Сила книги (Мак-Лиш А. Перевод Зверева А.)

(Речь на заседании Ассоциации книготорговцев Америки 6 мая 1942 года)

Книжное дело разделяет ответственность, которую мы все должны нести...

Сила книги

Наше заседание носит почти что юбилейный характер. Через четыре дня можно было бы отметить десятую годовщину книгосожжения, устроенного фашистами 10 мая 1932 года, когда погибло двадцать пять тысяч книг.

Я говорю об этом не потому, что придаю особую важность этому случайному совпадению дат, - 10 мая в Берлине пылали на костре книги, а 6 мая в Нью-Йорке собрались на банкет люди, посвятившие себя книге; нет, я упоминаю об этом потому, что и то и другое событие показывает, как огромна сила книги.

Точнее, я сопоставляю эти два события потому, что в определенном смысле берлинский пожар был, несомненно, более неоспоримым доказательством силы книги, хотя к этому меньше всего стремились его устроители. И еще потому, что это событие повлекло за собой некоторые последствия.

Фашисты - эти выбравшие ложный путь невежественные подростки, это не нашедшее себе места поколение, из которого набрался фашистский сброд, из которого формировались фашистские банды, которое устанавливало фашистский "порядок", - фашисты устроили это позорное, омерзительное сожжение книг, поскольку при всем своем невежестве, озлобленности и бессильной ярости они хорошо понимали, что книга - это оружие, что книга, служащая свободным людям, книга, которая создана свободным человеком и запечатлела в себе гордое сознание свободных людей, - оружие столь отточенное, могущественное, неодолимое, что те, кто вознамерился поставить на колени свободу, должны прежде всего уничтожить книгу - оружие, каким свобода сражается за свои права.

И вопрос, который я хочу сейчас вам предложить - вопрос, над которым должны задуматься все мы, кто не мыслит жизни без книги: писатели и книготорговцы, издатели и библиотекари, ученые и общественные деятели, - вопрос этот заключается в следующем: умеем ли мы, так горячо протестующие против фашистского надругательства над книгой, - умеем ли мы, способные так хорошо говорить о книгах и работать над ними, и изучать их, - умеем ли мы ценить силу книги так, как ценит ее фашистская чернь, швыряющая книги в огонь? Сознаем ли мы - пишущие книги и распространяющие их, составляющие их описи - полностью и до конца значение книги, сознаем ли мы его не только на словах, но всем своим существом, сознаем ли в той же мере, что и те, кто боится книг настолько, что сжигает их?

Это не риторический вопрос. Это вопрос, который я задаю всерьез. Задаю со всей серьезностью, на которую способен. Мне кажется, я знаю и ответ на него. Думаю, и вы его знаете. Но согласитесь, что адвокат дьявола может, если ему заблагорассудится, подсказать нам и не слишком для нас лестный полуответ.

Сведущий адвокат дьявола мог бы попросить нас на время отвлечься от примера озверения и невежества, проявленного фашистами, и вспомнить наш собственный образ действий в последние десятилетия, а затем потребовать, чтобы мы честно сказали, вели ли себя мы, люди, посвятившие жизнь книге, в эти годы так, как должно, если мы сознаем могучую силу воздействия книг, этих инструментов преобразования жизни людей и народов, или же, наоборот, мы смотрели на книгу как на товар, как на предмет украшения витрины, где рядом с книгой красуются пластмассовые зубные щетки, бутылочки лосьона и патентованные медикаменты? И на такой вопрос будет совсем не просто ответить. Мы могли бы не кривя душой указать, что благодаря методам книжной торговли, выработанным в 20-е годы и утвердившимся в 30-е, количество продаваемых книг намного возросло, а тиражи бестселлеров увеличивались с такой стремительностью, что, похоже, для бестселлеров скоро вообще не будет тиражных ограничений. Но адвокат дьявола, выслушав наш рассказ о том, как много продали мы книг, спросит: "А каких именно книг? По какому принципу выбирались эти книги для широкого распространения? И к чему привело их широкое распространение?"

