Черновики поэта

Стихи Пушкина звучат так просто и свободно, что современникам казалось, будто он писал их прямо набело. В "Московском вестнике" говорилось, что "Онегин" написан поэтом, кажется, "первыми словами, которые срываются у него с языка", а "Северная пчела", думая польстить Пушкину, утверждала, что "стихи не стоили ему никакого труда".

Но когда Жуковский впервые увидел пушкинские черновики, он был поражен числом переделок и помарок, которые в них обнаружил. И заметил, что те именно стихи, которые, кажется, выпрыгнули прямо из головы на бумагу, стоили Пушкину наибольшего труда: "...С каким трудом писал он свои легкие, летучие стихи! Нет строки, которая бы не была несколько раз Перемарана. Но в этом-то и заключается тайная прелесть творения. Что было бы с наслаждением поэта, когда бы он мог производить без труда,- все бы очарование его пропало..."

Пушкин не принадлежал к числу поэтов, которые заносят на бумагу уже сложившиеся изустно, готовые стихи. Нет, он писал их, в прямом смысле слова, и потому в черновике стихотворения "К моей чернильнице" сказал, что стихи его -

С чернильного струею 
Рождались и текли...

До нас дошел рассказ одного из современников поэта, вспоминавшего, как Пушкин писал "Полтаву":

"Это было в Петербурге. Погода стояла отвратительная. Он уселся дома, писал целый день. Стихи ему грезились даже во сне, так что он ночью вскакивал с постели и записывал их впотьмах. Когда голод его прохватывал, он бежал в ближайший трактир, стихи преследовали его и туда, он ел на скорую руку, что попало, и убегал домой, чтобы записать то, что набралось у него на бегу и за обедом. Таким образом слагались у него сотни стихов в сутки. Иногда мысли, не укладывавшиеся в стихи, записывались им прозой. Но затем следовала отделка, при которой из набросков не оставалось и четвертой части. Я видел у него черновые листы, до того измаранные, что на них нельзя было ничего разобрать: над зачеркнутыми строками было по нескольку рядов зачеркнутых же строк, так что на бумаге не оставалось уже ни одного чистого места".

Черновые рукописи поэмы, "до того измаранные, что на них нельзя было ничего разобрать", прочитаны теперь до последней строки и напечатаны в большом академическом издании сочинений поэта.

Первоначально поэма открывалась характеристикой Петровской эпохи, а не стихами о Кочубее и Марии, которыми начинается теперь окончательный, печатный текст поэмы (на это указал в своих работах Н. В. Измайлов, редактор академического издания "Полтавы").

Пушкин начал "Полтаву" стихами о молодой России, мужавшей в борьбе с сильным врагом.

Первая строка поэмы гласила:

Была та бурная пора...

Потом Пушкин изменил эту строку и написал:

Была та славная пора...

И, наконец, сказал:

Была та смутная пора, 
Когда Россия молодая, 
В бореньях силы напрягая, 
Мужала с гением Петра.

Про шведского же короля (о котором в рукописи было сказано: "Пред ним шаталися державы") в черновых набросках можно прочесть, что он глядел -

Скучая славою непрочной... 
На возрастающую Русь...

Речь шла в этих отрывках не об одном Карле XII. "На возрастающую Русь", сказал поэт, глядела "Европа любопытным взором" (и - выразительнее - "беспокойным взором").

В черновой рукописи "Полтавы" прочитаны в наше время пушкинские строки о несокрушимой мощи русского народа. Вслед за напоминаньем об уроках, которые Россия испытала в Начале Северной войны, в черновиках поэмы сказано:

Потомство их передавало 
Из века в век, из рода в род - 
И одного б из них достало, 
Чтоб сокрушить иной народ...*

^* (См.: Н. В. Измайлов. К истории создания "Полтавы" Пушкина. Ученые записки Чкаловского пединститута, выпуск 3, 1949, стр. 53-78.)

Строки эти сохранились только в черновой рукописи Пушкина; в окончательном тексте поэмы, однако остались стихи, в которых образно выражена та же мысль:

По в искушеньях долгой кары,
Перетерпев судеб удары,
Окрепла Русь. Так тяжкий млат,
Дробя стекло, кует булат.

