"О! Книги, книги прелюбезны!.." (А. Блюм, И. Мартынов). Русские литераторы XVIII в. о книге и библиофильстве

Книги XVIII в. обладают своим неповторимым и колоритным обликом... Даже человек, далекий от профессиональных занятий историей русской культуры, невольно обратит внимание на потускневшую позолоту кожаных переплетов, на голубоватую бумагу, на непривычные для слуха, вычурные и в то же время наивные названия книг ("Товарищ разумной и замысловатой", "Благость и преимущества единоначалия", "Нещастия от непостоянства произходящия"...). Эти книги ему покажутся лишь экзотическими музейными экспонатами, изящными, но давно ушедшими на покой реликвиями прошлого. Однако за этим кажущимся покоем - целый мир с его высокими порывами и "чувствованиями" и устоявшимся повседневным бытом.

"Нет, ты не будешь забвенно, столетье безумно и мудро!" - писал на рубеже нового XIX в. А. Н. Радищев. Писатель-гуманист чутко уловил то новое, что несли с собой для России идеи Просвещения. Реальным воплощением этих идей, их провозвестником и проводником было печатное слово. Со времен петровских реформ все новые и новые слои русского общества приобщались к книге. Из освященной веками скрижали она исподволь превращалась в необходимейший и привычный предмет быта каждого образованного человека. Полюбившиеся книги приобретали, неоднократно перечитывали, заботливо сохраняли, и уже не редкостью было встретить у человека среднего достатка пусть небольшую, но любовно и тщательно подобранную библиотечку. Поэтому естественно, что молодая русская словесность, стремившаяся отразить бурные политические, научные и литературные события тех лет, живо откликнулась на это новое явление в культурной жизни России.

Распространенный еще в древнерусской литературе жанр "похвалы" книге был унаследован писателями XVIII в., но претерпел со временем существенные метаморфозы. Первые стихотворные опыты в этом жанре, относящиеся к петровской эпохе, пока еще вполне традиционны. Это возвышенно-риторические "послания" к своим книгам, написанные по всем канонам "семинарского красноречия". Для их авторов книга, библиотека - нечто священное, великое, возносящееся над прозой жизни. Наиболее ярким образчиком такого рода "похвал" может служить знаменитый панегирик известного духовного писателя начала XVIII в., сподвижника Петра I Стефана Яворского (1658 - 1722), написанный им на латинском языке незадолго перед кончиной^*. В 1771 г. на страницах журнала В. Г. Рубана "Трудолюбивый муравей" появился его русский перевод, но это не было данью истории; ни полвека, разделяющие автора панегирика и издателей журнала, ни два столетия, минувшие с тех пор, не смогли заставить потускнеть эти замечательные строки:

Идите от моих, любезны книги, рук, 
Из коих почерпал я сладости, наук, 
Идите и других умы уже питайте 
И в них сладчайший свой нектар вы изливайте! 
Богатство, слава, честь и счастье дней моих 
Зависело от вас, возлюбленных мной книг.

^* (Похвала книге. Сост. И. А. Шляпкин. Пг., 1917, с. 25 - 26. Сохранился анонимный прозаический перевод панегирика на русский язык, выполненный в начале XVIII в. (там же, с. 28).)

Все более поздние переводы панегирика Яворского, в том числе выполненный в конце XIX в. библиофилом К. А. Ивановым^*, во многом уступают по лирической взволнованности и по глубине поэтических образов своему далекому предшественнику.

^* (Ф. Г. Шилов. Записки старого книжника. М., 1959, с. 105.)

Книжная лавка XVIII в.

Показательно, что духовные завещания книголюбов того времени начинались с самого дорогого для них - с описи своей библиотеки и распоряжений о ее дальнейшей судьбе. "Библиотеку мою собственную отдаю в Вятскую семинарию,- писал известный проповедник и знаток старых книг, вятский и великопермский епископ Лаврентий (Л. П. Баранович),- для употребления и пользы обучающихся в оной"^*. Свою любовь к книге библиофилы середины XVIII в. стремились передать ученикам, и не безуспешно. Перед нами рукописный сборник стихов учителей и питомцев вятской семинарии 1760-х гг., привезенный в Ленинград археографической экспедицией Библиотеки АН СССР. Среди многочисленных опусов провинциальных поэтов здесь есть и похвальная надпись семинарской библиотеке, перекликающаяся с посланием Яворского:

 Здесь царствуют умы мужей трудолюбивых, 
 Что бодрость в бедных льют, смирение в счастливых, 
 Молчащим гласом свет и древний кажут век, 
 Уча не зрят они на лица человек, 
 Ругают всяк порок, а хвалят добродетель.

