Последний труд

Судьба пушкинской "Истории Петра" необычна. Когда вышел последний том посмертного издания сочинений поэта, один из современников, выражая недоумение публики, писал об издателях его: "Они ни слова не говорят нам о драгоценном для нас предприятии Пушкина, "Истории Петра Великого". Начал ли он ее? Если начал, то далеко ли довел ее? Если не принимался за окончательное изложение ее, то что приготовил он? Не оставил ли хоть каких-нибудь заметок? Жадно хотим мы все это знать..." Вопросам этим надолго суждено было оставаться без ответа.

Приказав тотчас после смерти поэта опечатать его бумаги, Николай I повелел представить ему "все рукописи, касающиеся до истории Петра Великого". Известно, что император любил, когда его называли новым Петром Великим, и считал, что "лицо императора Петра Великого должно быть для каждого русского предметом благоговения и любви". Между тем в рукописи Пушкина он прочел:

"Достойна удивления разность между государственными учреждениями Петра Великого и временными его указами. Первые суть плод ума обширного, исполненного доброжелательства и мудрости, вторые жестоки, своенравны и, кажется, писаны кнутом. Первые были для вечности или по крайней мере для будущего,- вторые вырвались у нетерпеливого самовластного помещика".

В своей незавершенной "Истории" Пушкин раскрыл противоречивый характер петровского царствования, сумев различить в Петре великого исторического деятеля - и "самовластного помещика". Недаром за неделю до смерти поэт заметил, что "историю Петра пока нельзя писать, то есть,- пояснил он,- ее не позволят печатать".

Предвидение Пушкина оправдалось.

Между тем его историческому труду придавалось значение государственное. В донесениях о смерти поэта послы, аккредитованные при петербургском дворе, сообщали о нем своим правительствам. "Император приказал ему поселиться в Петербурге, поручив ему написать историю Петра Великого. Для этой цели в его распоряжение были предоставлены архивы империи",- сообщал Меттерниху австрийский посол в Петербурге граф Фикельмон. "Три года тому назад Пушкину была назначена пенсия за работу над историей Петра Великого, и он собрал уже ценные материалы..." - доносил неаполитанский посланник князь ди Бутера.

Вместе с тем послы сообщали, что император повелел Жуковскому сжечь все пушкинские рукописи, которые, как писал баварский посланник граф Лерхенфельд, «могли бы скомпрометировать память Пушкина, относясь к временам его юности, когда он предавался крайним и революционным идеям». Прусский посланник Либерман называл это решение Николая «великодушным порывом его величества».

Но по рассмотрении пушкинских рукописей выяснилось, что, по мнению царя, «компрометирующим» память Пушкина и подлежащим запрету трудом неожиданно оказалась совсем не относящаяся ко временам его юности «История Петра I». Прочитав ее, царь указал: «Сия рукопись издана быть не может...»

Между тем слухи о ней широко распространились, а друзья поэта продолжали хлопотать об ее издании. Они решились изъять из нее все, что могло бы быть сочтено царем «неприличным», и вслед за тем Жуковский вновь обратился к царю. «Теперь,- писал он ему,- манускрипт пересмотрен со вниманием, и все замеченное или выброшено, или исправлено. Испрашиваю всеподданнейше позволения у вашего императорского величества напечатать сию рукопись...» Согласие на этот раз последовало, но «Материалы для Истории Петра Великого», как был тогда назван пушкинский труд, изданы не были. Произошел случай, пожалуй, единственный в истории издания пушкинских рукописей: незавершенный труд Пушкина не нашел издателя, и рукопись была возвращена вдове поэта.

Десятилетие спустя неизданная рукопись была передана Наталией Николаевной Пушкиной (ставшей к тому времени женой Ланского) П. В. Анненкову, подготовлявшему к печати сочинения великого поэта. Но в издании этом из обширной «Истории Петра» напечатано было только немногое.

