, запрещающий выходить навстречу врагу, я б тебя выучил правилам приличия". - "Успокойся, прошу тебя, - сказала пчела, - не то ты израсходуешь свои внутренности, а они, насколько вижу, тебе еще весьма понадобятся при починке дома".- "Ах ты дрянь! - возразил паук. - Я думаю, тебе следовало бы относиться с большим почтением к особе, которую весь свет ставит не в пример выше тебя". - "Поистине, - сказала пчела, - такое сравнение весьма похоже на шутку; не будешь ли ты столь любезен, чтобы поведать мне, какие доводы угодно приводить всему свету в столь многообещающем споре". Тогда паук, раздувшись, принял позу диспутанта и начал спор в подлинно полемическом духе, с твердым намерением быть грубым и злым, настаивать на собственных доводах, не обращая ни малейшего внимания на ответы или возражения противной стороны и оставаясь столь решительно предубежденным против всяких уступок. "Я не унижусь настолько, - сказал он, - чтобы сравнивать себя с таким негодным созданием. Что ты такое, как не бродяга без очага и крова, без рода и племени, кому от рождения достались лишь пара крыльев да жужжалка! Чтобы существовать, ты повсеместно грабишь природу - разбойница полей и садов, - и готова обокрасть и крапиву и фиалку - лишь бы поживиться. Тогда как я - существо домашнее с природным достоянием, сокрытым внутри меня. Этот прекрасный замок (свидетельство моих успехов в математике) я целиком построил своими руками и все материалы извлек из самого себя".

"Я рада, - ответила пчела, - слышать твое признание, что по крайней мере мои крылья и голос достались мне честным путем; ибо тогда, очевидно, своими полетами и музыкой я обязана одним лишь небесам; а провидение никогда бы не наградило меня двумя такими дарами, если бы не назначило их для благороднейших целей. В самом деле, я навещаю все полевые и садовые цветы, но то, что я взимаю с них, обогащает меня, не нанося никакого ущерба ни их красоте, ни аромату, ни вкусу. Что же касается тебя и твоих способностей к архитектуре и математике, то тут много не скажешь. В это здание, сколько мне известно, ты, конечно, вложил немало труда и умения, но печальный опыт показал нам обоим, что сам материал ничтожен, и я надеюсь, что ты впредь учтешь полученный урок и будешь принимать в расчет материал и его прочность не меньше, чем систему и искусство. Ты, правда, похваляешься, что ничем никому не обязан, а все вытягиваешь и выпрядаешь из самого себя; а это значит (поскольку мы можем судить о содержимом сосуда по тому, что из него вытекает), что в твоем нутре скопился изрядный запас отравы и нечистот. И хотя я ни в коей мере не собираюсь умалять или подвергать сомнению твою собственную долю в том и другом, все же сильно сомневаюсь, что, приумножая их, ты нимало не прибегал к посторонней помощи. Присущая тебе часть нечистот неизменно пополняется за счет смрадных испарений, вздымающихся снизу, а каждое пожранное насекомое отдает тебе свой яд, чтобы ты убил другое. Короче говоря, вопрос сводится к следующему: какое существо благороднее, то ли, которое в ленивом созерцании четырех дюймов в окружности, преисполненное спеси и целиком поглощенное собой, превращает всё в испражнения и отраву, не производя ничего, кроме мушиного яда и паутины, или же то, которое, скитаясь по необозримым просторам, благодаря неутомимым поискам, большому прилежанию, здравому смыслу и умению распознавать суть вещей, приносит в дом мед и воск?"

Этот диспут велся с таким рвением, шумом и пылом, что обе партии вооруженных книг стояли на полках некоторое время молча, в нерешительности ожидая исхода, каковой, однако, вскоре определился. Ибо пчела, раздраженная такой потерей времени, полетела на розовый куст, не дожидаясь ответа, и оставила паука, который, подобно оратору, погрузился в себя, готовый разразиться новой речью.

И тогда Эзоп^* первый нарушил молчание. Последнее время он терпел весьма варварское обращение, ибо хранитель библиотеки, весьма странно понимавший человеколюбие, вырвал его титульный лист, жестоко изуродовал половину страниц и накрепко приковал его цепью к полке новых. Находясь там и обнаружив вскоре, что распря разгорается, Эзоп призвал на помощь все свое искусство и начал преображаться, принимая тысячу обличий. Наконец, когда он принял образ осла, хранитель решил, что он - новый; благодаря этой хитрости Эзоп получил возможность проскользнуть к древним как раз тогда, когда паук и пчела вступали в прение, которое он прослушал внимательно и с огромным удовлетворением; а когда оно окончилось, громогласно поклялся, что за всю свою жизнь не видал двух тяжб, столь похожих и близких одна другой, как те, что разыгрались на окне и на книжных полках.