^* (ЦГИА СССР, ф. 796, oп. 77, д. 148, л. 18.)

 То делати велят, что сам велел содетель, 
 Питают разумы премудростью без мзды, 
 Желающим дают бессмертные плоды, 
 Что было и что есть и что имеет быти 
 Питомцам то своим все могут объявити*.

^* (Н. Ю. Бубнов, И. Ф. Мартынов. Археографические экспедиции Библиотеки АН СССР 1969 и 1970 гг. в Кировскую область.- В кн.: Сборник статей и материалов Библиотеки АН СССР по книговедению. Вып. 3. Л., 1973, с. 473.)

Петровские реформы, организация Академии наук и создание системы светских учебных заведений послужили мощным стимулом для духовного прогресса русского общества. Со второй половины XVIII в., когда темпы развития науки, литературы, искусства и издательской деятельности заметно ускорились, число личных библиотек начало быстро расти. К библиофильству приобщились новые люди: молодые офицеры, чиновники, купцы, провинциальная интеллигенция. Для них книга во многом уже утратила "божественный" ореол, став верным другом, спутницей трудов и "отдохновений". Русская словесность того времени живо откликнулась на эти новые веяния в отечественном библиофильстве.

Страстная любовь к книге пронизывает все творчество талантливого и своеобразного поэта 1770-х гг. Михаила Никитича Муравьева (1757 - 1807), во многом предвосхитившего творческие достижения русских сентименталистов и романтиков. Его стихи - это своего рода лирический дневник, летопись нравственного и интеллектуального становления личности молодого человека эпохи Просвещения. Владелец большой, любовно и со знанием дела подобранной библиотеки^*, поэт нашел удивительно проникновенные теплые слова о своих друзьях-книгах:

^* (См. отрывок из каталога библиотеки M. Н. Муравьева, составленного им в конце 1779 г.: ОР ГПБ, ф. 499, oп 1, № 6.)

Товарищи, наставники, друзья, О книги! к вам украдываюсь я Мгновенье скрыть оставшейся прохлады, Вкушая в вас полезные отрады, Я наслаждатися меж вами прихожу И время течь скоряе обяжу^*.

^* (M. Н. Муравьев. Стихотворения. Л., 1967, с. 182. Написано в 1779 г.)

Время не сохранило для нас практически никаких документальных материалов о библиотеке и книжных интересах его современника, одного из крупнейших поэтов и драматургов XVIII в. Якова Борисовича Княжнина (1742 - 1791). Единственный источник сведений о Княжнине-библиофиле - это его стихи. За год до своей трагически-загадочной смерти автор тираноборческой трагедии "Вадим Новгородский" написал элегически печальную поэму "Воспоминания старика". Одним из самых радостных и светлых воспоминаний прожитой жизни было для его героя общение с любимыми книгами:

...В спокойном, тихом кабинете, 
Меж Граций, меж приятных Муз 
Забыв, как мучатся в сем свете, 
Таскают всех печалей груз,- 
Беспечно в книгах зарываясь, 
Я с пылким чувством зрел красы, 
Поэзьей нежною пленяясь, 
Я ей лишь посвящал часы. 
Или в исторьи древних веков 
Летел к прошедшим временам; 
Зрел римлян, египтян и греков,- 
Как будто с ними жил я там. 
Потом пущусь гулять по свету, 
За книгой обтеку весь мир, 
Или в романах без предмету 
Влюблялся в тысячу Пленир...*

^* (Я. Б. Княжнин. Избранные произведения. Л., 1961, с. 680.)