В окончательном тексте поэмы Петр является перед читателем лишь в торжественные мгновения - в бою и на победном пире. Даже вражда Мазепы с Петром начинается в "Полтаве" ссорой на пиру. Перед Полтавским боем Мазепа вспоминает:

...Полны вином, кипели чаши, 
Кипели с ними речи наши. 
Я слово смелое сказал, 
Смутились гости молодые... 
Царь, вспыхнув, чашу уронил 
И за усы мои седые 
Меня с угрозой ухватил.

Сначала же, в черновике Пушкина, было сказано:

И за усы меня седые 
Рукою пьяной ухватил...

Но образ пьяного Петра в поэме явиться перед читателем не мог. Он был в то время не только нецензурен; в "Полтаве", написанной в конце 1820-х годов, изображение Петра лишено было еще у Пушкина теневых сторон, и слова о пьяном Петре выпадали бы из всего поэтического строя поэмы.

Однако Пушкин-историк видел не только положительные, но и отрицательные стороны деятельности Петра (а не только личные недостатки его). И это нашло поздней отражение в его "Истории Петра".

Попробуем внимательно прочесть черновики "Евгения Онегина", впервые напечатанные полностью в академическом издании романа (под редакцией Б. Томашевского), и выяснить, что раскрывает изучение рабочих тетрадей Пушкина.

Герои "Онегина" - Евгений, Татьяна, Ленский - знакомы нам так близко, как будто они не только являются перед нами на страницах пушкинского романа, а действительно существовали.

Но такими, какими мы знаем их, они стали не сразу.

Вспомним, как доброжелательно, даже сочувственно, изобразил Пушкин семью Татьяны - семейство Лариных. Между тем изучение рабочих тетрадей поэта показывает, что семья эта рисовалась ему сначала совсем иной.

Начнем с превращения, которое суждено было испытать под пером Пушкина отцу Татьяны. В "Онегине" мы о нем читаем:

Он был простой и добрый бария, 
И там, где прах его лежит, 
Надгробный памятник гласит: 
Смиренный грешник, Дмитрий Ларин, 
Господний раб и бригадир, 
Под камнем сим вкушает мир.

Читая эту простодушную эпитафию, кажется, видишь улыбку Пушкина: "Господний раб и бригадир..." Но сказано о нем доброжелательно: "Он был простой и добрый барин". Это слова Пушкина, а не текст эпитафии.

Евгений Онегин. Рисунок Пушкина

Первоначально же, в черновиках, отец Татьяны представлен был иначе:

Супруг - он звался Дмитрий Ларин - 
И винокур и хлебосол, 
Ну, словом, прямо русский барин...

И резче:

Супруг - он звался Дмитрий Ларин,-
Невежда, толстый хлебосол, 
Был настоящий русский барин...

В черновиках он был -

         ...довольно скуп, 
Отменно добр и очень глуп.

Жизнь Лариных в окончательном тексте пушкинского романа изображена без сатирической резкости:

Они хранили в жизни мирной 
Привычки милой старины; 
У них на масленице жирной 
Водились русские блины; 
Два раза в год они говели; 
Любили круглые качели, 
Подблюдны песни, хоровод; 
В день троицын, когда народ 
Зевая слушает молебен, 
Умильно на пучок зари 
Они роняли слезки три; 
Им квас как воздух был потребен, 
И за столом у них гостям 
Носили блюда по чинам.

Старосветские помещики, жизнь которых изображена благожелательно, хотя не без улыбки. Но этот образ их создан был Пушкиным не сразу, а лишь после того как он отбросил первоначально намеченную им картину жизни Лариных. В первоначальном варианте (когда отец Татьяны не стал еще у Пушкина "простым и добрым барином", а был "довольно скуп, отменно добр и очень глуп") жизнь Лариных изображена была резко, сатирически.

Теперь о них в романе говорится:

Они хранили в жизни мирной 
Привычки милой старины.

А раньше было сказано:

Они привыкли вместе кушать, 
Соседей вместе навещать, 
По праздникам обедню слушать, 
Всю ночь храпеть, а днем зевать...

Другая жизнь, другие люди. Останься они такими в "Онегине", другим было бы отношение к ним читателя.

Переменились под пером Пушкина и гости Лариных.

Теперь в "Онегине" мы о них читаем:

Под вечер иногда сходилась 
Соседей добрая семья, 
Нецеремонные друзья...

"Добрая семья"... Сначала о гостях Ларина сказано было у Пушкина иначе:

Под вечер у него сходилась 
Соседей милая семья 
[Дворян сбиралася семья], 
Исправник, поп и попадья...

