Московские книгопечатники в середине XVII века (Михаил Гринберг)

Специальная книга в области гуманитарных наук часто остается уделом узкого круга специалистов. Для массового читателя зачастую оказывается невозможным преодоление заложенных еще на школьной скамье стереотипов. Так, например, несмотря на громадное количество исследований медиевистов, раскрывающих духовные богатства европейской культуры, у многих читателей понятие "средневековье" ассоциируется с прилагательным "мрачное". А царь Петр, "как всем известно", набравшись знаний на Кукуе и в Западной Европе, "нас в голландцев нарядил" и двинул Россию семимильными шагами в цивилизацию. Значительная часть преобразований начала XVIII века была подготовлена и начата еще в годы Алексея Михайловича и его старшего сына, и если доверять мнению В. О. Ключевского, то всегдашней мыслью Петра было осознание необходимости пересадить корни духовной и материальной силы европейских народов "на свою почву, чтобы они дома производили свои плоды"^*. Не станем выяснять, насколько удалось преобразователю осуществление этой идеи, но верим, что она была действительно "основная и плодотворнейшая мысль его реформы" - патриота, знающего и верящего в плодотворность отечественной почвы. С тех пор прошли два с половиной столетия, и мы крепко запамятовали то, что знал Петр, и поэтому в первом приходящем в наши руки труде по истории родины - школьном учебнике для седьмого класса - читаем: "Только за вторую половину XVII века московский Печатный двор выпустил более 300 тысяч печатных букварей и около 150 тысяч книг религиозного содержания, которые использовались при обучении". Все. Иной информации о печатном деле - одном из важнейших факторов тогдашней культуры - нет. В новом недавно вышедшем варианте учебного пособия нет и этого. Копайте архивы, публикуйте строго документированные исследования, доказывайте, призывайте в свидетели авторитеты - массовому читателю часто бывает тяжело преодолеть ранее заученные формулы. Приговор таков: "...никаких взаимоотношений, никакой связи с современной жизнью или с политическими идеями и с развитием культуры содержание печатных книг до Петра I не имело... никакого книгопечатания и издательства в европейском смысле слова допетровская Русь не знала"^**. Пусть этот вердикт провозглашен в 1960 году, но и в 1981-м исследователь Н. Н. Розов утверждает: "Книгопечатание в России... целых полтораста лет обслуживало почти исключительно нужды церкви", - прекрасно осознавая, что подобная оценка носит для читателя исключительно отрицательную нагрузку, вызывает уныние и неверие в духовные силы предков.

^* (Ключевский В. О. Петр Великий среди своих сотрудников.- В кн.: Очерки и речи. М., 1913, с. 503.)

^** (Киселев Н. П. О Московском книгопечатании ХVII века.- Книга. Исследования и материалы. М., 1960, сб. 2, с. 129.)

Но одновременно, особенно за последнее десятилетие, работа московских печатников становится объектом пристального внимания ученых. Книги и статьи Я. Д. Исаевича, Б. Л. Фонкича, А. И. Рогова являют собой пример нового подхода к проблеме. Замечательные издания, дающие глубокий анализ отдельных работ московского Печатного двора в их связи с культурнополитическими условиями XVII века, опубликованы под эгидой Института мировой литературы им. А. М. Горького. В них проводится мысль о непосредственной связи деятельности Печатного двора с жизнью страны. Исследователь Ю. А. Лабынцев, определяя значение предисловий и послесловий печатных изданий, считает, что они являлись "фактически единственными печатными источниками, в которых отражались явления государственной и церковной жизни"^*. Следовательно, уже что-то было. А. С. Елеонская идет еще дальше и убеждена, что, например, "Трефологион" 1638 года, "Пролог" 1642-1643 годов, "Сборник" 1647 года "представляют собой монументальные обобщающие издания, где памятники прошлого объединены в одно целое с актуальной политической целью"^**. Это уже много. Но еще не все. Лишь начало. Эти достижения современной науки необходимо сделать достоянием массового читателя. Чтение специальной литературы должно предваряться широкими трудами, охватывающими весь комплекс развития культуры, дающими живое и яркое, но строго научное освещение эпохи. И серьезные исследователи не должны стесняться подобной работы - ведь есть же пример Д. С. Лихачева, Н. Я. Эйдельмана, Р. Г. Скрынникова.

^* (Лабынцев Ю. А. Введение (к истории изучения и публикаций текстов и предисловий к русским старопечатным книгам XVI-XVII вв.).- В кн.: Тематика и стилистика предисловий и послесловий. М., 1981, с. 7.)

^** (Елеонская А. С. Русские старопечатные предисловия и послесловия второй половины XVI-первой половины XVII вв.- В кн.: Тематика и стилистика предисловий и послесловий, с. 81.)

Небывалый подъем творческой деятельности и мощная работа духа русской интеллигенции второй четверти XVII века остаются малоизвестными, хотя ниже приведенные данные о работе московского Печатного двора, казалось, должны побудить исследователей рассказать о них читателю. Вот данные о количестве книг, изданных в Москве в первой половине века:

1601 -1620 гг.- 23 издания;

1621 -1630 гг.- 45 изданий;

1631 -1640 гг.- 68 изданий;

1641-1650 гг.- 78 изданий.

