"Идеальный" библиотекарь (В. Борисов)

"Друг книги,- писал известный советский искусствовед и книговед А. А. Сидоров,- просветитель, общественный человек. Деятель. Собственником, собирателем он быть не обязан. Быть может, исключительным примером друга книги является скромный и бескорыстный библиотекарь (история русской культуры помнит таких), который именно потому, что он друг книги, становится незаменимым другом читателя"^*. О таком скромном и бескорыстном библиотекаре и пойдет сейчас речь.

¹ (Цит. по кн.: П. Н. Верков. История советского библиофильства (1917 - 1967). М., 1971, с. 6.)

Имя его - Николай Федорович Федоров. Как сказано в его аттестате, хранящемся в рукописном отделе Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина, 25 лет - с 1874 по 1898 г.- он прослужил "дежурным чиновником при читальном зале Московского Публичного и Румянцевского Музеев". И этот скромнейший коллежский асессор не только четверть века трудился в доме Пашкова, но был душой музея. В 70 лет, узнав, что новый библиотекарь, профессор и действительный статский советник Н. И. Стороженко брал библиотечные книги домой и не мешал читателям делать то же самое, Федоров, для которого книга в музее была святыней, ушел в отставку с мизерной пенсией. После его ухода и сотрудники, и читатели почувствовали себя беспомощными и осиротевшими, как они написали ему в коллективном письме, подписанном 14 сотрудниками, в том числе и Николаем Ильичом Стороженко. Но в музей Федоров не вернулся и последние годы жизни работал в читальном зале московского архива МИДа.

Этот удивительный библиотекарь, заведуя "Каталожной", мог дать любую справку о книгах библиотеки. Мало кто знал его по фамилии. Для большинства читателей он был услужливым, необычайно приветливым и бесценным библиотекарем - "Николаем Федоровичем".

Кто оставался в библиотеке после 3 часов дня, когда она закрывалась, мог оказаться свидетелем и участником бурных дискуссий, которые проходили при участии Николая Федоровича. И тогда посетитель обнаруживал глубину, широту познаний и своеобразие ума скромного библиотекаря.

Это была жизнь человека, героически служившего просвещению. В ней были только книги, музеи, библиотеки, ученые беседы, споры о судьбах человечества... Не все полностью принимали его мысли. Немногие могли по достоинству их оценить. Среди этих немногих были Л. Н. Толстой, Ф. М. Достоевский, А. А. Фет, В. С. Соловьев, В. Я. Брюсов, А. М. Горький...

"Я горжусь, что живу в одно время с подобным человеком",- признавался Толстой Фету. Последний писал в 1887 г. в письме к Н. Ф. Федорову: "Много надо иметь духовного капитала, чтобы заслужить такие отзывы"^*.

^* (См.: В. А. Кожевников. Николай Федорович Федоров. Опыт изложения его учения по изданным и неизданным произведениям, переписке и личным беседам. М., 1908 г., с. 320.)

Федоров привлекал внимание уже одним своим видом. Ходил он всегда в ветхой, изношенной одежде, высокий, слегка согбенный, но всегда полный энергии. В последние годы это был седой старик, с вьющимися серебристыми волосами, небольшой бородкой, могучим лбом и огромными горящими глазами, которые поражали всех. Стоило кому-нибудь проявить живой интерес к книге, как его величественная строгость обращалась в удивительную внимательность.

Заказав книги по той или иной теме, читатель через некоторое время обнаруживал в книжной кипе экземпляры, которые он не просил. Часто об этих книгах читатель ничего не знал. Если его занятия приобретали серьезное направление, через некоторое время следовало приглашение: "Вас просит пожаловать к себе Николай Федорович". И тогда происходило личное знакомство. Тут обнаруживались его огромные познания. Для ученого или писателя он был идеальным библиотекарем. Фонды Румянцевской библиотеки Федоров изучил досконально, свободно читал на нескольких языках.

