У Валентины Александровны Дынник, профессора Литературного института, бережно хранилась небольшая тоненькая книжечка в скромной бумажной обложке коричневатого цвета. На обложке внутри овальной виньетки три имени: Э. Верхарн, Ш. Бодлер, П. Верлен и дата - 1922 год. Открываю обложку, ожидая увидеть грубую пожелтевшую газетную бумагу, на которой в большинстве своем в суровые годы послереволюционной разрухи печатались книги - и вместо этого вижу великолепное "верже"! Вот что рассказала по этому поводу Валентина Александровна.
Дынник, окончившая Киевский университет, руководила в то время студией рабочих писателей. Увлекшись поэзией Франции, она вместе с молодым киевским поэтом Луи Шенталем перевела на русский язык стихотворения Верхарна, Бодлера и Верлена. Естественно, возникла мысль издать переводы отдельной книжкой. Предисловие к ней написал известный в то время в литературном мире Л. Войтоловский, сотрудничавший в газете "Киевская мысль" и других местных изданиях. Это предисловие написано прекрасно и занимает в сборнике достойное место. Удачно найдя стиль изложения, автор умело, максимально точным и ярким языком вводит читателя в сложный мир чувств, образов и переживаний знаменитых поэтов.
С бумагой тогда было крайне тяжело. И вот в раздумьях о том, как решить проблему, Дынник случайно набрела на писчебумажный магазин и, заглянув в него, обнаружила целые кипы небольших листков бумаги. Это была так называемая папетри - бумага, специально предназначенная для писем. Производилась она еще до революции и каким-то чудом сохранилась на киевских складах. Трудно сказать, чем было вызвано свободное наличие папетри на прилавке. Скорее всего, в то тяжелое время люди, озабоченные первоочередными насущными проблемами, не были расположены к эпистолярному жанру. А может быть, нестандартный формат листков не привлекал к себе пристального внимания тех, кто нуждался в писчей бумаге полноценного размера. Так или иначе, бумага имелась, и ее было много. Скупив все запасы бумаги, какие оказались в магазине, авторы без промедления переправили ее в VII государственную киевскую типографию. На этой бумаге в издании Культотдела профсоюза советских рабочих ничтожным с нашей точки зрения, а тогда обычным тиражом в две тысячи экземпляров и был отпечатан сборник переводов. Кстати, листам папетри книжечка обязана и своим необычным, почти квадратным форматом.
Несмотря на тяжелое время, книжка была неплохо оформлена - стихотворения каждого поэта предварял его портрет; портреты Верхарна и Верлена были выполнены по известным рисункам жившего во Франции швейцарского живописца Феликса Валлотона, успешно работавшего также в технике гравюры на дереве и создавшего галерею психологически выразительных портретов писателей, в частности, Достоевского. Портрет же Бодлера в сборнике - работа ленинградского архитектора Б. К. Рериха - родного брата выдающегося мыслителя, художника и литератора Н. К. Рериха. Борис Константинович находился в то время в Киеве. Ему же принадлежит и изящная виньетка на обложке, врезанная в "обойный" рисунок дореволюционного времени - черную рябь на коричневом фоне. По сути дела, это и были обои.
Скромная книжка была заметным явлением литературной жизни того времени. В России она была одним из первых сборников переводов, вышедших после революции, а для Украины вообще первой "ласточкой". Но ценность ее не только в этом. Переводить на русский Верхарна, Бодлера и Верлена, поэзия которых насыщена сложными образами, символами и ассоциациями, чрезвычайно трудно. И именно в смысле нового подхода к творчеству французских поэтов, нового их прочтения и наиболее близкого приближения к сути их поэзии работа молодых переводчиков явилась, как писал Войтоловский, "ценным приобретением для русского читателя".
Книжка без малого шестидесятилетней давности не потеряла своего значения и сейчас. Несколько лет назад некоторые из переводов Дынник, в частности, стихотворения Шарля Бодлера "Авель и Каин" и "Человек и море" были вновь опубликованы в сборнике поэта "Цветы зла" (серия "Литературные памятники").
Можно понять радость авторов в 1922 г. - как-никак первая книга! Нас же это редкое ныне издание привлекает потому, что является своеобразным памятником тех волнующих неповторимых дней.