В последующие два (1651 -1652) года темп был взят еще более стремительный, однако тут же начинается спад, и в седьмом десятилетии, в общем-то, незначительная цифра-33... Чем объяснить подобные колебания? Достаточно ли проясняет проблему лаконичная справка С. П. Луппова в его фундаментальном труде по истории русского книгопечатания: в 40-е годы XVII века "книгопечатанием руководил патриарх Иосиф (Дьяков), уделявший большое внимание изданию книг"^*.

^* (Луппов С. П. Книга в России в XVII веке. Л., 1970, с. 29.)

Так ли это?

На рубеже XVI и XVII веков Русская земля переживала тяжкие времена. Террор опричнины, неслыханные стихийные бедствия, унесшие сотни тысяч жизней. Нестроения в государственном управлении не позволили власти справиться с голодом и болезнями. Эпоха Смутного времени, казалось, сокрушила идею о величии России и ее народа: братоубийственная война, предательство и измена, поддержка русскими людьми авантюристов и исконных врагов страны привели в смущение и недоумение тех, кто сердцем переживал трагедию родины. Беды, обрушившиеся на Русь, были восприняты как наказание за несоблюдение нравственных и моральных норм всеми слоями русского общества.

Наиболее яркое обличение вышло из-под пера настоятеля Троице-Сергиевой лавры Дионисия. Его "История вкратце в память предыдущим родом" осуждает бояр за безразличие к судьбам государства, использование последствий голода в целях личного обогащения, насаждение разврата и пьянства. Но особенно настойчиво автор проводит мысль о социальных грехах богатых людей, угнетавших сельское и посадское население. Сословный эгоизм, несоответствие общественных отношений нравственным нормам, небрежное и поверхностное отношение к своим обязанностям - главные темы автора. Дионисий завершает свое описание событий суровым требованием: "Научитеся добро творити. Видите общую погибель смертную? Гонзните сих, да же и вас самех величавых тая же не постигнет лютая смерть". Настоятель Троицкой лавры имел право осуждать и призывать к покаянию и обновлению: под его управлением монастырь проявил себя как один из главных опорных пунктов русского патриотизма, оказавшего сопротивление иноземному нашествию. Дионисий и келарь Авраамий Палицын составили и разослали десятки обращений во все концы страны с призывом встать на защиту Родины; они же возглавили отпор многомесячной осаде монастыря интервентами.

Независимость государства была отвоевана, но моральный ущерб, нанесенный общественным отношениям, еще долго сказывался в русском народе, заставляя вновь и вновь обращаться к выяснению истоков нравственного разложения, поразившего все слои населения. Можно сказать, что последующие десятилетия развития исторической мысли в России следовали именно в русле этой проблемы, и многие русские люди задумывались над тем, как могли дойти до такой беды и что надо было сделать, чтобы такая катастрофа не повторилась.

Уже давно стало аксиомой требование, предъявляемое к изучению истории страны: оно мыслится лишь на фоне всеобщей истории, - об этом уже знал автор "Повести временных лет". Тем более не подлежит сомнению необходимость постижения процесса развития книжного дела, введения его в круг исторических событий в стране, памятуя о том, что XVII век - эпоха становления Русского государства, определенный этап становления русской нации и формирования ее идеологии. Лишь при этом условии мы сможем оценить напряженный и кропотливый труд московских печатников и их вклад в отечественную культуру - в самом широком понимании этого термина.

Вторая четверть XVII века - это период, когда недавно воссозданное централизованное Русское государство стало выходить на мировую арену. Европа с удивлением обнаружила на своей восточной окраине новый политический фактор. Преодолевая нестроения Смутного времени, отстаивая свою политическую независимость, Россия набирает материальные и нравственные силы, формирует экономическую и идеологическую основу как для нужд внутренних, так и для того, чтобы играть активную роль в международной политике.

И вот в это самое время наиболее просвещенные круги русского общества и русское правительство заняты никчемным делом, - ибо как еще определить московское книгопечатание XVII века, если доверять мнению Н. П. Киселева, который, в уже цитированной статье, писал, что оно ни в малой степени "не отражало ни бурных политических событий... ни общественной жизни, ни развитие культуры и литературы. В противоположность книгопечатанию западноевропейскому и западнославянскому, книгопечатание Московской Руси было исключительно внутренним порождением церковного хозяйства, ведшим тепличное существование в условиях полной изоляции от реальной жизни... Отсутствовало понимание того, что книгопечатание может приносить немалую пользу в других сферах, помимо церковной. Культурное и общественное значение книгопечатания было сведено к производству пособий для церковных служб. И меньше всего думали - или вовсе не думали - о книгопечатании как орудии просвещения". Эта точка зрения очень живуча. Но подобное мнение - разительный пример ошибки как фактической, так и методологической - разрыв и расслоение единства культуры, требующей объяснения и освещения в ее совокупности и цельности, что дает возможность определить те духовные основы и движущие пружины, знание которых позволяет определить проблемы русской национальной жизни середины XVII века.

Рассуждая о начале русского книгопечатания, историк С. М. Соловьев писал: "Наука дает сознание не одних материальных, но и нравственных сил, дает народу средства умерять силы материальные, направлять их ко благу своему и ко благу других народов". Большой знаток отечественной истории умел проникаться духом описываемой эпохи. Мы постараемся правильно определить значение московского книгопечатания второй четверти XVII века именно в плане сложно формировавшейся проблемы, соответствующей атмосфере того времени.