В журнале "Библиотекарь" за 1911 г. была помещена статья А. А. Гинкена "Идеальный библиотекарь - Николай Федорович Федоров". Эта же статья позже была помещена в книге А. А. Гинкена "О чтении и книгах" (Спб., 1914). Здесь приводятся свидетельства современников о феноменальных знаниях Николая Федоровича: "В начале девяностых годов истекшего столетия партия инженеров, отправляясь на изыскание Сибирского железнодорожного пути и проезжая через Москву, зашла в библиотеку Румянцевского музея для получения необходимых сведений. Их направили к Николаю Федоровичу. После недолгого разговора с ними он указал им такое описание Сибири, о котором они раньше и не подозревали, а когда они показали Николаю Федоровичу проект предполагавшегося пути, то последний сразу заметил два упущения на карте: в одном месте неверно была показана высота горы, а в другом совсем пропущен большой ручей. Инженеры, хотя и неуверенно, но все-таки спорили и стояли за верность своей карты. Однако, на обратном пути, года через два, их партия прислала своего сочлена к Николаю Федоровичу засвидетельствовать ему свое уважение и сказать ему, что он был безусловно прав".

До 1874 г. он шесть лет был помощником библиотекаря Чертковской библиотеки в Москве. Раньше Федоров четырнадцать лет, начиная с 1854 г., трудился в уездных училищах, где преподавал историю и географию. Липецк, Богородск, Одоев, Углич, Богородицк, Боровск, Подольск - во всех этих городах он оставил о себе память как об учителе необычайно добросовестном. Долг учителя заставлял Федорова мужественно защищать своих учеников перед несправедливым начальством и заботиться о них. Однажды, узнав, что в бедной семье одного из учеников заболел отец, а денег на лекарства не хватает, он отдал ей свои скромные сбережения. Когда же больной умер, Федоров, не задумываясь, продал свой единственный вицмундир и деньги отдал осиротевшей семье на похороны.

На следующий день в училище он явился в такой ветхой одежде, что поверг в изумление приехавшего в этот день в школу инспектора. Только заступничество непосредственного школьного начальства спасло его от отставки.

В жизни Федорова материальные расчеты, жизненные блага и комфорт не играли никакой роли. Когда он стал библиотекарем, то полностью отдался книгам. Никаких перемен и улучшений Федоров не желал, от повышения по службе и чинов упорно отказывался. Если ему предлагали прибавку к жалованию, то просил ее сделать какому-либо семейному сослуживцу...

Библиотекарем он работал как никто до него: на работу приходил на полтора-два часа раньше; пока не было читателей, подбирал им книги, рылся в каталогах и справочниках. Чтобы принести нужную книгу, редко обращался к техническим служащим, а если и поручал им отнести книгу, то необычайно заботился о том, чтобы поставлена она была обязательно на место. Если требуемой книги не оказывалось в библиотеке, он подсказывал, где можно ее достать.

Если же ее не было в общественных библиотеках, он просил знакомых библиофилов дать нужную книгу во временное пользование. Если же книгу нельзя было достать, то Николай Федорович старался купить ее на свои деньги и предоставить читателю.

Румянцевский музей, как мы знаем, заканчивал работу в 3 часа, но Федоров еще час или два оставался с некоторыми своими читателями и знакомыми. Эти сверхурочные беседы Федоров особенно любил. Ю. Бартенев, поместив в № 1 журнала "Русский архив" за 1904 г. статью, посвященную памяти Федорова, писал об этих занятиях: "...многие ученые обязаны ему за его указания, и скромная библиотека Румянцевского музея долгие годы была какою-то лабораторией мысли, служила умственным центром Москвы, куда тянулись люди, имена которых широко прославлены".

Часов в шесть вечера Федоров возвращался домой. "Вернувшись в свою каморку,- сообщает Ю. Бартенев,- Николай Федорович обедал чем попало, по большей части пил чай с хлебом, ложился спать на голом сундуке часа на полтора, затем читал и писал до 3 - 4 часов ночи, опять засыпал часа на два и, напившись чаю, часов в 7 - 8 шел в музей.

И такую жизнь вел он десятки лет.

Замечательно, что он не только не считал себя аскетом, но даже сердился, когда ему об этом говорили".

Аскетизм личной жизни Федорова поражал многих. Например, Льва Толстого, который часто посещал Николая Федоровича в его каморке на Остоженке (ныне Метростроевская улица). В своем дневнике 1881 г. Толстой записал: "Николай Федорович - святой... Каморка. Нет жалования. Нет белья, нет постели"^*.