Книга стала непременным атрибутом быта не только для ученых и поэтов. Женщины их круга тоже были прилежными читательницами. Правда, читали они пока еще преимущественно "чувствительные" романы. "Книги, хозяйство, друг великодушный, арфа и клавесин,- писала героиня романа H. Ф. Эмина Пленира своей подруге Милене,- все это гонит грусть и доставляет некоторые тихие отрады"^*. Любопытна дошедшая до наших дней "похвальная надпись", сделанная на книге французской писательницы С. Ф. Жанлис "Новое детское училище" (СПб., 1792), принадлежащая перу Софьи Афанасьевны Брянчаниновой, дочери друга Муравьева:

^* (Н. Ф. Эмин. Игра судьбы. Спб., 1789, с. 29. Известно о разносторонних книжных интересах жен M. M. Хераскова и Я. Б. Княжнина, сестер Д. И. Фонвизина и M. Н. Муравьева, родственниц юного С. Т. Аксакова.)

Сей редкий воспитания пример 
Прочел кто не с большим вниманьем, 
Большой воистину тот лицемер, 
И никаким уж оправданьем 
Себя он не возможет защитить, 
Чтобы ему в глаза всяк не сказал: 
Что он лишь из тщеславья прочитал, 
А не затем, себя чтоб научить*.

^* (Вологодская областная библиотека им. И. В. Бабушкина, инв. № 2103. На обороте форзаца книги владельческая запись: "Из книг Софьи Брянчаниновой. 1794 года февраля 3 ч. куплена".)

Постепенно, к концу XVIII в., новейшие достижения культуры проникли в демократические слои русского общества. Одновременно с этим неизмеримо расширилась "география" отечественного библиофильства. В Ярославле и Нижнем Новгороде, Калуге и далеком Тобольске возникали одна за другой местные типографии, книжные лавки, личные и казенные библиотеки. Первые, во многом еще наивные и подражательные опыты в стихах и прозе провинциальных литераторов донесли до наших дней чувства этих неофитов-книжников. Одним из них был "нижегородской главной школы учитель истории натуральной и географии" Яков Васильевич Орлов (1779 - 1819), автор пухлой книжки с вычурным названием в духе того времени "Мое отдохновение для отдыху другим". Провинциальный поэт, чаще всего склонный к лукавой усмешке, посвятил своей библиотеке серьезные, прочувствованные строки:

Когда б ни захотел с учеными мужами 
Беседу ты иметь, их пользуясь умами: 
Иди в сей храм. Толпы ученых здесь мужей; 
Душой их пользуясь, сам пользуй ты своей*.

^* (Я. В. Орлов. Мое отдохновение для отдыху другим. Нижний Новгород, 1799, с. 186.)

Но далеко не все современники Княжнина и Муравьева разделяли их восторг и преклонение перед книгой. В сатирических произведениях русских литераторов XVIII в. мы находим целую галерею воинствующих невежд, злобных врагов книги и прсвещения. Предки полковника Скалозуба - Скотинины и Простаковы - видели в каждом печатном листе символ новых, опасных идей, грозивших взорвать их косный и жестокий мирок. Не случайно "обличителями" книг выступали столь малопривлекательные персонажи, как бездумный гуляка, скупой богач или ветреный щеголь-петиметр. Вот, например, какие "веские" доводы против книжных занятий приводил герой "Сатиры I к уму" А. Д. Кантемира пьяница Лука:

Что же пользы иному, когда я запруся 
В чулан, для мертвых друзей - живущих лишуся, 
Когда все содружество, вся моя ватага 
Будет чернило, перо, песок да бумага? 
В веселье, в пирах мы жизнь должны провождати: 
И так она недолга - на что корогати, 
Крушиться над книгою и повреждать очи? 
Не лучше ли с кубком дни прогулять и ночи?..

Книга в прямом смысле слова досаждала другому персонажу этой сатиры, "родоначальнику" семейства петиметров, беспощадно высмеянного русскими сатириками XVIII в.:

Медор тужит, что чересчур бумаги исходит На письмо, на печать книг, а ему приходит, Что не в чем уж завертеть завитые кудри; Не сменит на Сенеку он фунт доброй пудры^*.

^* (А. Д. Кантемир. Собрание стихотворений. Л., 1956, с. 58.)