В постановлении Стоглавого собора 1551 года мы находим сетования на безграмотность русских людей; впечатляюще звучат скорбные речи новгородского архиепископа Геннадия, жалующегося в одном из писем: "Приведут ко мне мужика, и аз велю дати чести Апостол, и он не умеет ни ступити... И аз велю ему азбуку учити, и он поучився мало, да просится прочь... А моей силы нет, что их не учив мне ставити". По всей видимости, здесь в значительной доле сгущение красок, свойственное людям, искренне болеющим за дело и стремящимся к обновлению. Однако несомненно, что уровень грамотности в XVI веке был не на высоте. Но уже и тогда в русском обществе все больше получает признание поэтическое отношение к знанию и книге, которое нашло отражение, например, в предисловии к школьным прописям: "...книжная бо есть премудрость подобна солнечной светлости, но и солнечную светлость мрачный образ сокрывает; книжныя же премудрости не может вся тварь сокрыти". А уже во второй половине XVII века, в результате работы предшествующих десятилетий, картина резко меняется, и широкое распространение грамотности того периода было наивысшим за всю историю предреволюционной России. Работники Печатного двора, расцвет деятельности которого начался в 30-х годах XVII века, объявили войну не только невежеству в отношении богословских знаний, но и невежеству в отношении к светской науке. Ученики и сотрудники Дионисия (который сам много способствовал печатанию тщательно отредактированных книг) - Арсений Глухой, Иван Наседка, В. Ф. Бурцов и др. - ратовали за широкое распространение книги в стране, и именно ими были заложены основы качественно нового подхода к печатному делу.

Разумеется, в основе издательских трудов продолжали оставаться книги богослужебные и нравоучительные, вышедшие из-под пера учителей церкви. Но постараемся подойти к проблеме, прочувствовать колорит эпохи, настроения, чаяния и духовные запросы тогдашнего общества. Огульное охаивание и обвинения в "мракобесии" и "невежестве" приведет нас к методу, от которого предостерегает С. С. Аверинцев: "Мы рассматриваем иллюзию всепонимания как смертельную угрозу для гуманитарной мысли, которая всегда есть понимание "поверх барьеров" непонимания. Чтобы по-настоящему ощутить даже самый "близ- кий" предмет, необходимо на него натолкнуться и пережить сопротивление его непроницаемости; вполне проницаема только пустота"^*.

^* (Аверинцев С. С. Греческая "литература" и ближневосточная словесность. Два творческих принципа.- Вопросы литературы, 1971, № 8, с. 44.)

В основе культурной жизни русского общества того периода, формой и методом его мышления и деятельности были зачастую те самые теории, которые проповедовались ему с церковной кафедры, извлекались из рукописной и печатной литературы: догматы церкви были одновременно и политическими принципами. Применение западноевропейской сетки координат, использование ренессансных мерок в определении высот древнерусской культуры, игнорирование национальных особенностей начисто дискредитирует ее в наших глазах, ликвидирует как таковую. Идейную основу русского зодчества, живописи, хоровой музыки, фольклора и литературы следует искать в круге тех знаний, которыми обладал русский человек и сквозь которые он осмысливал и оценивал процесс исторического развития, свое место в судьбе отечества, глобальные проблемы бытия. Дионисий осуждает царившее социальное зло и призывает к защите родины, имея настольной книгой "Маргарит" Иоанна Златоуста; автор предисловия к печатной "Кормчей" 1650 года, цитируя "Книгу пророка Исайи", с волнением размышляет о проблемах страны; московские печатники, ссылаясь на высказывания Златоуста и Максима Грека, рассуждают о пользе грамотности и распространения знаний. Вряд ли кто ныне будет отрицать политическую и идейную значимость, актуальность "Жития" (кстати сказать, в "Житии" цитируются, в основном, произведения, уже нашедшие свое печатное воплощение в московской типографии) протопопа Аввакума, где отразились глубинные культурные процессы в жизни России XVII века. Но ведь книга усыпана цитатами из библейских книг, творений отцов церкви и других богословских писаний - протопоп мыслил этими категориями и иными не обладал: народ делает шаги в истории с тем духовным багажом, который накопил в своем прошлом.

Окно, "прорубленное в Европу", заставило повернуться спиной к прошлому - вот почему так "было поражено русское общество начала XIX века, которое Н. М. Карамзин познакомил с историей Древней Руси, рассказав о ней языком, воссозданным на основе богатейших речевых запасов древних хроник и сказаний. Но лишь на рубеже следующего века началось систематическое исследование культурного наследия предков: оказалось, что оно не только хранит величайшие сокровища, но, предвосхитив новейшие течения в различных областях литературы и искусства, способно вдохновить на новый творческий порыв.

Одним из первых актов царя новой династии Романовых явился указ о возобновлении печатного дела в Москве; вступление на Российский престол Алексея Михайловича в 1645 году сопровождалось постройкой нового здания Печатного двора после очередного пожара. Был выстроен новый двухэтажный дом, фасадом на Никольскую (ныне улица 25-го Октября). Он разделялся причудливой башней, по своей архитектуре сходной с башнями на Спасских и Троицких воротах Кремля. Массивные колонны ворот были покрыты узорами, высеченными "знаменщиком Левкою с товарищем". В пролете ворот над створами были поставлены иконы, а между орнаментами главное место занимали две большие фигуры льва и единорога.