Между тем возвращенная Наталии Николаевне рукопись, на которую стали смотреть как на черновые материалы о Петре, не представляющие существенного интереса (и не находящие издателя), хранилась вместе с уложенной в ящики библиотекой Пушкина, забытая в подвалах казарм Конногвардейского полка, которым командовал П. П. Ланской. Затем вместе с библиотекой поэта рукопись была перевезена в подмосковное имение Пушкиных - Ивановское, а оттуда в лопасненскую усадьбу, принадлежавшую родственникам старшего сына поэта. Здесь она и была забыта при вывозе в конце прошлого столетия из Лопасни книг пушкинской библиотеки.

Сведения о том, как рукопись Пушкина была обнаружена, основываются на сообщениях внуков поэта. Так, Григорий Александрович Пушкин вспоминал в 1932 году в письме к П. С. Попову, что, когда он летом 1917 года приехал в Лопасню, жившая там «Наталья Ивановна Гончарова (племянница Наталии Николаевны Пушкиной) обратила внимание на исписанные листы, которыми была устлана клетка с канарейкой, висевшая в усадьбе. Григорий Александрович Пушкин, убедившись, что бумага исписана рукой деда, стал искать, откуда растаскивались эти листы: тогда только и был обнаружен в кладовой затерявшийся и уже раскрытый ящик с бумагами, объеденными мышами,- очевидно было, что часть их уже уничтожена"^*. Это и была пропавшая рукопись пушкинской "Истории Петра".

^* (Сведения эти были опубликованы в свое время П. С. Поповым.)

Рукопись найденной 'Истории Петра I'. Страница, посвященная осаде и взятию Нарвы (фрагмент)

В найденном ящике среди других бумаг лежали двадцать две тетради большого формата; девяти тетрадей уже недоставало, но вместе с пушкинскими тетрадями в том же ящике нашлась часть копии, снятой с подлинной рукописи после смерти поэта; копия эта восполняла, к счастью, текст некоторых пропавших тетрадей.

Свидетелями лопасненской находки являлись, кроме скончавшегося в 1940 году Григория Александровича Пушкина, живущая поныне в Москве вдова его Юлия Николаевна Пушкина и младший брат его Николай Александрович Пушкин (род. в 1885 году), уехавший за границу. Юлия Николаевна Пушкина (рассказ которой я записал в октябре 1956 года) вспоминает также, что ящик с рукописями "Истории Петра" обнаружен был на чердаке лопасненского дома, но подробностей, сопровождавших находку, уже не помнит.

Николай же Александрович Пушкин опубликовал в 1926 году в Брюсселе в первом номере журнала "Благонамеренный" статью "Об одной неизвестной находке пушкинских рукописей". "Всем хорошо известно,- писал он тогда,- что дед Александр Сергеевич по поручению государя Николая Павловича занимался составлением истории Петра Великого... Несколько лет тому назад мне посчастливилось найти материалы, собранные дедом, но война и революция помешали их опубликованию и поныне препятствуют мне опубликовать мою находку". Высказывая опасение, что находка эта "может погибнуть или вновь затеряться", Н. А. Пушкин выражал желание, чтобы "по крайней мере сведения", сообщаемые им о ней, сохранились "в памяти читателей".

"Вот при каких обстоятельствах,- вспоминал он,- мне удалось разыскать историю Петра Великого, или точнее - материалы к ней. Однажды, собираясь из одного из наших имений в Москву, я приказал отправить в город кое-какие деревенские припасы. Мое внимание случайно привлек сверток, завернутый в бумагу, желтоватый цвет и поблекшие, выцветшие чернила которой несомненно указывали на ее старину. Заинтересованный, я развернул бумагу, и - можно представить себе мое изумление",- вспоминал Николай Александрович: перед ним оказалось письмо, адресованное Александру Сергеевичу Пушкину.

"Мне также хорошо было известно, что дед никогда не был в этом имении... В полном недоумении я послал за ключницей и спросил у нее, где она взяла бумагу для упаковки провизии. "Да мы, барин, завсегда берем из ящика, что на чердаке",- получил я простодушный ответ... Понятно, пресловутый ящик был немедленно изъят из обладания доброй старушки, и я тотчас же приступил к его обследованию... Кроме довольно значительного количества писем, адресованных деду и носящих исключительно деловой характер, на дне ящика я обнаружил три больших рукописных тома, озаглавленных "Материалы к истории Петра Великого"... Все три тома кругом исписаны мелким, убористым почерком, и лаконичность записей еще увеличивает объем собранных данных. Местами заметки настолько подробны, что представляют поденную запись деятельности императора.