"Несомненно одно, - скажет он нам, - что, даже оставляя в стороне вопрос о литературных достоинствах этих книг (и я думаю, для нас очень хорошо, если адвокат дьявола оставит этот вопрос в стороне), в самих этих книгах и в вашем подходе к ним маловато свидетельств в пользу того, что вы относитесь к книгам как к могучим орудиям воздействия на жизнь страны и ее будущее. Если и бывало когда-нибудь, что народ великой страны не представлял себе тайных изменений, происходивших в окружавшем его мире, если и бывало, что народ великой страны оказывался несведущим и неготовым к необычного характера изменениям, которые приносил ход времени, то уж другого такого примера, как неосведомленность и неподготовленность американцев перед лицом нарастающего могущества фашизма, не отыскать. В списке бестселлеров было всего несколько книг о том мире, в каком мы живем сегодня, - книг вроде "По ком звонит колокол" Эрнеста Хемингуэя, или "Стратегии страха" Эда Тейлора, или "Дневника Билла Ширера",- книг, которые могли бы при условии доверия к ним дать народу нашей страны понимание грозившей ему опасности еще до того, как она воплотилась во вражеские бомбардировщики над Гонолулу и швырнула тела убитых на атлантические берега. Но основную массу шедших в продажу книг составляли произведения, не дававшие ни малейшего представления о том, что последнее десятилетие мировой истории могло завершиться лишь смертельной угрозой для всех нас: о том, что фашистский переворот в Испании означал начало всемирного фашистского наступления, которое создало смертельную опасность и для наших свобод, для самих наших жизней; о том, что фашистская оккупация Чехословакии означала завоевание фашизмом не одних только Судетов, а попытку завоевать и другие, куда более далекие от Германии страны, и в том числе в конечном счете и нашу страну.

Нет нужды дальше продолжать этот воображаемый диалог, выдвигая очевидные контрдоводы: что американские писатели выступили самыми первыми и самыми отважными борцами против фашизма в нашей стране, называя франкистский переворот в Испании так, как и нужно было его называть, хотя, кроме писателей, у нас мало кто тогда стремился сказать о нем правду; что многие американские издатели вложили в публикацию антифашистских книг больше усилий и средств, чем могли себе позволить; что у нас были такие бестселлеры, авторы которых вдохновлялись патриотическим долгом предупредить народ об опасности. Все это, и не только это, можно привести в качестве возражения адвокату дьявола. Но факт остается фактом: в целом мы не можем утверждать, что эффективно использовали возможности книги для тех целей, которым книга и должна служить.

Сароян У. Фото Крохина В.

Я думаю, все согласятся со мной, что положение дел в Америке последних двух десятилетий не может быть признано удовлетворительным в этом отношении. Все согласятся со мной, что, анализируя ошибку за ошибкой, отметившие нашу историю, мы должны будем от того трагического дня, когда капитулировал Батаан, и от того трагического дня, когда пал Коррехидор, перенестись памятью к тем не менее трагическим дням, когда мы по собственной безответственности и недальновидности потеряли все, что завоевали в предыдущей войне. Все согласятся с тем, что теперь последние двадцать четыре года нашей истории, при взгляде назад, предстают как путь от преступной беспечности к неотвратимому несчастью - путь ужасный, роковой и неизбежный, словно в европейской трагедии. И все согласятся с тем, что нет человека или группы людей нашего поколения - и особенно человека или группы людей, чья жизнь связана с книгой, - которые не несли бы ответственности за зло, выпавшее нам всем сегодня.

Но теперь нужно уже не просто копаться в прошлом и каяться в ошибках; теперь нужно, чтобы общее чувство ответственности переросло в личное чувство каждого человека, сознающего свой особый, именно на него возложенный долг. Нужно, чтобы это чувство переросло в действие, направляемое ответственностью. Если речь идет, например, о кинопромышленности, недостаточно, чтобы ее представители обрушили проклятия на головы тех, кто год и два, и пять лет назад убеждал, что единственная задача кино - развлекать зрителей, а смерть и судьба пусть обретаются где- нибудь подальше от залитых электричеством подъездов кинотеатров. Нужно, чтобы кинопромышленность взглянула теперь в лицо многим истинам и сделала для себя необходимые выводы, а главная из этих истин та, что кинофильмы оказывают сильное воздействие на жизнь нашей страны, что их влияние даст свои плоды, стремится ли к этому автор картины или нет, и что картины, уводящие от жизни или внушающие ложные о ней представления, воздействуют на зрителей так же сильно, как и картины правдивые, изображающие вещи такими, каковы они есть, - только воздействие в данном случае ведет к иллюзиям и самообману. Нужно, чтобы кинопромышленность признала: ее попытки снять с себя ответственность за характер общественного мнения в Америке, сославшись на то, что она не имеет никакого отношения к формированию общественных взглядов и старается просто доставить американскому народу развлечение, - попытки безосновательные и недостойные. Необходимо признать, что она несет огромную и неизбежную ответственность - как и радио, и печать, и книжное дело, и колледжи, и школы, и все мы - за то, что американский народ раньше, много раньше не понял, каков характер современного мира и какими опасностями этот мир чреват.