К концу десятилетия число печатных станков достигло четырнадцати. Так как двор был устроен и содержался на средства царской казны, то во всем был подчинен Приказу Большого Дворца, а непосредственное наблюдение за делами было поручено особому Приказу печатного дела. Заседавшие здесь дьяки и подьячие заведовали рассылкой и продажей изданий, вели приходно-расходные ведомости и составляли годовые отчеты. Назначения на все должности происходили по царскому указу: типография именовалась Государевым Печатным двором, а тамошнее производство - "делом государевым". Печатание книг хотя и зависело от усмотрения высшей духовной власти, но совершалось всегда по повелению царскому: в палате, где должно было производиться печатание очередной книги, объявлялся царский о том указ; приходской священник совершал молебен; мастеровым выдавались деньги на калачи и отпускались материалы для печатания. День выдачи калачей считался днем начала работы над изданием.

Алексей Михайлович пристально следил за деятельностью печатников, и нам известно, что окружение царя, составившее кружок так называемых "боголюбцев", стимулировало его научные интересы и формирование нравственных идеалов.

Воспитатель царя - боярин Б. И. Морозов - показал себя как умелый хозяйственник, который, несмотря на свою требовательность к крестьянам, всегда старался им помочь, удерживал не в меру ретивых своих приказчиков и управляющих. Начитанный и образованный, владелец крупнейшей библиотеки русских и зарубежных книг, Б. И. Морозов ратовал за распространение знаний в стране, оказывая влияние в этом направлении на молодого царя.

Влиял на царя Алексея молодой боярин Федор Ртищев. Он пользовался всеобщей любовью жителей Москвы середины века, о нем с теплотой и уважением отзывались иностранцы. Умело ведя собственное хозяйство, Ртищев основную часть своих доходов тратил на благотворительные цели: строил дома и больницы для стариков, выкупал пленных из татарской неволи, помогал голодающим, отводил свои земли под огороды бедных горожан. В годы польской кампании он организовал медицинскую помощь, лично принимал участие в заботах о раненых. Именно Ртищев стал приглашать образованных монахов с Украины и, построив для них монастырь в Москве, помог организовать школу для обучения греческому языку и другим наукам - прототип будущей Славяно-греко-латинской академии.

Духовник царя Стефан Вонифатьев в своих проповедях и письменных обращениях к самодержцу требовал облегчения тяжелого положения беднейших слоев населения и обуздания злоупотреблений местных властей, утверждая, что "в начале всего потребни суть ратаеве (крестьяне), от их трудов есть хлеб, от хлеба же есть всех благ главизна"^*. О Вонифатьеве рассказывают, что он наставлял, учил, "глаголаше от книг словеса полезная, увещевая... ко всякому доброму делу, и врачуя от всяких злых начинаний"^**. Протопоп был некиим связующим звеном между царем и Печатным двором, сам часто выступал инициатором издания той или иной книги. Именно он ввел к Алексею Михайловичу людей, которые вскоре сыграли выдающуюся роль в истории страны: Ивана Неронова, Аввакума, Никона.

^* (Каптерев Н. Ф. Патриарх Никон и его противники в деле исправления церковных обрядов. М., 1913, с. 106.)

^** (Материалы для истории раскола за первое время его существования. Под ред. Н. Субботина. М., 1875, т. 1, с. 277.)

Все эти люди, включая наиболее выдающихся представителей Печатного двора - таких как Михаил Рогов, Иван Наседка, Шестак Мартемьянов и др., - стали ядром кружка "боголюбцев", поставившего своей целью нравственное оздоровление русского общества, процесс которого, по их мнению, должен стать в основе политических, экономических и социальных преобразований. Кружок оказывал влияние на все проявления жизни страны - даже в сфере церковной политики патриарх Иосиф вынужден был уйти на второй план, уступив "боголюбцам". Удивительная гармоничность всей практической деятельности кружка отражена в продукции московского Печатного двора: общественная мысль движется одновременно по многим линиям - идет развитие политического и религиозного сознания, закрепление моральных идей и эстетических вкусов, - но все это синтезировано в единые начала народной жизни.

Одним из важнейших аспектов как внутренней, так и внешней политики Русского государства первой половины XVII века стала проблема консолидации нации. Отсюда проявляется смысл и направленность многочисленных предисловий и послесловий, помещенных редакторами Печатного двора в изданные ими книги - мы чувствуем, как бьется пульс истории, отраженной в этих, несомненно, оригинальных произведениях московских грамотеев. Многочисленные хвалебные речи, обращенные к царям Михаилу, а затем и Алексею, - отнюдь не следует рассматривать как рядовую лесть придворных чиновников (многие из них в дальнейшем показали свою несгибаемость).

Власть восхваляется как покровитель просвещения, чьим стремлением "общая ради польза" происходит обновление народной жизни. Одновременно печатники указывают царю те пути, следование которым будет отмечено и одобрено народом. Подобные мысли проводятся в предисловиях и послесловиях в "Псалтыри", "Служебниках", "Цветной Триоди", "Октоихе", "Уставах".