Дальнейшее расследование,- продолжал Николай Александрович,- дало мне объяснение факта нахождения ящика с документами и "Историей Петра Великого" в этом имении. После пожара, уничтожившего усадьбу, где находилась библиотека деда, уцелевшие вещи - ив том числе сама библиотека - были временно перевезены на хранение в другое имение - то самое, где были найдены документы. При обратной перевозке один из ящиков был, очевидно, забыт и несколько десятков лет спокойно пролежал на чердаке, не привлекая ничьего внимания".

Когда Николай Александрович опубликовал в Брюсселе это сообщение, Григорий Александрович еще здравствовал в Москве и утверждал, что брюссельское сообщение говорило, хотя и не совсем точно, все о той же, хорошо нам известной лопасненской находке.

Устилали ли в Лопасне страницами "Истории Петра" клетку канарейки, заворачивала ли ключница в них провизию, невольно обратив таким образом внимание потомков Пушкина на его забытую рукопись,- уточнить важно было теперь, разумеется, не это.

Нужно было установить: описывал ли Николай Александрович в своем брюссельском сообщении 1926 года действительно найденную им, но неизвестную нам до сих пор часть рукописей, относящихся к "Истории Петра", или же говорил по памяти - и потому неточно - об известных нам, изданных в 1938 году в Москве рукописях Пушкина, которые были найдены после революции в Лопасне.

Николай Александрович Пушкин, как я получил возможность выяснить в сентябре 1956 года, продолжал еще здравствовать тогда в Брюсселе^*, в связи с чем мной была высказана в печати надежда на то, что необходимые разъяснения с его стороны, может быть, еще последуют. И действительно, несколько лет спустя в письме, посланном им из Брюсселя 24 июля 1961 года правнучке поэта Наталии Сергеевне Шепелевой, живущей в Москве, Николай Александрович Пушкин сообщил, что "заметки деда для "Истории Петра I", найденные им, как он прямо указывал теперь, вместе с братом - Григорием Александровичем Пушкиным в Лопасне, были переданы в "Пушкинский музей, и, наверное, это они и были опубликованы",- добавлял в своем новом письме Николай Александрович Пушкин^**.

^* (В это время Брюссель посетила делегация советских поэтов в составе П. Антокольского, С. Михалкова и К. Симонова. По просьбе пишущего эти строки участники делегации выяснили, что внук поэта все эти годы жил там по-прежнему, о чем Павел Григорьевич Антокольский сообщил мне по возвращении в Москву.)

^** (Выражаю глубокую благодарность правнучке поэта Наталии Сергеевне Шепелевой, любезно ознакомившей меня с письмом Николая Александровича Пушкина от 24 июля 1961 года. Он скончался в Брюсселе три года спустя, в конце 1964 года.)

Исторический труд Пушкина в своей большей части все же дошел до нас. Нам известны примерно три четверти его текста. А из пропавшей части его уцелели по воле судьбы как раз наиболее важные строки, которые николаевская цензура стремилась скрыть от читателей: они сохранились в виде выписок, сделанных тогда, когда пушкинская "История Петра" прошла сквозь цензурное чистилище, век назад - еще до того, как рукописи ее были потеряны.

"История Петра", из которой долго были известны лишь немногие отрывки, в наше время наконец увидела свет: она была напечатана в 1938 году в десятом томе большого академического издания сочинений Пушкина - через сто один год после смерти великого поэта.

Пушкин и дело царевича Алексея

"История Петра I" дошла до нас в виде подготовительного текста, в котором Пушкин закрепил результаты изучения им Петровской эпохи. С глубокой, поражающей и сегодня проницательностью читая источники, он стремился установить, как совершались в действительности важнейшие исторические события Петровского времени.