^* (Л. Н. Толстой. Полн. собр. соч. Т. 49. М., 1934, с. 58.)

Друзья Николая Федоровича много раз пытались улучшить его жизнь. Нанимали ему дачу, давали перину, подушку, приказывала хозяину квартиры кормить двумя обедами из двух блюд. Но по уходу друзей постельные принадлежности тут же раздаривались беднякам, а из обедов съедался только один. При переезде на новую квартиру раздавалось все, даже книги. А ведь в книгах Федоров видел источник силы и мудрости, которые спасут человечество от бедствий. Но именно потому, что книги имеют столь исключительное значение в жизни, он считал невозможным владеть ими единолично.

Ставя книгу во главу научного и нравственного прогресса, Федоров с негодованием говорил о пренебрежении к ней в эпоху, в которую ему пришлось жить. В своей статье "Уважал или презирал книгу XIX век?" замечательный библиотекарь приходил к горьким мыслям: "Уважение к книге - фальшь, а презрение - действительность. Больше же всего презирают книгу сами книжники. Авторское тщеславие и самообожание стоят у них далеко впереди любви к своему произведению, не говоря уже о чужом".

Книгу Федоров понимал как могучее средство восстановления прошлого и воссоединения его с настоящим и будущим. Книга или рукопись для него всегда были проводниками жизни. Книга - "неумирающее звено между прошедшим и настоящим; она устанавливает, с одной стороны, свой генезис, свои прецеденты, с другой - указывает на будущее, на следствия, на дальнейшие запросы"^*. Книга в глазах Федорова - живое существо, и он требовал относиться к ней, как к живому. Вся работа Федорова как библиотекаря обретала черты высокого служения Книге. Он считал, что необходимо тщательным образом сохранять всю печатную продукцию человечества, все, что содержит в себе печать мысли, слова и проявления творческого духа.

^* (В. А. Кожевников. Указ. соч., с. 6.)

Средоточием знания он считал библиотеки, где скапливается человеческая мудрость. Библиотека, "представляющая всю совокупность книг, есть книга, содержащая в себе всю думу человеческого рода, начиная от первой мысли первого человека; и не одну думу только, но и чувство, душу, так что из всех собраний, коллекций, останков человеческих... ни одно не заключает в себе такой полноты жизни, как библиотеки"^*. Поэтому все "библиотеки должны быть не только хранилищами книг, не должны служить для забавы, для легкого чтения, они должны быть центрами исследования, которое обязательно для всякого разумного существа. Все должно быть предметом знания и все - познающим",- неоднократно повторял Федоров. Библиотеки приобретают, по его мнению, характер лабораторий, где осознается мир и проектируется его будущее. Огромное значение придавал Федоров совершенствованию библиотечного дела. В статье "Что значит библиотечная карточка?" он говорил о библиографии как об основе библиотеки. "Библиография, эта сухая, презираемая наука, и тем не менее ведущая всех к участию в самом труде знания, а не бесплодному лишь знакомству с его верхушками"^**. Именно библиография должна научить по-настоящему пользоваться знаниями.

^* (См.: Н. Ф. Федоров. Философия общего дела. Т. 1, Верный, 1906, с. 605.)

^** (Н. Ф. Федоров. Философия общего дела. Т. 1. Верный, 1906, с. 681.)

Понимая важность библиотек, в которых собрана мудрость, чувства и думы человечества, Федоров был озабочен тем, что книги порой лежат на полках мертвым грузом и годами не используются, а некоторые отдельные издания и даже библиотеки недоступны читателям. "Библиотека при нынешнем своем устройстве, когда большое количество книг, оставаясь постоянно на своих местах, все более и более покрывается пылью, должна быть названа книгою закрытою"^*. Постоянное обращение книг, извлечение их на свет божий и на людской суд должно создать ту деятельную атмосферу пульсирующего знания, которая не даст важным идеям, когда-то рожденным и высказанным в книгах, томиться на полках забвения. И Федоров страстно мечтал о том, чтобы знание было открытым для всех. "Если же к библиографическим трудам присоединить еще указание мест, на которых в библиотеках хранятся перечисленные в этих трудах книги, то не значит ли это предупреждать требования читателей, не значит ли это отыскать книгу прежде, чем поступило на нее требование, и тем устранить необходимость иметь при библиотеках самих отыскивателей книг"^**.