Но всего резче, может быть, изменился образ Лариной"матери Татьяны. Теперь мы о ней читаем:

Она меж делом и досугом 
Открыла тайну, как супругом. 
Самодержавно управлять, 
И все тогда пошло на стать. 
Она езжала по работам, 
Солила на зиму грибы, 
Вела расходы, брила лбы, 
Ходила в баню по субботам, 
Служанок била осердясь - 
Все это мужа не спросясь.

Помещица обыкновенная, не хуже других. Служанок если и бивала, то под горячую руку, "осердясь". В черновых строках можно прочесть о ней слова более резкие - крестьян секли по ее приказу.

Она езжала по работам, 
Солила на зиму грибы, 
Секала-, брила лбы, 
Ходила в баню по субботам...

Теперь мы видим, что не случайно в первом издании этой главы "Онегина" Пушкин сказал о Лариной:

Она меж делом и досугом 
Узнала тайну, как супругом, 
Как Простакова, управлять.

Сначала Ларина была изображена поэтом как Простакова, и Простакова была даже здесь названа. В следующих изданиях "Онегина" он отбросил сравнение Лариной с Простаковой, потому что сравнение это стало неоправдываемым следом первоначальной, оставленной Пушкиным в черновиках обрисовки Лариных.

В семействе Простаковых вырос недоросль - Митрофан. В семье Лариных, останься они в "Онегине" новыми Простаковыми, едва ли б могла вырасти даже Ольга - сестра Татьяны. Татьяна - "милый идеал" поэта - в семействе Простаковых явиться не могла бы. Пушкин - поэт, верный действительности,- дал Татьяне семью, в которой были добрые начала, такую, где Татьяна вырасти могла, и все-таки добавил:

Она в семье своей родной 
Казалась девочкой чужой...

Татьяна. Рисунок Пушкина

В ходе работы над созданием "Евгения Онегина" Пушкин отказался от своего первоначального замысла написать роман как сатиру. Глубокий критицизм поэта по отношению к современной ему русской действительности стал выражаться главным образом уже не в сатирическом изображении ее, а в раскрытии судьбы главных героев романа: Онегина, Татьяны, Ленского. Сатира не вовсе исчезла, но проявления ее в романе отошли на второй план.

В рукописях Пушкина есть рисунки, которые Кажутся иллюстрациями к Гоголю. Взгляните на профили, нарисованные Пушкиным в черновиках стихов, вошедших в "Путешествие Онегина". Но гоголевские хари оставались рисунками на полях пушкинских черновиков. В стихах "Онегина" фигуры, зарисованные поэтом сатирически, только обозначили среду, в которой действуют главные герои романа.

О своем искусстве Гоголь сказал эпиграфом к "Ревизору": "На зеркало неча пенять, коли рожа крива".

Зеркала Гоголя - это увеличительные зеркала сатиры. В поэзии Пушкина, писал Гоголь, Россия отразилась "в такой очищенной красоте, в какой отражается ландшафт на выпуклой поверхности оптического стекла".

Современники поэта указывали то на одну, то на другую из числа пушкинских знакомых как на прототип или, как говорили в то время, "оригинал" Татьяны. Они ссылались при этом на строки последней главы романа. Пушкин в них как будто вспоминает женщину, которая была прообразом Татьяны:

А та, с которой образован 
Татьяны милый идеал...

Рисунки Пушкина в рукописи 'Путешествия Онегина'. (внизу справа П. А. Вяземский)

Между тем в одной из рукописей Пушкина сказано было иначе:

А те, с которых образован 
Татьяны милый идеал...

Пушкин, конечно, обобщал, а не стремился нарисовать портрет одной из своих современниц.

В ходе повествования Татьяне предстояло превратиться из уездной барышни в знатную даму, прекратиться неожиданно - не только для Онегина, но и для читателей.

В черновых, впоследствии отброшенных строках "Онегина" рассказывалось, что Татьяна при первом появлении в Москве привлекла общее внимание:

Архивны юноши толпою 
На Таню издали глядят. 
О милой деве меж собою 
Они с восторгом говорят...

Ее впервые привозят в московский театр:

И обратились на нее 
И дам ревнивые лорнеты, 
И трубки модных знатоков 
Из лож и кресельных рядов. 
Внизу вопросы зашумели: 
"Кто эта с правой стороны 
В четвертой ложе" - полетели...