С успехами русского Просвещения в отечественной словесности все чаще возникала тема "горя от ума", горя от книжной премудрости. Молодые любители чтения уже тогда не испытывали недостатка в непрошенных советчиках, стремившихся возвратить в стадо "скотининых" заблудших "овец". Одного из этих советчиков - "скупягу" - мы встречаем на страницах новиковского журнала "Вечерняя заря":

Какая прибыль в том, что книги ты читаешь? 
Ведь ты имения чрез то не умножаешь; 
За книгой ты сидя проводишь жизнь в пустом, 
Скупяга говорил: Какая прибыль в том? 
Какая прибыль в том? прапрадеды не знали 
И русской грамоты; да также вить живали. 
Когда богатства нет, хотя ты и с умом: 
Не будешь богачом, какая ж прибыль в том? 
Какая прибыль в том? что прибыли в ученых? 
Лишь больше ереси мы видим в просвещенных; 
У них не Илия Пророк шлет с неба гром: 
Но силы некие; какая прибыль в том?
Какая прибыль в том? 
Ученый, сам помысли, 
Убытки все свои и протори исчисли; 
Загладь сии грехи молитвой и постом,
Да денег накопи; вот будет прибыль в том.*

^* (Анонимное стихотворение "Рондо".- "Вечерняя заря", 1782, апрель, с. 344.)

Еще более непримирим разгневанный на молодое поколение герой стихотворения В. Л. Пушкина (1767 - 1830) "Вечер" Вралев:

 ...Вот я таки скажу и о сынке моем: 
 Уж малый в двадцать лет, а книги лишь читает, 
 Не ищет ни чинов, ни счастья не желает... 
 ...Вот что произвели проклятые науки! 
 Не нужно золото - давай лишь книгу в руки!..*

^* ("Аониды", 1798 - 1799, кн. 3, с. 124 - 125.)

Любопытно, что в хор обличителей книги и чтения в конце века неожиданно вплелись голоса людей, ненавидимых Скотиниными и Простаковыми.

 О вы, которые хотите читаньем просвещать умы! 
 Без пользы многих книг не чтите, остерегайтесь 
 пуще тьмы,-

писал без тени иронии в "Оде 31. Чтение" один из талантливейших русских поэтов XVIII в., записной библиофил и эрудит Михаил Матвеевич Херасков (1733 - 1807)^*. На этой же позиции стоял близкий друг замечательного русского просветителя и крупнейшего книгоиздателя тех лет Новикова - Семен Григорьевич Гамалея. "Многие и не читая книг дошли к возрождению", "получаемое от сердца знание гораздо надежнее заимствованного из книг",- непрестанно поучал он рассеянных по всей России братьев-масонов^**. Столь консервативная и односторонняя оценка современного книголюбия во многом являлась прямой реакцией на широко распространившееся в России тех лет псевдобиблиофильство и бездумное чтение "модных" книг.

^* (М. М. Херасков. Творения. Ч. 7. Б. м., б. г., с. 389.)

^** (С. Г. Гамалея. Письма. Кн. I, М., 1836, с. 170 - 171; кн. 2, с. 173.)

Это поветрие шло сверху, искусственно насаждаясь, как экзотический еще тогда картофель. Самой богатой и влиятельной собирательницей книг в России второй половины XVIII в. была императрица Екатерина II. За двадцать лет она израсходовала на пополнение своей библиотеки огромную сумму, более чем в 100 тыс. руб.^* Подражая ей, каждый новый фаворит Екатерины стремился обзавестись парадным собиранием книг. "Ученица" Вольтера, удовлетворяющая любые прихоти своих любимцев, охотно поощряла их стремление прослыть образованными, не чуждыми просвещения людьми. Если сама она была усердной и внимательной читательницей, то большинство ее приближенных, разодетых в генеральские и фельдмаршальские мундиры, видели в роскошной библиотеке всего лишь обязательный элемент модного "интерьера", символ богатства и власти. 13921 руб. 95 коп. уплатила императрица известному петербургскому книготорговцу И. Я. Вейтбрехту за типовой "джентльменский" набор книг по самым разным отраслям знания для очередного фаворита И. Н. Корсакова^**. Жаль только, что этот пустой и невежественный юноша так и не открыл за всю свою жизнь ни одной из них. Очевидцы рассказывали, что на вопрос Вейтбрехта, "какие ему желательно иметь книги", Корсаков надменно ответил: "Это ваше дело, а мне все равно. Ставьте только большие книги на нижние полки, а маленькие - на верхние. Словом, сделайте так, как это сделано у императрицы"^***. С легкой руки "Корсаковых" русские вельможи стали заказывать библиотеки на "погонные аршины".