^* (Там же, с. 683.)

^** (Там же, с. 684.)

Видя всю грандиозность человеческой культуры, которая вызвала к жизни целую книжную Вселенную, Федоров предлагал библиотечную карточку превращать в сжатое изложение содержания книги. Он считал, что при выпуске своего сочинения автор должен написать к нему карточку, содержащую квинтэссенцию сущности книги. Несколько карточек он предлагал изготовлять из материала абсолютно неподвластного ни огню, ни времени. В случае гибели книги по сохранившейся карточке можно будет до известной степени ее восстановить.

Федоров не признавал права личной собственности ни на книгу, ни на знание. Книги создаются не только автором и его умом, они вытекают из других книг: "... под книгою кроется автор, и не один непосредственный ее автор, но и все те, чьи мысли вошли в книгу, чьих мыслей автор книги явился выразителем..."^*. Поэтому знание, если оно истинно, не может быть собственностью отдельной личности: знание принадлежит всем, и только при этом оно обретает подлинную ценность. Только принадлежа всем, знание выявляет себя сполна. Поэтому Федоров не имел личной библиотеки, а собирание частных библиотек признавал в том случае, если конечная цель - пополнение общественных хранилищ. Всем владельцам частных библиотек, всем библиофилам Федоров предлагал создать картотеки своих собраний и соединить их в каком-либо одном месте, где они должны быть абсолютно доступными для каждого и при желании любой интересующийся мог бы выписать любую книгу во временное пользование в специально устроенном читальном зале. Этот зал должен находиться при учреждении, которое бы несло всю ответственность за сохранность книг. Так при минимальных затратах возникла бы огромная общедоступная библиотека, созданная бескорыстием книголюбов. Подобная библиотека могла бы обслуживать читателей всего мира.

^* (Там же, с. 605.)

В последние годы имя Федорова упоминается все чаще и чаще. Самыми интересными были две публикации. Повесть-хронику В. Львова "Загадочный старик" в 1974 г. напечатал журнал "Нева". Подробнее идеи библиотекаря изложены С. Г. Семеновой в очерке "Николай Федорович Федоров. (Жизнь и учение)", опубликованном в № 11 альманаха "Прометей".

Главным источником наших знаний о взглядах Федорова являются два тома, изданные после смерти Николая Федоровича его учениками. Первый том вышел в 1906 г. Полное название книги - "Философия общего дела, статьи, мысли и письма Николая Федоровича Федорова, изданные под редакцией В. А. Кожевникова и Н. П. Петерсона". Напечатали книгу в типографии Семиреченского областного правления в городе Верном (ныне Алма-Ата). Издание книги в Верном объясняется тем, что ближайший друг Федорова, знавший его 38 лет, Н. П. Петерсон, в эти годы работал в окружном суде г. Верного. В 1913 г. вышел второй том в Москве.

На книге Федорова издатели поставили надпись: "Не для продажи". Тираж был мизерным - 480 экземпляров. Надпись расшифровывается просто. Николай Федорович не признавал частную собственность на вещи и на идеи. Все принадлежит всем, в том числе и книги, и знания. Продажи книг и авторства на них не признавал. Охотно печатал свои статьи без подписи, под псевдонимом или под чужим именем. Поэтому выпущенные посмертно книги Федорова не продавались, а дарились библиотекам, научным обществам и всем желающим.

Николай Федорович умер 15 декабря 1903 г. Его похоронили на кладбище Московского Скорбященского монастыря, но могила неизвестна. Нет и прижизненных фотографий: философ- библиотекарь не хотел никаких знаков внимания к своей персоне. Но подвижническая, полная высоких дум жизнь великого библиотекаря и в последней четверти двадцатого века вызывает уважение не только историков русской культуры, библиотековедов, но и всех, кому дорого бескорыстное служение Истине и Книге.