^* (Эзоп - легендарный автор греческого сборника басен, живший в VI-V вв. до н. э.)

"Спорщики, - сказал он, - превосходно провели диспут, они высказали в полную силу все, что должны были сказать обе стороны, и исчерпали суть каждого довода за и против. Остается только приложить их рассуждения к нашей распре, затем сопоставить труды и плоды каждого, как их мудро определила пчела, и мы обнаружим, что конечный вывод прямо и непосредственно относится к новым и к нам. Ибо скажите, господа, есть ли что-либо более новое, нежели паук с его внешностью, ухватками и парадоксами? Он приводит доводы в пользу своих братьев - новых и в свою собственную и неумеренно кичится природным достоянием и великим талантом, тем, что он выпрядает и вытягивает все из своего нутра, и гнушается признать какое-либо одолжение или помощь извне. Далее он похвалялся перед вами своими великими способностями к архитектуре и успехами в математике. На все это пчела словно защитник, нанятый нами, древними, сочла уместным ответить, что если судить о великих талантах и изобретательности новых по тому, что они производят, то вряд ли даже им удастся скрыть краску смущения. Составьте свои планы с каким угодно искусством и умением, но если ваш материал - всего лишь нечистоты, извлеченные из своего чрева (нутра новых умов), то воздвигнутое здание в конечном счете окажется паутиной, чья долговечность, как и прочих паучьих сетей, зависит от того лишь, сколько времени удастся ей оставаться забытой, незамеченной или скрытой в углу. Каковы бы ни были претензии новых, никакого иного искусства, насколько помню, они не создали, если только не считать их большой способности к сатире и сваре, весьма близких по своей природе и содержанию к паучьему яду; и как бы они ни уверяли, будто извлекают ядовитую слюну исключительно из самих себя, в действительности они пополняют свой яд, пожирая паразитов и гадов этого века. Что же касается нас, древних, то мы вместе с пчелой довольствуемся тем, что считаем своими только крылья и голос, то есть наш полет и наш язык. Все же остальное, чем мы владеем, добыто бесконечными трудами и поисками и проникновением во все уголки природы. Разница же состоит в том, что вместо нечистот и яда мы предпочитаем наполнять наши ульи медом и воском и тем самым одаряем человечество двумя сокровищами: сладостью и светом".

Невозможно даже вообразить, какое смятение возникло среди книг по окончании этой длинной речи Эзопа. Обе партии поняли намек, и их вражда сразу возросла настолько, что они решили сражаться. Немедленно оба войска отошли под своими знаменами в отдаленные места библиотеки и там начали тайные переговоры и совещания по поводу создавшегося положения.

Стремительное развитие событий близилось уже к решающей битве, когда Слава, которая часто посещала королевскую библиотеку и владела здесь обширным отделом, издавна для нее предназначенным, полетела прямо к Юпитеру и отдала ему полный и правдивый отчет во всем, что произошло внизу между двумя партиями, - ибо богам она всегда говорит только правду. Юпитер, весьма тем обеспокоенный, созывает совет на Млечном Пути. И когда сенат собирается, объявляет причину созыва: кровавая битва, готовая с минуты на минуту разразиться между двумя могучими армиями древних и новых творений, именуемых книгами, слишком глубоко затронула интересы небес. Мом^* - заступник новых - произнес превосходную речь в их защиту; ему отвечала Паллада - покровительница древних. Мнения собравшихся разделились; тогда Юпитер приказал положить перед ним Книгу судеб. Немедленно Меркурий принес три огромных фолианта, в которых было записано все, что было, есть и будет. Застежки книг были из серебра с двойной позолотой, переплет из небесного сафьяна, а бумага такая, что здесь, на земле, ее почти наверное сочли бы за пергамент. Юпитер, прочтя про себя приговор судьбы, не пожелал никому сообщать его смысл и тотчас же захлопнул книгу.

^* (Мом - олицетворение злой насмешки у греков в некоторых версиях сын Ночи). Свифт имеет в виду Ричарда Бентли (1662-1742) английского филолога и богослова, отстаивавшего парадоксальные суждения о классической словесности, признанным знатоком которой он был.)