Начало процесса формирования русской нации и осознание принадлежности к Российскому государству также требуют идеологического обоснования, - и в печатные издания 30-40-х годов все шире вводятся русские элементы. Так в букваре "подьячего азбучного дела" Василия Федоровича Бурцова, первое издание которого увидело свет в 1634 году, традиционно перечисляются "мировые" языки, но впервые включается понятие о "русской грамоте". Бурцов вводит в свою "Азбуку", предназначенную "малым детям в научение", "Сказание" и "Житие" Кирилла Философа, прославляющие создателя славянской азбуки и основоположника славянской письменности. Таким способом русские филологи отстаивали жизненность и право на существование российской письменности - Кирилл и его брат Мефодий почитались и в западном мире.

К особенностям русской культуры XVII столетия относится интересный факт параллельного развития рукописной и печатной книги. По утверждению А. С. Демина, "в 30-40-е годы XVII века явственно усилилось тяготение к собиранию в монографические сборники сведений о Вселенной и Земле, о народах, о мировой истории, о науках, т. е. о явлениях, имевших общемировое значение или важных для всего христианского мира"^*. Этот процесс был вызван и неизменно сопровождался, в первую очередь, стремлением определить место русского народа во всемирной истории, его задачи и идеалы. И хотя тяга к энциклопедическим знаниям прослеживается, в основном, по рукописным сборникам, но уже и Печатный двор начинает разворачивать свою работу в этом направлении. Вероятно, наиболее ярко эта тенденция проявила себя в работе над изданием "Пролога" в начале 40-х годов. Интересно то, что в первом издании 1-й части "Пролога" 1641 года почти совершенно отсутствует русский элемент. Но в 1642-1643 годах выходит его новое издание, содержащее нравоучительные чтения на круглый год. Почему так срочно понадобилось второе издание, когда первое не было еще завершено? В новом варианте "Пролог" был насыщен фактами национальной культуры и даже в значительно большей степени, чем все известные рукописные сборники того времени. Посредством печатного слова российский читатель впервые знакомился со знаменательными событиями отечественной истории: он обращается к эпохе Киевской Руси, вчитываясь в жизнеописание княгини Ольги; осознает величие града Москвы эпохи митрополита Петра и Ивана Калиты в деле собирания Русского государства; патриотические чувства пробуждали сказания о князе Александре Невском, Сергии Радонежском...

^* (Демин А. С. Первое издание Пролога и культурные потребности русского общества 1630-1640-х годов.- В кн.: Литературный сборник XVII века Пролог. М., 1978, с. 64.)

Столь поспешная, но квалифицированная подготовка второго издания "Пролога", по всей видимости, связана с тем, что на Печатном дворе появляются, входят в силу и приобретают авторитет новые редакторы-справщики: протопоп Михаил Рогов, миряне Шестак Мартемьянов и Захарий Афанасьев. Именно с этого времени работа Печатного двора оказывает все большее воздействие на формирование политических и идеологических основ Российского государства и в дальнейшем сливается с деятельностью кружка "боголюбцев". Новые веяния не были, да и не могли стать переворотом в печатном деле - речь шла об активизации, более широком и углубленном подходе к процессу осуществления государственных и национальных идеалов.

Широкие перспективы освоения глубинных запасов культуры предваряются настойчиво проводимой мыслью о грамотности, как начале формирования миросозерцания. Именно этим целям отвечало издание в 1648 году "Грамматики" Мелетия Смотрицкого, где прямо указывалось, что грамматика - это та самая "дверь", которая ведет к истине. Труд ученого более чем на столетие превратился в настольную книгу русских педагогов: по ней учился Ломоносов, называвший ее "вратами учености", - она же вдохновила его на составление в 1755 году собственного пособия. Но московское издание "Грамматики" было значительно расширено - в нее были внесены рассуждения Максима Грека о пользе грамматического и философского учения, стихотворное "Сказание о семи науках", примеры грамматической работы над текстом. Издание "Грамматики" носило и сугубо практическую нагрузку для московских печатников - повышение уровня текстологической работы при подготовке печатных изданий - читатель должен получать грамотную книгу на родном языке. Главные редакторы-справщики Печатного двора, по тому времени весьма образованные, начитанные и знакомые с "риторическим и грамматическим искусством", уже высказывали заботу о чистоте языка печатной книги и об издании текстов согласно принятым тогда грамматическим правилам. Об "осмочастном разумении и правлении в родах, числах, падежах, временах, лицах и наклонениях" они говорят еще в послесловии к "Деяниям апостолов" 1644 года. В учебной "Псалтыри" 1645 года даются подробные сведения о родительном падеже - в наставлении, как записывать собственные имена в синодики. При издании книги Смотрицкого они поместили обширные рассуждения о важности изучения грамматики не только в общем деле образования, но и в частной проблеме исправления и издания книг. Редакторы прямо заявляли, что прежде переводчики, справщики и переписчики, "неискусные в разуме и хитрости грамматикийстей", бравшиеся за исправление книг, "хотя-ще, яко бы исправити", еще "наибольше испортили" их. Такое отношение Рогова, Наседки, Мартемьянова и других справщиков 40-х годов и для них являлось руководством к действию: изданные ими книги, со стороны изложения, более правильной конструкции речи, чистоты языка и соблюдения грамматических норм, носили на себе печать большой правки и очистки от прежних грамматических ошибок и в этом отношении представляют собой лучшие издания московских старопечатных книг всего XVII века.