^* (ЦГИА СССР, ф. 468, on. 1, д. 3891 - 3908. См. также: Ж. П. Павлова. Из истории книжного собрания Эрмитажа. Библиотека Екатерины II.- Труды Гос. Эрмитажа, 1975, вып. XVI, с. 6 - 32.)

^** (ЦГИА СССР, ф. 468, oп. 1, д. 3894, л. 50 - 57, 188 - 206; д. 3895, л. 150.)

^*** (Е. П. Карнович. Замечательные богатства частных лиц в России. Экономическо-историческое исследование. Спб., 1874, с. 67.)

Из дворцов мода на библиофильство проникла в провинциальные усадьбы и в дома богатых купцов, в светские салоны и губернские канцелярии. Далеко не каждый из этих "книголюбов" располагал достаточными средствами для покупки роскошных изданий. Но уж очень хотелось их иметь... Так появились на свет курьезные поддельные "библиотеки": обои и дубовые панели, искусно раскрашенные под корешки старинных фолиантов, деревянные муляжи книг, картонные футляры с вытисненными на корешках золотом названиями "престижных" сочинений Вольтера, Руссо, Юнга. Эти футляры использовались псевдобиблиофилами для хранения вин и галантерейных безделушек 19. Так начиналась подлинная профанация и книги, и самой идеи книгособирательства.

^* (Эти курьезные предметы иногда можно найти в собраниях современных библиофилов, например, у молодого астраханского коллекционера В. Баланюка.)

Одному из таких псевдобиблиофилов и посвящено "Письмо к издателям "Собеседника любителей российского слова"": "Почтенные господа издатели Собеседника. Осмеливаюсь вам донести об успехе Вашего издания в моей семье, а притом и благодарить Вас, что оным привлекли Вы к чтению книг одного моего приятеля, который, имея хотя превеликую библиотеку, никогда книг не читал, кроме как "Шемякин суд", "Бову Королевича", "Палкана", "Петра Златых ключей" (лубочные романы XVIII в.)^* и им подобных. Таковые книги хранятся у него с превеликим тщанием, и каждый по два экземпляра: один для украшения библиотеки, другой лежит в кабинете на столике для всегдашнего употребления. Прочие же хорошие [книги], как то: "История славных государей"^**, "Собрание сочинений г. Ломоносова"^***, "Похождение Телемака"^****, рассуждения славных мужей, разные путешествия, стоят у него в шкафу в богатом переплете с золотыми обрезами и с надписанием его имени. Прошлого года надобна мне была книга "Троянская история"^*****, вспомнил я, что он часто об ней разговаривал и, пришед к нему, спрашиваю, нет ли у него такой книги. Друг мой - тщеславный любитель чтения отвечает мне, казалось, тогда с сердцем: "Как Вам не стыдно спрашивать меня? Какой известной книги у меня нет?" Закричал: "Андрей! Андрей! Подай мне скорей каталог моей библиотеки". Тотчас подана была роспись, сыскали, что книга оная под 315-м номером, приказал ее подать. Подали книгу в прекрасном переплете, некоторые листы еще слеплены, потому что как взята от переплетчика, то еще не читана, некоторые листы описания вырваны".

^* (Читатель лубочных романов был постоянным героем русской сати-рической литературы XVIII в. "Вельможа зевает, вскокнул на пышный одр, пред ним предстоит друг Морфея, который уже другой год оканчивает повесть Франца Венциана",- так описывает знакомого "книголюба" и его крепостного библиотекаря-чтеца Всемил из романа Н. Ф. Эмина "Игра судьбы" (Спб., 1789, с. 42).)

^** (Д. Э. Шоффен. История славных государей и великих генералов с рассуждениями о их поступках и делах... Спб., 1765.)

^*** (С 1751 по 1787 г. вышли в свет шесть изданий собрания сочинений М. В. Ломоносова.)