Медаль 'На взятие шведских фрегатов'. 1703 г.

Еще недавно принято было считать, что труд Пушкина является только обширным конспектом многотомного свода исторических источников, изданного И. И. Голиковым в конце XVIII столетия под названием "Деяния Петра Великого, мудрого преобразите ля России". Между тем подобное представление оказалось неправильным, хотя Пушкин широчайшим образом использовал источники, собранные в голиковском своде.

Предание говорит, что Голиков дал обет составить "Деяния Петра Великого", став на колени перед памятником Петру; мы вправе сказать, что он и готовил свой труд, стоя перед ним на коленях. Многотомный голиковский свод, вместивший великое множество исторических материалов о Петре и его эпохе, был поэтому во многом не полон и не мог удовлетворить Пушкина. В своем своде Голиков утверждает, что Петр как государь недостатков не имел, и умалчивает о многих его деяниях, правдивое освещение которых могло бы помрачить славу преобразователя.

Изображая "крутой и кровавый переворот", совершенный Петром, и стремясь осветить не только положительные, но и отрицательные стороны его личности и исторической деятельности, Пушкин не мог, конечно, ограничиться материалами голиковского свода и в важнейших местах своей "Истории" обращался к источникам, труднодоступным и даже совсем недоступным в то время другим русским историкам. К таким запретным источникам обратился он, исследуя дело царевича Алексея, присужденного к смерти по приказу отца.

В столкновении Петра с Алексеем воплотилась борьба побеждающей "Молодой России" с реакционной оппозицией, видевшей в царевиче свою надежду. Пушкин пишет: "Петр ненавидел сына как препятствие настоящее и будущего разрушителя его создания". Не становясь как историк на сторону Алексея, Пушкин стремился выяснить действительную картину связанных с процессом и смертью царевича событий, многие из которых представлялись современникам поэта таинственными - и полтора столетия оставались неизвестны историкам.

В начале пушкинской "Истории Петра" мы читаем: "Царевич Алексей Петрович родился в 1690 году февраля 29. До 1699 года находился он при матери своей, царице Евдокии Федоровне, когда была она заключена в Суздальский монастырь. Суеверные мамы и приставники ожесточили его противу отца, а духовные особы при обучении его православию вкореняли в нем ненависть к нововведениям..."

Заключив свою первую жену - царицу Евдокию - в монастырь, Петр решил заняться воспитанием царевича, назначив к нему наставника, которому дал, пишет Пушкин, "письменную инструкцию... чему должен он обучать царевича; между тем ожесточенный отрок выучился только притворствовать. Потом Петр произвел его сержантом гвардии, брал его с собою в походы... Петр употреблял его и в государственные дела, а перед турецким походом поручил ему и главное правление".

Говоря о царевиче Алексее, Пушкин пишет, что Петр "уважал его ум", подчеркивая, что ненависть Петра к сыну возникла не сразу и по причинам государственным, а не личным.

Сообщая, что Петр "женил его на принцессе Волфенбительской", Пушкин замечает: "Она, кажется, изменила мужу с молодым Левенвольдом. Царевич ее разлюбил и взял себе в наложницы чухонку..." "Чухонке" этой - Ефросиний - суждено было сыграть плачевную роль в судьбе Алексея.

Рассказав историю царевича, предшествующую бегству его за границу, Пушкин пишет о том, как Алексей привезен был из Неаполя в Москву Толстым и Румянцевым, которым Петр приказал разыскать - и любыми средствами возвратить - бежавшего сына.

"3-го февраля велено было гвардейским полкам и двум ротам гренадер занять все городские ворота. Знатные особы собрались в столовой Кремлевского дворца. Туда прибыл и Петр. Царевич без шпаги был приведен и, пав к ногам отца, подал ему повинное письмо, в коем просил помилования..."

После этого царевич объявлен был "от наследства престола отрешенным", и знатные особы, духовенство и народ присягнули в Успенском соборе новому наследнику - малолетнему Петру Петровичу.