В первой половине XVII века в рукописных и печатных книгах отмечается как рост широчайшего интереса к русской теме в области истории, филологии, географии, так и тяга к знаниям общемирового значения. Пусть в большей степени это прослеживается по рукописным сборникам, но и продукция московских печатников достаточно широко отражает тенденции формирования государственной идеологии. Перспективы виделись еще более широкие. В 1649 году на Печатном дворе была проведена всеобщая опись имущества, раскрывшая правительству нужду в лучшей организации работы и пополнении библиотеки правйльной палаты, побудила издателей к новым поискам как отечественных книг, так и лучших переводов "правильных" книг, необходимых для активизации издательского дела. На Дворе появляются новые справщики Захарий Новиков и Сила Григорьев. Правительственные указы конца 30-40-х годов о собирании рукописных книг по русским монастырям, путешествие Арсения Суханова за греческими книгами - все это для нужд Печатного двора, - несомненно свидетельствуют о широких издательских планах, возводящихся на фундаменте традиционных идеалов русского общества, со свойственной неторопливостью и основательностью.

Интересны подсчеты, определяющие количество грамотных среди взрослого населения страны второй половины XVII века - прямое последствие деятельности русских книгоиздателей. Профессор Петербургского университета А. Соболевский приводит следующие данные своих изысканий: духовенство поголовно грамотное; монашество - до 75%; грамотность среди дворян колебалась от 65 до 78%; купечество - 75-96%; посадское население - 16-43%; грамотность крестьян около 15%^*. Несмотря на некоторые оговорки, выкладки Соболевского до сих пор считаются достоверными, и если у советских исследователей появляются иные выводы, то они чаще всего направлены в сторону увеличения процента грамотности: у С. К. Богоявленского - относительно посадского и сельского населения, а у Н. А. Баклановой - о стрельцах^**. Таким образом, можно заключить, что грамотность русского населения второй половины XVII века была наивысшей за всю историю страны вплоть до начала XX столетия.

^* (Соболевский А. И. Образованность Московской Руси XV-XVII веков. Спб., 1894, с. 5-12.)

^** (Бакланова Н. А. Русский читатель XVII века.- В кн.: Древнерусская литература и ее связи с новым временем. М., 1967, с. 162-163.)

Целостное видение мира, которым обладали русские люди Древней Руси, неизменно приводило к осознанию единства знаний и нравственных начал жизни общества, письменным "источником" которых являются книги. Так, например, в жестоких спорах о введении единогласия в храмовой службе прозвучал голос и книжного справщика Шестака Мартемьянова: "...откуда в нас прииде сие бесстрашие и нерадение?.. Не яве ли, яко от непочитания книг?., толик смех, толик мятеж, якоже в банях, яко же на торжищах, вопиющим, молвящим всем и сия зде токмо..."^*. Еще более широкий взгляд на проблему обнаруживается в памятной записке Алексея Михайловича - своеобразных тезисах, подготовленных им для Собора 1651 года. Он настаивает на необходимости произнесения учительных проповедей, укрепления дисциплины и, как самое главное и важное, в заключительных пунктах требует: "А которые в священный чин и во дьякожни поставляти, и выбирати избранных людей учительных, чтоб знали круг церковный и устав; а которые неучены, и тех во училище подобает учити... А священническому и иноческому чину от пианства трезвитися и сквернословия отнюдь бы не держатися не токмо в церкве, но и в миру: на них многие мирские соблажнаются".

^* (Белокуров С. А. Из духовной жизни Московского общества XVII века. М., 1902, с. 40.)

С той же целью в 40-е годы издаются сочинения Иоанна Златоуста, Ефрема Сирина, Дорофея и др., выходящие из круга чисто богослужебных книг, возбуждающие умственную деятельность и служащие практическими наставлениями в человеческом общежитии.

Формируется русская нация, укрепляется Российское государство - страна выходит на мировую арену. Ее руководители, приступая к разработке основ внешней политики, четко осознают необходимость органичного единства нравственного характера и национального достоинства, немыслимого без непреложных этических правил и начал.

В начале 40-х годов царь Михаил Федорович задумал свадьбу дочери Ирины с наследником датского престола королевичем Вольдемаром. Ведутся сложные дипломатические переговоры, в ходе которых перед иностранцами выявляются особенности русской государственности. Справщики Печатного двора, в первую очередь Михаил Рогов и Иван Наседка, сыграли здесь ведущую роль как непосредственно в прениях с датскими дипломатами и богословами, так и в подготовке специальных изданий - "Кирилловой книги" и "Сборника", - долженствующих послужить своеобразным национальным кредо.