^**** (В 1747 и 1767 гг. вышли в свет два издания "Похождений Телемака сына Улиссова" Ф. Фенелона в переводе А. Ф. Хрущова.)

^***** (Гвидо де Колонне "История о разорении Трои". В 1745 - 1799 гг. переиздавалась около десяти раз.)

Автопортрет А. Т. Болотова и титульный лист книги из его библиотеки

Оказывается, "любитель книг" выдрал страницы, чтобы завернуть червонец на зубок новорожденному сыну дворецкого. "Троянскую историю" он называет романом, а в качестве лучшего чтения для дочери соседнего помещика рекомендует "Скотский лечебник". Высмеянный соседями "любитель книг" решает прослыть образованным и спит под чтение крепостного библиотекаря Андрея, а по прочтении каждой книги собственноручно подписывает: "прочтено"^*.

^* ("Собеседник любителей российского слова", 1784, ч. XVI, с. 61 - 69.)

"Шкап с книгами - часто служит одним только украшением, а не пользою",- саркастически писал в своем "Толковом словаре" Я. Б. Княжнин^*. Ему вторил безвестный автор в упомянутом нами новиковском журнале "Вечерняя заря":

^* (Я. Б. Княжнин. Сочинения. Изд. 3-е. Т. 5. Спб., 1818, с. 193.)

Наш Книголюбов столь прилежен к книгам стал, 
Что несколько ночей на них глядя не спал; 
Покою он трудам ни в день, ни в ночь не знает, 
И к книгам книг еще он больше покупает, 
Проводит с ними он прилежно много лет, 
Но в книгах мил ему лишь только переплет*.

^* ("Вечерняя заря", 1782, февр., с. 165.)

С еще большей едкостью и остроумием высмеял бесплодную страсть к накоплению книжных богатств талантливый поэт из радищевского окружения С. А. Тучков (1767 - 1839) в стихотворении "Библиотечный Евнух":

 Недавно наш Милон книг множество собрал 
 И, показавши их приятелю, сказал: 
 "Коль много ты здесь книг предорогих найдешь, 
 Не скоро множество такое соберешь!" 
 Но тот ему на то: "Я вижу то, мой друг, 
 Лишь только жаль, что ты в серали сей евнух*.

^* ("Беседующий гражданин", 1789, ч. I, с. 192. Более поздний вариант этого стихотворения опубликован М. Г. Альтшуллером в кн.: Поэты 1790 - 1810-х годов. Л., 1971, с. 166.)

Несмотря на протесты ретроградов и причуды невежественных людей, компрометировавших саму идею библиофильства, книга вошла в повседневный быт, стала обычным предметом домашнего обихода разных слоев русского общества. Поэтому столь естественны многообразные проявления интереса к "технике" библиофильства, особенно к такому животрепещущему, не потерявшему до сих пор злободневности вопросу, как "сохранность фондов". Уже в первом русском научно-популярном журнале "Сочинения и переводы к пользе и увеселению служащие" в ноябре 1761 г. была помещена небольшая заметка о том, как "черви из книг вывесть". Еще любопытнее статья известного русского библиофила, автора многочисленных трудов по домоводству и "экономии" Андрея Тимофеевича Болотова, напечатанная под названием "Нечто для имеющих у себя библиотеки" в его журнале "Экономический магазин" (1788, ч. XXXVI). Автор ее рекомендовал владельцам библиотек связывать книги, особенно мелкие, тесьмою в пачки. Вся эта процедура должна была обеспечить их сохранность от двух "стихийных" бедствий: от пожара и от не слишком щепетильных приятелей. При пожаре связанные ч пачки книги быстрее можно выбросить из окна^*, приятелям же, любящим собирать библиотеку из чужих книг, труднее унести целую пачку. Совет, прямо скажем, необычный.

^* (А. Т. Болотов имел все основания опасаться за судьбу своих книг. Весной 1787 г. он потерял во время пожара значительную часть любимой библиотеки (Болотов А. Т. Жизнь и приключения. Т. 4. Спб., 1873, стб. 121 - 122).)