Вслед за тем Пушкин приводит ответы Алексея на вопросы Петра, рассказывает о московском следствии, во время которого царевич содержался в Преображенском, и, наконец, замечает: "Дело царевича, казалось, кончено. Вдруг оно возобновилось..." Неожиданно выяснилось, что он утаил во время московского следствия некоторые обстоятельства и документы, представлявшие большую важность в глазах Петра.

"Оппозиция вся (даже сам князь Яков Долгорукий) была на его стороне,- пишет Пушкин о деле царевича.- Духовенство, гонимое протестантом царем, обращало на него все свои надежды". Петр стремился раскрыть его связи с оппозиционными вельможами и церковниками. После окончания московского следствия, сообщает Пушкин, "дьяки представили черновые письма царевича к сенаторам и архиереям", писанные из Неаполя. "В мае прибыл обоз царевича, а с ним и Афросиния", скрывавшаяся во время побега царевича вместе с ним за границей. Пушкин пишет: "Изветы ее... были тяжки, царевич отпирался. Пытка развязала ему язык; он показал на себя новые вины".

Пушкин проявляет, таким образом, осведомленность о самых тайных обстоятельствах возобновившегося следствия. "Царевич,- продолжает он,- более и более на себя наговаривал, устрашенный сильным отцом и изнеможенный истязаниями".

Касаясь подготовки судебного приговора над Алексеем, Пушкин заметил: "Гражданские чины порознь, объявили единогласно и беспрекословно царевича достойного смертной казни. Духовенство, как бабушка, сказало надвое".

"24 июня,- читаем мы далее,- Толстой объявил в канцелярии Сената новые показания царевича и духовника его (расстриги) Якова. Он представил и своеручные вопросы Петра с ответами Алексея своеручными же (сначала твердою рукою писанными, а потом после кнута - дрожащею) (от 22 июня)". Таким образом, Пушкин обнаруживает знакомство с поразившим его внешним видом одного из самых секретных документов следствия. Где же мог почерпнуть он все эти скрываемые в его время исторические сведения?

В голиковском своде источников нет сообщений о пытке, которой был подвергнут царевич по приказу Петра. Голиков утверждает даже, будто "розыск" (которому подвергся царевич) не означал пытки. "Слово "розыск", как то мы неоднократно изъясняли,- пишет он,- не означало телесного наказания, но значило рассмотрение или розыскание дела".

Нет приведенных Пушкиным данных и в опубликованном по желанию Петра сборнике документов, относящихся к процессу царевича, на который Пушкин ссылается под 1716 годом в "Истории Петра", указывая: "Смотри суд над царевичем".

Нет сообщаемых Пушкиным точных данных и в других существовавших в пушкинские времена печатных источниках, русских и иностранных. Законодательство Петровского времени предусматривало применение пытки; жестокие казни были публичными. Источники того времени молчат о пытке, которой подвергся царевич, потому только, что дело шло о наследнике русского престола и Алексей пытан был по приказу отца. В силу сказанного официальные источники не могли касаться этой запретной темы. Вольтер в своей хорошо известной Пушкину "Истории России в царствование Петра Великого" также молчит о ней.

Приводя в "Деяниях Петра Великого" извлечения из запрещенных тогда в России книг Брюса и Кокса, Голиков не упоминает о тех строках "Путешествия" Кокса, где сказано: "Бьющие в глаза расхождения между показаниями царевича на первом следствии в Москве и на петербургском процессе, который велся в большой тайне Петром и ближайшими его сотрудниками, заставляют думать, что по отношению к царевичу применены были пытки". Левек в своей "Истории России", вышедшей в Париже в 1782-1783 годах, замечает, что признания, которые царевич сделал перед судьями, стремившимися его погубить, "производят впечатление сделанных по глупой неосторожности или вырванных силой".

Но ни в книге Кокса, о прямом знакомстве Пушкина с которой у нас нет достаточных данных, ни в "Истории" Левека (Пушкину, несомненно, известной) не содержится ничего, кроме предположений и догадок по вопросу о том, подвергся ли пытке царевич. Между тем Пушкин не только указывает, когда пытали царевича,- он, как сказано, ссылается на его показания, писанные раньше "твердою рукою", "а потом после кнута - дрожащею". Приводимые Пушкиным данные можно было найти только в подлинном следственном деле царевича, хранившемся в глубокой тайне в Секретном отделении Государственного архива империи.