Но привезенная в столицу "из глуши степных селений", Татьяна едва ли могла вызвать с первого взгляда такое восхищение в московском свете. Превращение в "законодательницу зал" ей еще только предстояло. И в окончательном тексте романа Пушкин иначе рассказал о первом появлении Татьяны в столичном театральном зале.

Не обратились на нее 
Ни дам ревнивые лорнеты, 
Ни трубки модных знатоков 
Из лож и кресельных рядов...

И даже об "архивных юношах", впервые увидевших Татьяну, теперь сказано:

Архивны юноши толпою 
На Таню чопорно глядят 
И про нее между собою 
Неблагосклонно говорят...

В конце седьмой главы читатель расстается с Татьяной, появление которой в московском свете осталось незамеченным, и вдруг видит ее изменившейся - в последней главе романа:

Хоть он глядел нельзя прилежней, 
Но и следов Татьяны прежней 
Не мог Онегин обрести...

Когда же успела совершиться эта удивительная перемена?

Между седьмой и нынешней восьмой, последней главой "Евгения Онегина" существовала еще одна глава, в которой описывалось путешествие Онегина по России. Публикуя из этой уничтоженной главы только отдельные отрывки, Пушкин печатно соглашался с мнением поэта Катенина, который заметил, что исключение ее "вредит... плану целого сочинения, ибо чрез то переход от Татьяны - уездной барышни к Татьяне- знатной даме становится слишком неожиданным и необъясненным". Пушкин писал, что он все же решился исключить эту главу - "по причинам, важным для него, а не для публики".

Только век спустя после смерти Пушкина мы узнали, что за причины заставили поэта изъять из романа эту главу. В одном из архивов отыскалась копия письма поэта Катенина, где он сообщал, что в исключенной Пушкиным главе романа "Евгений видел военные поселения, заведенные графом Аракчеевым, и тут были замечания, суждения, выражения, слишком резкие для обнародования, и потому", осторожно пояснял Катенин, Пушкин "рассудил за благо предать их вечному забвению и вместе выкинуть из повести всю главу, без них слишком короткую и как бы оскудевшую".

Рукописи поэта дают возможность увидеть в образе Татьяны-барышни черты, которые отчасти объясняют возможность превращения, которое с ней совершается в конце романа.

В той сцене, где Пушкин описывает приезд Онегина на празднование именин Татьяны, сначала было сказано:

...вдруг упала 
Бедняжка в обморок - тотчас 
Ее выносят суетясь, 
Толпа гостей залепетала, 
Все на Евгения глядят, 
Как бы во всем его винят...

А в окончательном тексте романа сцена эта кончается иначе:

...Она приветствий двух друзей 
Не слышит, слезы из очей 
Хотят уж капать; уж готова 
Бедняжка в обморок упасть; 
Но воля и рассудка власть 
Превозмогли. Она два слова 
Сквозь зубы молвила тишком 
И усидела за столом.

Когда же она, став знатной дамой, встречается с Онегиным после долгой разлуки -

Как сильно ни была она 
Удивлена, поражена, 
Но ей ничто не изменило... 
...Ей-ей! Не то чтоб содрогнулась 
Иль стала вдруг бледна, красна... 
У ней и бровь не шевельнулась; 
Не сжала даже губ она.

Ленский. Рисунок Пушкина

"Воля и рассудка власть" на этот раз помогли ей не только превозмочь волнение, они дали ей силу отвергнуть Онегина.

Известен оставленный Пушкиным в рукописи стих, первоначально характеризовавший Ленского:

Крикун, мятежник и поэт.

В печатном же тексте романа о стихах Ленского мы читаем: "Он пел любовь, любви послушный...", "Он пел разлуку и печаль - и нечто и туманну даль..." Приводя стихи, написанные Ленским перед дуэлью: "Куда, куда вы удалились, весны моей златые дни?.." - Пушкин заметил: "Так он писал темно и вяло..."

Между тем в черновых строках, которым суждено было оставаться до недавнего времени в рукописи, о Ленском говорилось:

Но чаще гневною сатирой 
Одушевлялся стих его.

Вот почему в другой запретной строфе романа Пушкин сказал о нем: "Быть может.... он совершить мог грозный путь... Иль быть повешен, как Рылеев". Сатира Ленского, мятежника-поэта, была политической сатирой.