К тому времени в русском обществе глубоко укоренилось мнение о том, что греки под властью османов потеряли свое православие, украинцы и белорусы соблазнены в унию "злокозненными латинянами": патриарх Филарет даже строго указал перекрещивать украинцев и белорусов, переселявшихся в Россию. Именно "боголюбцы" осторожно и тактично начали проводить иную мысль, дабы сломать устоявшееся мнение. Федор Ртищев приглашает украинских грамотеев и требует, чтобы москвичи учились у них. В 1647 году начинается работа над изданием "Грамматики" Мелетия Смотрицкого - воспитанника иезуитов, изменившего православию. Епископ Мелетий стал униатом, но и этот факт не послужил препятствием для московских справщиков, вознамерившихся подготовить российское издание столь ценной работы. В следующем году Стефан Вонифатьев заказывает киевскому игумену Нафанаилу "Книгу о вере", которая и была напечатана с целью поколебать убеждение москвичей в утрате западными славянами и греками чистоты православия. Вопреки тогдашним взглядам она убеждала, что греки неизменно сохранили благочестие: "...ничесоже бо турци от веры и от церковных чинов отъимают, точию дань грошовую; а о делах духовных ни мало не належат и не вступают в то". В 1650 году еще новость: публикация книги "Шестоднев" - первая в Москве, правленная не только по древнерусским (харатейным), но и по греческим книгам. Знания и идеи с западнорусских земель подвергались строгому контролю, часто переработке, но принимались и становились достоянием русского общества. И можно смело говорить о подведении идеологической базы под активизацию внешней политики России в преддверии ее наступательного движения в деле поддержки борьбы народов Украины и Белоруссии за независимость. Из тех же соображений в 1649 году публикуется переводной труд "Учение и хитрость ратного строения пехотных людей" - теоретическое обоснование и практическое пособие для формирующихся воинских частей по западному образцу.

Я. Д. Исаевич в своей работе о развитии книгопечатания в Западной Руси утверждает: "Активность на поприще книгопечатания деятелей прогрессивного направления способствовала тому, что печатная книга сыграла столь важную роль в идеологической подготовке Освободительной войны украинского и белорусского народов 1648-1654 гг., направленной против господства польской шляхты, за воссоединение Украины и Белоруссии с Россией". С не меньшей долей уверенности мы можем сказать о громадном значении работы московских печатников в направлении формирования идеи единства восточнославянских народов.

Избрание в 1652 году Никона Московским патриархом и царский указ декабря 1653 года о передаче Печатного двора в управление первосвятителя не замедлили сказаться на издательском деле. Приход к власти нового патриарха, которого царь именовал "собинным другом" и дозволял величаться "великим государем", в первую очередь ознаменовался разгромом старой когорты справщиков: были уволены монах Савватий (работавший на дворе с 1635 года), Сила Григорьев, арестован и отправлен в тюрьму соловецкий писатель Герасим Фирсов, отправлен в Кожозерский монастырь Иван Наседка (к тому времени, после смерти жены, постригшийся в монахи с именем Иосифа), Михаил Рогов, по настоянию Никона и несмотря на сопротивление "боголюбцев", был уволен еще в 1649 году, а Шестак Мартемьянов избежал репрессий лишь потому, что умер в 1652 году. Но не только этим объясняется глубокий кризис, постигший печатное дело на Руси во второй половине XVII века: в этот период в общественную жизнь страны была привнесена атмосфера, немедленно обнаружившая свое несоответствие традиционным воззрениям русского общества.

Отказ от коллегиального разрешения важнейших идеологических и общественных вопросов, игнорирование того, что на Руси называлось соборностью, и принятие единоличных решений вопреки традиции - вот что, по нашему мнению, явилось основополагающим фактором резкой оппозиции и возникновения старообрядчества - самого мощного общественного движения в Древней Руси. Попытка Никона повысить роль церковной организации в Московском государстве привела к скорому падению патриарха, и в результате - к торжеству противоположных тенденций: государство. полностью взяло в свои руки права на политическое и идеологическое руководство страной, пытаясь подчинить себе все проявления общественной жизни страны. И если раньше в стране существовали органы, где представители различных общественных групп (за исключением крепостных пытались совместно разрешать наболевшие проблемы государственной жизни - таковыми часто являлись земские и церковные соборы, некоторые местные учреждения, - то именно со второй половины XVII века, по утверждению В. О. Ключевского, "свободные классы русского общества... начали расходиться, разделенные сословными правами и обязанностями, сословными интересами и предрассудками, замыкаясь каждый в своем сословном кругу". Эти тенденции проявлялись и в печатном деле.

Существует укоренившееся мнение, что во второй половине XVII века была произведена широкая научная текстологическая работа, способствовавшая прогрессивному развитию русского книгопечатания. Называются имена Епифания Славинецкого, Арсения Грека, Сильвестра Медведева, Евфимия, Арсения Суханова. Называется цифра 498 (по другим подсчетам - 499) книг, привезенных последним с греческого Афона, которые, якобы, легли в основу книжной справы и новых публикаций.

На самом деле книгоиздательский процесс во второй половине XVII века и его результаты были шагом назад, сказавшимся не только на развитии общественной мысли и других областях культуры, но и приведшим к жесточайшим политическим последствиям, на столетия расколовшим русскую нацию. Из почти пятисот книг, привезенных Сухановым на московский Печатный двор, лишь семь могли быть использованы для правки новых изданий, но и они не понадобились^*. По мнению историка Н. Ф. Каптерева, "все дело справы велось как-то случайно, на основании случайного, находящегося в данную минуту под руками справщиков материала... не было выработано никаких руководящих определенных начал, никакого определенного плана или метода для ведения книжных исправлений, которыми могли бы руководствоваться в своих работах книжные справщики"^**. Вопреки уверениям, что редакторы Печатного двора в своей работе опирались на древние русские и греческие рукописи, книги чаще всего просто копировали с новейших венецианских изданий начала века. И чем дальше - тем больше накапливалось ошибок. Вот что писал об этом один из лидеров московского восстания 1682 года Никита Добрынин, бывший, несмотря на данное ему политическими противниками прозвище "Пустосвят", одним из наиболее образованных людей своего времени: "...шесть бо выходов его Никоновых служебников в руссийское государство насильством разослано: а все те служебники меж собой разгласуются и не един с другим не согласуются". То же утверждает Сильвестр Медведев, рассказывающий, что исправление, например, "Служебника" проводилось с "новопечатных у немец греческих книг", причем эти книги не проверялись по древнегреческим и славянским рукописям, а наоборот, последние "были чернены противу новопечатных". В результате, окидывая ретроспективным взглядом историю исправления богослужебных книг во второй половине XVII века, следует согласиться с авторитетнейшим мнением профессора Н. Д. Успенского: "По мере того, как происходило исправление книг, противоречия в последнем не уменьшались, а увеличивались".