До сих пор не изжито еще представление, будто обращение Пушкина к архивным делам Петровского времени почти ограничилось получением от царя разрешения "рыться в старых архивах". Между тем о работе Пушкина в петровских архивах свидетельствуют воспоминания современников и официальные документы. После смерти поэта вице-канцлер Нессельроде извещал шефа жандармов Бенкендорфа, что "покойный камер-юнкер Пушкин занимался в самом доме министерства иностранных дел прочитыванием и деланием выписок из бумаг, касающихся до царствования императора Петра Великого, и из Дел о бунтовщике Пугачеве, для чего отведена была ему особая комната. По мере прочитывания он возвращал даванные ему бумаги".

"С зимы 1832 года,- читаем мы в "Материалах для биографии А. С. Пушкина", изданных в 1855 году Анненковым,- Пушкин "стал посвящать все свое время работе в архивах... Из квартиры своей в Морской... отправлялся он каждый день в разные ведомства, предоставленные ему для исследований. Он предался новой работе своей с жаром, почти со страстью. Так протекла зима 1832... Весной 1833 года он переехал на дачу, на Черную речку, и отправлялся пешком оттуда каждый день в архивы, возвращаясь таким же образом назад".

В Государственном архиве в то время хранились "акты и бумаги, относящиеся до особенных внутренних дел и важнейших происшествий империи". Николай I, замечает Пушкин в предисловии к своей "Истории Пугачева", приказал привести их в порядок: "Сии сокровища вынесены были из подвалов, где несколько наводнений посетило их и едва не уничтожило".

"Создав для борьбы с нарастающим революционным движением целую систему охранительных органов,- сообщает исследователь истории архивного дела в России И. Л. Маяковский,- Николай I создал и специальное секретное хранилище, в котором должны были быть сосредоточены все документы, касающиеся царской фамилии, борьбы вокруг трона, борьбы самодержавия с революционным движением,- словом, все документы особой политической для самодержавия значимости". Сюда же были переданы из состава "Кабинета его величества" бумаги Петра I. В архив этот и был допущен для занятий Пушкин.

Государственный архив, "который открывался очень немногим", "находился в Главном штабе, в верхнем этаже, в отделении министерства иностранных дел",- писал в своих воспоминаниях историк Устрялов, которому Николай I поручил после смерти Пушкина написать "Историю Петра Великого". Что касается начальника архива Поленова, то "человек он был старый, тяжелый, большой формалист".

В бумагах Пушкина сохранилась опись под заголовком "Дела под названием "Архив императора Петра I". Но опись эта не дает ответа на вопрос о том, получил ли Пушкин доступ к делам, хранившимся в секретном отделении Государственного архива, наиболее недоступным из которых являлось дело царевича Алексея.

Вице-канцлер Нессельроде, которому подчинен был Государственный архив, стремился всячески ограничить данное Пушкину разрешение "рыться в старых архивах". Поэтому он 12 января 1832 года обратился к царю с докладом, в котором сообщал, что "во исполнение высочайшей воли" им уже сделано "распоряжение" о допущении Пушкина в архивы. "Но при этом я осмеливаюсь испросить,- писал Нессельроде,- благоугодно ли будет Вашему императорскому величеству, чтобы титулярному советнику Пушкину открыты были все секретные бумаги времен императора Петра I, в здешнем архиве хранящиеся, как-то: о первой супруге его, о царевиче Алексее Петровиче; также дела бывшей Тайной канцелярии".

Три дня спустя Нессельроде извещал графа Блудова: "Его императорское величество... повелел... чтобы из хранящихся в здешнем архиве дел секретные бумаги времен императора Петра I открыты были г. Пушкину не иначе, как по назначению Вашего превосходительства, и чтобы он прочтением оных и составлением из них выписок занимался в Коллегии иностранных дел, и ни под каким видом не брал бы вообще всех вверяемых ему бумаг к себе на дом".