Но в окончательном тексте "Онегина" Пушкин превратил Ленского в юного романтика, лишив его поэзию гневного, политического содержания и оставив Ленскому одни "вольнолюбивые мечты".

Белинский говорил, что Пушкин обладал удивительной способностью делать поэтическими самые, казалось бы, прозаические предметы. В подтверждение этого он приводил четыре стиха из "Онегина":

Уж темно: в санки он садится. 
"Пади, пади!" - раздался крик. 
Морозной пылью серебрится 
Его бобровый воротник.

В этих стихах Пушкин описал самую обыденную, казалось бы, не стоящую особого внимания подробность. Но когда мы рассматриваем рукописи "Евгения Онегина", то видим, что сначала было:

Летучим снегом серебрится 
Его бобровый воротник...

Тут можно прочесть еще:

И покрывает пылью снежной 
Седой бобровый воротник...

Черновики показывают, как работал Пушкин над этими, как будто не столь уж важными для содержания первой главы "Онегина" стихами.

В напечатанных отрывках из "Путешествия Онегина" сохранилось пушкинское описание Одессы.

В тогдашней Одессе не было еще мостовых, летом в ней было очень пыльно, а поздней осенью во время дождей стояла такая глубокая грязь, что пешеходы пробирались по улицам вброд, на ходулях. В экипажи вместо лошадей, которым не под силу было одолеть одесскую грязь, впрягали волов. Пушкин писал об этом:

Все домы на аршин загрязнут, 
Лишь на ходулях пешеход 
По улице дерзает вброд; 
Кареты, люди тонут, вязнут, 
И в дрожках вол, рога склоня, 
Сменяет пылкого кон.-

Последний стих Пушкин переправил несколько раз. Он написал еще:

И в дрожках вол, рога склоня, 
Сменяет гордого коня.

Но и этот стих показался поэту неудачным. Пушкин продолжал над ним работать:

И в дрожках вол, рога склоня, 
Сменяет легкого коня.

Зачеркнул еще раз и написал:

Сменяет слабого коня.

Но зачеркнул опять - для того чтобы в конце концов стих этот явился из-под его пера таким, каким он вошел в печатное издание "Онегина":

И в дрожках вол, рога склоня, 
Сменяет хилого коня.

Пушкину удалось наконец очень точно выразить то, что ему хотелось: конь, быстрый и легкий по сравнению с волом, казался хилым рядом с ним, когда приходилось тащить экипаж по одесской грязи. И, читая эти стихи, мы видим, почти что ощущаем, что за грязь стояла в тогдашней Одессе.

Граф Воронцов, которого Пушкин в насмешку за его всегдашнее стремление походить на английского лорда назвал "полу-милордом", очень любил позировать перед художниками. Но кроме парадных портретов Воронцова, на которых граф представлен в самом что ни на есть великолепном виде, до нас дошли рисунки Пушкина, изображающие Воронцова. На страницах черновиков "Онегина" поэт рисовал профиль своего гонителя. Эти рисунки Пушкина, резко отличающиеся от официальных портретов, раскрывают действительную сущность Воронцова, которую парадные портреты замалчивали или приукрашивали.

"Полу-милорду" Воронцову хотелось и на портретах казаться просвещенным вельможей. Но всмотритесь в рисунок Пушкина, и вы увидите, что лучшим комментарием к нему могли б явиться слова поэта: "Воронцов - вандал, придворный хам и мелкий эгоист. Он видел во мне коллежского секретаря^*, а я, признаюсь, думаю о себе что-то другое". Вспоминая об отношении к нему Воронцова, Пушкин в своем "Воображаемом разговоре с императором Александром I" с негодованием заметил, что "полу-милорд" Воронцов "предпочитает первого английского шалопая всем известным и неизвестным своим соотечественникам".

^* (То есть мелкого чиновника.)

В своей знаменитой эпиграмме Пушкин писал о графе Воронцове:

Полу-милорд, полу-купец, 
Полу-мудрец, полу-невежда, 
Полу-подлец, но есть надежда, 
Что будет полным наконец.

Граф М. С. Воронцов. Рисунок Пушкина

Эта "надежда" Пушкина оправдалась: Воронцов, пытавшийся сначала разыгрывать роль покровителя молодого поэта, добился в конце концов путем доносов высылки Пушкина из Одессы в глухое село Ми-хайловское.