Не существует того различия между развлекательным кино и кино, оказывающим воздействие на людей, которое прежде пыталась утверждать кинопромышленность. Попытка изобразить мир не таким, каков он есть, оказывает свое воздействие на зрителя точно так же, как стремление изобразить мир правдиво; "Гроздья гнева" и "Испанская земля" являются "пропагандистскими фильмами" ничуть не больше, чем самые далекие от реальности голливудские ленты, где игнорируются реальные проблемы, стоящие перед людьми в наше трагическое, полное опасностей время, но зато вам предлагают любоваться бесчисленными стройными ножками и лицами, на которых сияет стандартная улыбка. Уж если на то пошло, эти ножки и улыбки куда более справедливо называть "пропагандой", ибо мир - вернее, антимир, - мысли о котором они пробуждают, множество американцев понемногу привыкли считать действительно существующим и так и считали, пока с неба не посыпались бомбы и вместо лучезарного экрана их засыпанным пылью глазам не предстали самые обычные кирпичи, из которых Сложено здание кинотеатра.

Но то же самое можно сказать и о людях, имеющих дело с книгой, включая сюда и людей, назначением которых является доносить книгу до читателей. Книжное дело разделяет ответственность, которую мы все должны нести, а значит, книжное дело, как и кинопромышленность, как и писатели, и библиотекари, и все прочие, должно принять на себя свою долю вины. Принципы распространения книги, которыми руководствовались в 20-е и 30-е годы, привели в книжном деле к тем же последствиям, которые были порождены сходными принципами в кино. В книжном деле тоже - правда, не столь открыто и недвусмысленно - заявляло о себе мнение, что все сводится просто к торговле товаром, на который есть спрос, и, стало быть, не может идти и речи об ответственности за содержимое тех пакетов, которые продавец книг вручает покупателю. Поскольку книги продавались по сниженной цене в закусочных, люди, их продававшие, приучились подходить к ним с точки зрения хозяев закусочных, интересующихся только ценой. Книга - это товар стоимостью три доллара или девяносто восемь центов; как товар она шла в оборот. Книга делалась знаменитой оттого, что удалось продать сто тысяч экземпляров, или пятьсот тысяч, или миллион. В крупных магазинах книги подбирались так же, как подбирались костюмы определенного покроя, и принцип был тот же самый - покупателю нравится именно эта модель.

Иными словами, в книжном деле происходило примерно то же самое, что и в кино. - Но когда речь шла о книге, последствия оказывались особенно плачевными. Надо помнить, что до 20-х годов книжное дело вели люди, полностью сознававшие ту ответственность, от которой потом старались отречься их преемники. Книжное дело, несомненно, было одной из тех профессий, где сознание ответственности было особенно необходимо. В прошлом столетии и в веке позапрошлом книги продавались людьми, которые видели в них не товар, а книги; людьми, державшимися о той или иной продаваемой ими книге определенного мнения и умевшими это мнение обосновать; людьми, чьи покупатели говорили с ними не о том, сколько экземпляров такого-то романа уже продано, а о самом романе, о его достоинствах и недостатках, о его качестве.

Трагедия состоит не столько в том, что в книжном деле отступили от старых принципов торговли книгой, хотя это отступление не радует. Трагедия в том, что продавцы книг вообще забыли о своем назначении - столь важном своем назначении, благодаря которому их деятельность так много значила для распространения заключенных в книге идей. Книги, если это настоящие книги, сами по себе не расходятся. Внешний вид настоящей книги, даже если на суперобложке убедительно говорится о ее достоинствах, не содержит ничего такого, что побудило бы людей, которым ее следует прочитать, приобрести эту книгу. Настоящие книги раскупаются благодаря энергии людей, которые знают такие книги и относятся к ним с уважением. А эта энергия должна быть прежде всего энергией убеждения читателя, рассматривающего книгу.