Снискавший своим участием в суде над декабристами полное доверие Николая I, Блудов получил в свое ведение и важнейшие политические дела прошлых царствований. Все это в достаточной мере объясняет, почему Николай I признал необходимым, чтобы "секретные бумаги времен императора Петра I открыты были Пушкину не иначе, как по назначению" графа Блудова. Но воспользовался ли Пушкин полученным разрешением и какие из секретных дел были ему открыты "по назначению" Блудова?

Уверенность в том, что Пушкин не получил доступа к секретным следственным документам, хранившимся в деле царевича, была так велика, что исследователи не замечали даже прямой ссылки на архивное дело царевича Алексея, сделанной в рукописи "Истории Петра". Между тем Пушкин пишет: "14 июня Петр прибыл в Сенат и, представя на суд несчастного сына, повелел читать выписку из страшного дела (смотри подлинник)"^*.

^* (Курсив мой.- И. Ф.)

Ссылаясь здесь - под 1718 годом - на "выписку из страшного дела", Пушкин имел в виду архивный подлинник, ибо в печатном издании этой "выписки" были опущены все упоминания о пытке, которой был подвергнут царевич. В "подлиннике" же, на который прямо ссылается Пушкин, не только содержатся все эти указания, но и отмечены места, которые не могли появиться в печатном издании процесса царевича. "Не печатать",- помечено на полях в ряде мест этой уцелевшей до нашего времени подлинной "выписки", которая хранится теперь вместе с другими документами, входившими в состав секретного когда-то следственного дела царевича, в Центральном государственном архиве древних актов в Москве.

В этом архивном деле поныне лежат "пыточные речи" царевича от 19 и 24 июня 1718 года. Здесь мы видим и упомянутые выше ответы Алексея на вопросы Петра, писанные царевичем 22 июня, выразительный внешний вид которых привлек внимание Пушкина. (Историк М. Семевский впоследствии также отметил, что эти ответы Алексея писаны "уже рукою не твердою... после кнутового допроса").

Изучив подлинное следственное дело царевича, мы убеждаемся, что Пушкин почерпнул в нем недоступные в его время другим историкам данные о процессе Алексея.

Сумев благодаря своей страстной настойчивости исследователя получить, несмотря на все возникавшие препятствия, доступ к секретному делу о Пугачеве, Пушкин добился доступа и к другому, не менее секретному делу царевича Алексея^*.

^* (В т. IX второго (1958 г.) и третьего (1965 г.) академического издания сочинений Пушкина в десяти томах, после опубликования в "Вестнике Академии наук СССР" № 1 за 1955 год нашего исследования "Пушкин и дело царевича Алексея", в комментарии введено указание на то, что Пушкин, работая над "Историей Петра I", использовал архивное дело царевича.)

Документы, связанные с розыском по делу царевича, Пушкин знал. Но секретный документ из архива Тайной канцелярии, проливающий свет на причину смерти царевича, ему известен не был: Пушкин думал, что царевича отравили по приказу Петра, и поэтому пишет в своей "Истории", что "царевич умер отравленный". Мы имеем теперь возможность установить, на чем основывалось это мнение Пушкина.

Официальная версия гласила, что по выслушании смертного приговора царевич "почувствовал во всем теле ужасную судорогу, от которой на другой день и умер". Вольтер в своей "Истории России в царствование Петра Великого" рассказывает, кроме того, будто Петр явился на зов умирающего Алексея "и тот и другой проливали слезы, несчастный сын просил прощения", и "отец простил его публично". Но примирение запоздало, и Алексей скончался от постигшего его накануне апоплексического удара. Сам Вольтер этой версии не верил и 9 ноября 1761 года, в период работы над своей книгой о Петре Великом, писал Шувалову: "Люди пожимают плечами, когда слышат, что двадцатитрехлетний принц умер от удара при чтении приговора, на отмену которого он должен был надеяться"^*.

^* (Царевич Алексей родился в 1690 году.)