Не менее трогательна и наивна стихотворная "Надпись к шкапу книжному", нижегородского учителя Я. В. Орлова, посвященная той же теме. Поэт - не библиотаф; его библиотека всегда открыта для друзей. Однако, наученный горьким опытом, он просил их брать книги на дом только "с распиской, без коей уже нет красавицы латинской" (т. е. красивого издания на латинском языке)^*.

^* (Я. В. Орлов. Мое отдохновение для отдыху другим, с. 182.)

Как изменился к концу XVIII в. сам стиль некогда пышных и возвышенных стихов о книге! Теперь уже поэт, говоря о ней, мог пошутить, посмеяться, покаламбурить. Натолкнувшись в "Морицовом психологическом магазине"^* на описание любопытных клинических случаев амнезии (полной потери памяти), известный уже нам Орлов тут же откликнулся эпиграммой "Один немецкий профессор":

Чем память ты старался 
Чрез сорок лет обогащать: 
Не тем ли ты и наказался? 
Какой чрез то мог плод сыскать? 
Что собирал ты повсечасно, 
И чем ты полки уставлял: 
Не тем ли случаем несчастно 
От Муз невыгоды познал? 
О! книги, книги прелюбезны! 
Две с полки на главу упад, 
Отшибли память, ум небесный: 
Вот каковой oт вас наклад.
Другой, читая вас с вниманьем, 
Ударился о стену лбом, 
Простился с греческим познаньем, 
Опять сидит за букварем**.

^* (Имеется в виду немецкий журнал "Magazin fur Erfahrungseellestunde", издававшийся К. Ф. Морицем в 1783 - 1795 гг.)

^** (Я. В. Орлов. Указ. соч., с. 91.)

Названные нами сочинения в стихах и в прозе русских литераторов XVIII в.- далеко не все, что было написано в те времена о книге и библиофильстве. Мы сознательно не затронули значительный и крайне интересный пласт произведений отечественной словесности, посвященных воспитанию нового "идеального" читателя и собирателя. Он далеко выходит за рамки небольшой статьи. Читателем не рождаются - эту истину хорошо понимали русские просветители-гуманисты. "В книгах всему можно научиться, исключая только того, каким образом оные себе в пользу употреблять. Сие есть дело собственного своего рассуждения",- этим афоризмом Ф. Бэкона открывался один из лучших, передовых журналов XVIII в. "Санкт-Петербургский вестник"^*. Эту же мысль в более развернутом виде можно найти в "Толковом словаре" одного из редакторов "Вестника" Я. Б. Княжнина: "Читать - читается трояким образом: 1) читать и не понимать; 2) читать и понимать; 3) читать и понимать даже то, чего не написано. Большая часть людей читает первым манером, но третьим весьма мало"^**. Русская словесность эпохи Просвещения от Сумарокова до Новикова и Карамзина вела непрестанную борьбу за умы читателей. В ее арсенале были самые разнообразные формы и жанры: журнальная полемика и публицистика, сатира и юмор и даже такая оригинальная их разновидность, как пародийная библиография^***. Усилия просветителей не пропали даром. Уже к концу XVIII в. в России появился тип просвещенного, разумного библиофила, истинного любителя и знатока книги.

^* ("Санкт-петербургский вестник", 1778, ч. I, январь, с. 10.)

^** (Я. Б. Княжнин. Сочинения, т. 5, с. 192.)

^***(Первый из таких пародийных библиографических обзоров был помещен в московском студенческом журнале "Доброе намерение" (1764). Впоследствии к этому жанру неоднократно обращались Н. И. Новиков в "Трутне" и Н. И. Страхов в "Сатирическом вестнике".)

Прошло двести лет, но к сожалению, до сих пор еще не исчезли рецидивы псевдобиблиофильства, погони за роскошным книжным "интерьером", мещанского книголюбия "по моде". Именно о них говорил в своем докладе "60 лет советской книги" советский книговед Н. М. Сикорский^*. Поэтому с таким острым, живым интересом читаются и сегодня строки о библиофильстве, затерянные на страницах русских книг и журналов XVIII столетия.

^* (См.: Н. М. Сикорский. 60 лет советской книги.- В кн.: Тезисы докладов на Третьей Всесоюзной конференции по проблемам книговедения. М., 1977, с. 48 - 49.)