Одессу Пушкин покидал с грустью, и в черновиках "Онегина" можно отыскать не только рисунки, но и стихи, которые не могли увидеть света. Пушкин писал в них о будущей Одессе, когда в ней:

...шумные фонтаны хлынут, 
Ручьи в оградах потекут, 
И вместо графа Воронцова 
Там будет свежая вода...

И добавляет:

Тогда поедем мы туда...

Но стихи эти остались в рукописи необработанными. Напечатаны они, конечно, во времена Воронцова быть не могли.

Когда "Евгений Онегин" начал печататься, многие читатели думали, что в лице Онегина Пушкин изобразил самого себя. "Московский вестник" в 1828 году писал:

"Мы подслушали разные суждения...

- Создать такой характер, как у Онегина, невозможно,- сказал один,- чтобы описать его, надо самому быть им.

- Согласен с вами,- отвечал другой,- может быть, автор - Онегин, но только не в святые минуты вдохновения,- по будням, а не в праздник.

- В таком случае,- сказал третий,- гораздо лучше верить самому автору. Вот что он говорит об этом:

Всегда я рад заметить разность 
Между Онегиным и мной...

Мнение о том, что в лице Онегина Пушкин вывел самого себя, поэт назвал в этой же строфе "замысловатой клеветой".

Пушкин и Онегин на берегу Невы. Рисунок Пушкина

Отделяя себя от Онегина, Пушкин не ограничился стихами: он даже нарисовал себя рядом с Онегиным на берегу Невы: это был тоже способ - очень наглядный - отделить себя в глазах читателей от своего героя, оставаясь близким к нему: "Онегин - добрый мой приятель..."

Посылая этот свой рисунок брату Льву Сергеевичу, Пушкин писал ему в ноябре 1824 года: "Брат, вот тебе картинка для "Онегина" - найди искусный и быстрый карандаш. Если и будет другая, так чтоб все в том же местоположении. Та же сцена, слышишь ли? Это мне нужно непременно". Я

"Картинка" Пушкина была перерисована художником ив виде гравюры напечатана в "Невском альманахе". Но художник не выполнил желания Пушкина. Поэт изобразил себя и Онегина глядящими на Неву, на Петропавловскую крепость. А художник повернул поэта и Онегина спиной к Неве и к крепости. И Пушкин написал на эту гравюру шутливые стихи:

Вот перешед чрез мост Кокушкин, 
Опершись - о гранит, 
Сам Александр Сергеич Пушкин 
С мосье Онегиным стоит. 
Не удостоивая взглядом 
Твердыню власти роковой, 
Он к крепости стал гордо задом: 
Не плюй в колодец, милый мой.

В этих стихах поэта отразились вовсе не шуточные и не веселые чувства Пушкина: после разгрома восстания 14 декабря он не раз вспоминал все еще грозящую ему "твердыню власти роковой", то есть Петропавловскую крепость, куда были заключены декабристы, друзья поэта.

Вяземский вспоминал о памятной прогулке, которую совершил он с Пушкиным 18 апреля 1828 года. Друзья "пошли бродить по крепости и бродили часа два... Много странного и мрачно- и грозно-поэтического в этой прогулке по крепостным валам и по головам сидящих внизу в казематах. Мы с Пушкиным... и прочее, и прочее,- все это,- добавил Вяземский,- послужить может для любопытной главы в записках наших..."

Черновик строфы "Онегина", связанной с возвращением Пушкина из ссылки, открывает нам, как Пушкин нашел слова, в которых так сильно и правдиво выразилась его любовь к родной ему Москве.

Сначала Пушкин написал:

В изгнаньи, в горести, в разлуке - 
Москва! Как помнил я тебя!.

Потом:

Москва! Как жаждал я тебя!.

Еще, иначе:

Москва! Как я любил тебя! 
Святая родина моя!

Оставив в черновой рукописи эти строки, Пушкин создал стихи, которым суждено было остаться в памяти народа:

Как часто в горестной разлуке, 
В моей блуждающей судьбе, 
Москва, я думал о тебе! 
Москва... как много в этом звуке 
Для сердца русского слилось! 
Как много в нем отозвалось!

В черновике Пушкин сначала написал:

Для сердца моего слилось!

Но изменил затем и этот стих, чтобы сказать:

Для сердца русского слилось!

В стихах, посвященных Москве, поэт вспомнил не о себе одном, а сказал о каждом русском сердце.