^* (Утверждение Б. Л. Фонкича о том, что "сухановские книги неоднократно использовались справщиками Печатного двора" (с. 104), опровергается им самим в III главе (с. 105 и след.) его труда "Греческо-русские культурные связи". М., 1977.)

^** (Каптерев Н. Ф. Патриарх Никон и царь Алексей Михайлович. Сергиев Посад, 1912, с. 244.)

Поведение многих приглашенных греков дискредитировало их в глазах москвичей; отстранение в 1689 году с поста ведущего справщика Евфимия и казнь в 1691 году Сильвестра Медведева подорвали репутацию пришлых ученых и вызвали недоверие к новоисправленным книгам. Правительство, приведенное в смущение, издало в 1690 году указ, категорически запрещавший внесение каких бы то ни было исправлений в печатные издания без личного доклада царю и патриарху. Но спасти положение уже не могли; опись книжного имущества на московском Печатном дворе в 1667 году показала, что книги не пользуются спросом: "...в казне печатных книг на 25000 рублей, а походу на те книги в мир нет". Если в подробнейшей описи 1649 года мы также находим перечисление значительного количества книг на Печатном дворе, то тогда это считалось естественным и необходимым запасом и никого не беспокоило - лишь раз оговорено по поводу 73 экземпляров "Потребника" на 146 рублей: "...а почему те книги в дело стали, того не ведомо, потому что те книги деланы до него диака Михаила"^*. В 30-40-х годах издания расходились в рекордно короткие сроки, но начиная со второй половины 50-х годов не находят покупателей. Новым книгам явно не доверяют, и массы русских читателей вновь предпочитают рукописные издания продукции Печатного двора, что следует из донесений правительственных агентов: "На Москве всяких чинов люди пишут в тетрадех, и на листах, и в столбцах выписки, имянуя из книг божественного писания, и продают у Спасских ворот и в иных местех".

^* (Белокуров С. А. Материалы для русской истории. М., 1888, с. 474.)

Падение интереса к книге, низкая производительность московской типографии сопровождались снижением уровня школьного образования: традиционную школу постепенно ликвидировали (особенно интенсивно в ходе петровских реформ), а новое, массовое образование еще долгие десятилетия не могло привиться в стране. Резкое падение грамотности к началу XVIII века привело к тому, что круг читателей был так незначителен, потребность в чтении так ничтожна, что даже те немногие печатавшиеся тогда книги почти не находили сбыта. Так, например, в результате ревизии московской (уже синодальной) типографии обнаружили различных петровских изданий такое множество, что было признано необходимым или продавать их на бумажные фабрики или же потреблять в обертку вновь выходящих книг. Последняя мера приводилась в исполнение несколько раз: в 1757, 1762 и в 1773 годах.

Почитание книги и общественные идеалы 30-40-х годов XVII века в значительной степени были сохранены той частью русского народа, которая в дальнейшем получила наименование старообрядчества (разумеется, мы не утверждаем монопольное право старообрядцев именоваться хранителями древнерусской традиции, но для нас несомненен их приоритет как ревнителей устоев древнерусской книжности). Подобно тому, как потемневший слой олифы сохранил для нас величие искусства Рублева и Дионисия, старообрядчество под спудом сберегало богатства древней культуры. Грамотность в этой среде неизменно поддерживалась; уважение и любовь к книге приобрели у старообрядцев некий ореол святости, что в обиходе привело к тому, что, например, одна книга "дониконовской печати" обменивалась на четыре новоизданных. Истребление старопечатных книг привело к оскудению библиотечного дела в официальном русском обществе, и книги перекочевывали и бережно сохранялись вплоть до XX века в руках "ревнителей древлего благочестия". Об этом пишет исследователь И. В. Поздеева: "...с исключительной интенсивностью церкви и монастыри очищались от древних книг и происходила аккумуляция дониконовских изданий в руках старообрядчества"^*.

^* (Поздеева И. В. Научное значение старопечатных книг XVI-XVII вв. из собрания М. И. Чуванова.- В кн.: Коллекция старопечатных книг XVI- XVII вв. из собрания М. И. Чуванова. Каталог. Составитель И. В. Поздеева. М., 1981, с. 22.)

Грандиозные по своей сути и дальнейшему влиянию на исторические судьбы Российского государства события переломного XVII века являются ныне объектом пристального внимания исследователей в различных областях науки - от экономистов и социологов до географов и искусствоведов. Работа московского Печатного двора, книжное дело в России, во всей полноте отражавшие весь комплекс исторического развития страны, несомненно послужат одной из основ научного анализа эпохи. И результаты этого анализа должны стать достоянием массового читателя.