Самая замечательная рецензия, написанная в высшей степени уважаемым критиком, принесет меньше пользы, чем разговор читателя с читателем. А из всех возможных читателей самым авторитетным в таких разговорах всегда будет книгопродавец, который знает и свои книги, и своих покупателей. Если исчезнут такие продавцы, книжная торговля окажется торговлей и только, столь же заурядной, как торговля мылом или консервами, где все решают огромные яркие рекламные плакаты, а об успехе или неуспехе судят, подсчитывая выручку.

Пока в книжной торговле не утвердится вновь идея назначения настоящего книгопродавца, книги едва ли будут играть ту роль, которую они должны играть, определяя общественные настроения эпохи; ведь до той поры книги, которые должны прочесть тысячи и тысячи читателей нашей воюющей страны, едва ли попадут в руки хотя бы малому числу этих читателей. Никогда еще книга не представляла для нашей страны такой ценности, как сегодня. Проблемы, которые необходимо решить, трудности, которые надо уладить, нередко таковы, что правильно определить их способна только книга. Только книги могут, например, стать форумом для обсуждения глубоко волнующих всех нас вопросов, каким по своему характеру будет послевоенный мир. Да и самый главный вопрос, тот, который стоит перед нами неотступно, - вопрос о том, что представляет собой наше время, - может быть поставлен и обсужден лишь в книгах, которые дают для этого и достаточное место, и все возможности. Пока что люди, живущие в наше время, еще не сумели понять его особенности, и лишь неустрашимый поиск, к которому зовет книга, позволит нам увидеть смысл современной эпохи.

И поэтому еще многие месяцы, а может быть и годы, книги будут играть исключительно большую и очень важную роль, формируя нашу историю. Я говорю не только о книгах по экономике и политике. Теперь, как никогда прежде, существенную важность приобретает труд мастеров слова, труд поэта, который показывает нам опыт жизни в таком свете, под таким углом зрения, что смысл и характер его становятся наглядными и захватывают всех; труд романиста, вносящего порядок и осмысленность в хаос и путаницу жизни, какой мы живем.

Книги будут писать и дальше - в этом не сомневайтесь. Потребности такой эпохи, как наша, рождают те книги, в которых нуждается эпоха. Но книги мало создавать. Их мало рецензировать на литературных полосах тех немногочисленных газет и журналов, что помещают серьезные рецензии. Если мы хотим, чтобы поднятые в книгах вопросы получали широкое общественное обсуждение - а это необходимо, - мы должны добиться, чтобы такие книги доходили до читателей, в них нуждающихся, знающих, что они в них нуждаются, но не знающих, как им удовлетворить эту свою потребность.

Вот где, таким образом, лежит как никогда ясное призвание продавцов книг, то призвание, которому должны следовать именно продавцы книг и которому не смогут следовать - им и не стоит пытаться это делать - люди, занятые реализацией расфасованной печатной продукции. Это - призвание, которое воодушевит всякого, кто чувствует ход современной истории, призвание, которому радостно и гордо посвятил бы себя каждый человек. Иными словами, это именно то призвание, выше которого не может быть ничего для людей, любящих книгу и человека достаточно крепкой любовью, чтобы отдать всю жизнь их сближению друг с другом.

А чтобы следовать такому призванию, нужно прежде всего осознать и принять свое нелегкое, но достойное назначение - назначение не только профессиональное, но и всечеловеческое - служить посредником между народом, выражающим свои запросы, и литературой, создаваемой в наше время. Такому назначению будет соответствовать лишь человек, знающий и читателя и книгу так досконально, как может знать их лишь настоящий книгопродавец. Он должен разбираться в современных книгах так, как человек науки разбирается в ученых степенях, а жителей своего города он должен изучить так, как изучил их местный врач. Иначе говоря, он должен знать, что хотят почерпнуть из книг читатели и чему могут их научить авторы книг. И он должен свести читателя и книгу лицом к лицу - не sub specie aeternitatis^*, не в неопределенные будущие времена, а сегодня, в наше время, в наши огненные, мрачные и все же дышащие надеждой дни.

^* (С точки зрения вечности (лат.). )