Снаружи у дверей совета ожидало великое множество легких и проворных богов, прислужников Юпитера: с их помощью он управляет делами мира внизу. Они странствуют более или менее многочисленными караванами и прикованы друг к другу, подобно галерным рабам, легкой цепью, которая тянется от них к большому пальцу на ноге Юпитера. Однако, получая или передавая поручение, они не имеют права подняться выше нижней ступени его трона, и он переговаривается с ними шепотом через большую трубу. Эти божества зовутся у смертных случаями или происшествиями, боги же называют их вторичными причинами. Когда Юпитер передал некоторым из них свое повеление, они незамедлительно слетели на башенку над королевской библиотекой и, недолго посовещавшись, вошли внутрь никому не видимые и расположили партии согласно полученным приказаниям.

Тем временем Мом, опасаясь худшего и припомнив одно древнее пророчество, которое не сулило ничего хорошего его детям- новым, направил свой полет в страну злокозненной богини по имени Критика. Она обитала на вершине снежной горы на Новой Земле. Там Мом нашел ее в пещере, простертую на своей добыче - несметной груде изодранных книг. По правую руку от нее восседало Невежество - ее отец и супруг, слепой от старости; по левую - Гордыня, ее мать, одевавшая ее в клочья бумаги, которые сама нарвала. Еще было там ее сестра - Мнение, с завязанными глазами, быстроногая и упрямая и в то же время капризная и всегда переменчивая. Рядом играли ее отпрыски: Бахвальство и Бесстыдство, Тупость и Тщеславие, Самоуверенность, Педантство и Грубость. На пальцах у богини были когти, как у кошки; строением головы, ушами и голосом она напоминала осла; зубы у нее давно уже выпали, а глаза были повернуты внутрь, будто она смотрела только на самое себя; питалась она избытком собственной желчи; ее селезенка была столь велика, что выпирала вперед, словно огромное вымя, к тому же на ней были наросты в виде сосцов, к которым жадно припала толпа отвратительных чудовищ, и, что замечательнее всего, объем селезенки увеличивался быстрее, чем высасывание могло его уменьшить.

"Богиня, - сказал Мом, - как ты можешь праздно покоиться здесь, когда наши верные почитатели, новые, вступают в эту минуту в жестокую битву и, быть может, уже ложатся под мечами своих противников? Кто станет отныне приносить жертвы и воздвигать алтари нашим божествам? Поспеши же к Британскому острову, и, коли сможешь, отврати их разгром; а я тем временем посею крамолы среди богов и постараюсь привлечь их на нашу сторону".

Произнеся эту речь, Мом не стал дожидаться ответа и оставил богиню во власти ее собственной злобы. В ярости она поднялась и, как подобает в таких случаях, произнесла монолог. "Это я, - промолвила она, - дарую мудрость младенцам и идиотам; благодаря мне дети превосходят умом своих родителей; благодаря мне вертопрахи становятся политиками, а школяры - философами, благодаря мне софисты спорят и достигают глубин познания. Умники из кофеен, преисполненные мною, умудряются править стиль автора и выявлять мельчайшие его ошибки, не понимая ни слова ни в самом предмете, ни в языке. Благодаря мне юнцы растрачивают свой разум, как и состояние, не успев обрести его. Это я упразднила власть ума и знания над поэзией и сама заняла их место. Так смеют ли несколько выскочек - древних - мне противиться? Идемте же, мои почтенные родители, и вы, мои детки дорогие, и ты, моя прекрасная сестрица; воссядем на колесницу и поспешим на подмогу нашим верным новым, которые уже приносят нам гекатомбу. как я это чувствую по благодатному запаху, который, поднимаясь оттуда, достиг моих ноздрей".

Богиня со своей свитой взобралась на колесницу, влекомую домашними гусями, и полетела над необъятными пространствами, проливая свои милости в нужных местах, пока, наконец, не достигла милого ее сердцу острова Британии. Но, паря над его метрополией, каких только благословений она не посылала на семинарии Грешема и Ковент-Гардена^*! И вот она достигла роковой равнины Сент-Джемской библиотеки в то время, когда две армии уже были готовы вступить в дело. Войдя туда незаметно со всем своим караваном и разместившись в шкафу на полках, теперь опустевших, но некогда населенных колонией знатоков, она принялась осматривать расположение обеих армий.

^* (Грешем - Лондонский колледж, открытый в 1596 г. по желанию и на средства английского финансиста Томаса Грешема (ок. 1520-1579). Ковент-Гарден - район Лондона; сначала - монастырский сад Вестминстерского аббатства; с XVII в.- место знаменитого зеленного и цветочного базара и артистических кофеен.)

[Далее следуют отдельные сражения древних и новых. От древних выступают известные авторы: Гомер, Вергилий, Аристотель и т. п. Имена "новых" мало что говорят современному читателю. Свифт имитирует воспроизведение поврежденного манускрипта. Рукопись якобы обрывается, и исход битвы остается неизвестным.]