Отвергая версию о насильственной смерти царевича, Голиков упоминает в своем труде о записках капитана Брюса, рассказывавшего, что царевич был отравлен. Пушкин заинтересовался книгой Брюса, в то время в России запрещенной, и из письма А. Я. Вильсона от 18 декабря 1835 года мы узнаем, что книга эта была Пушкину доставлена. "Вместе с сим получить изволите,- писал ему А. Я. Вильсон,- записки капитана Брюса, в которых найдете много любопытства достойного..."

Вскоре после смерти Пушкина Д. Е. Келлер сделал в дневнике запись о своей встрече с ним, состоявшейся недели за три до смерти поэта. В разговоре с Келлером Пушкин коснулся причины смерти царевича Алексея. Но запись Келлера была в свое время опубликована с отточиями, указывающими на какие-то пропуски в тексте ее, и это побуждает нас установить по возможности полный текст ее.

Дневник Келлера находится ныне, как мне удалось выяснить, в Центральном государственном военно-историческом архиве в Москве; раскрыв этот дневник, мы получаем возможность убедиться, что в печатном тексте его точками обозначены места, которые не поддавались прочтению из-за того, что некоторые строки в рукописи дневника тщательно зачеркнуты - теми же чернилами, какими написан весь текст. Келлер внес в свой дневник подлинные слова поэта, но, по-видимому, испугался смелости своей записи и сам зачеркнул их.

Некоторые из зачеркнутых слов оказалось возможным все же прочесть: мне удалось разобрать, что Пушкин показывал Келлеру записки Брюса. Чтение это подтверждалось тем, что Келлер говорит в своей записи о показанной ему Пушкиным английской книге, где упоминалось не просто "о смерти" царевича Алексея (как ошибочно печатали ранее), а об отравлении его; версия же об отравлении царевича излагается, как сказано, в записках Брюса.

Правильность этого чтения была подтверждена специалистами Центральной криминалистической лаборатории, где с помощью специального фотографирования удалось восстановить более полно интересующие нас строки дневника Келлера. Келлер, как теперь можно считать установленным, писал, вспоминая свою встречу с Пушкиным:

Дневник Д. Е. Келлера. Восстановленные строки, прочитанные с помощью специального фотографирования

"Он раскрыл мне страницу английской книги, записок Брюса о Петре Великом, в которой упоминается об отраве царевича Алексея Петровича, приговаривая: "Вот как тогда дела делались". Я сам читаю теперь эту книгу, но потом, если желаете, ее вам пришлю"^*.

^* (Заключение Центральной криминалистической лаборатории Министерства юстиции СССР от 24 ноября 1953 г., за подписью старшего научного сотрудника В. Ф. Орловой, которой приношу свою благодарность за ценную помощь в работе.)

"Вот как тогда дела делались"...- эти слова Пушкина оставались до сих пор неизвестными.

Восстановление записи Келлера позволяет не только понять, какую именно говорящую о смерти царевича Алексея книгу раскрыл Пушкин, но и определить, какую страницу ее он прочел Келлеру. Это была та страница записок Брюса, изданных в Лондоне в 1782 году, где рассказывается об отравлении царевича. Вот она в переводе:

"Маршал Вейде, выйдя из крепостного бастиона, где заточен был Алексей (рассказывает Брюс.- И. Ф.), приказал мне пойти к господину Бэру, аптекарю, чья лавка находилась поблизости, и сказать ему, чтобы он приготовил то питье, которое было ему заказано, ибо царевич тяжко болен. Когда я передал это известие господину Бэру, он побледнел, затрясся, задрожал и показался мне совершенно растерявшимся. Все это настолько удивило меня, что я попросил его объяснить, что с ним происходит. Но он неспособен был что-либо ответить.

В это время пришел сам маршал, который был почти в таком же состоянии, как и аптекарь. Маршал сказал ему, что он должен поторопиться, так как состояние царевича стало после приключившегося с ним апоплексического удара крайне опасным. В ответ на это аптекарь передал маршалу серебряный сосуд, закрытый крышкой, и маршал ушел с ним в помещение царевича; ушел он, шатаясь, как пьяный".

Достоверность сведений об отравлении царевича Алексея, сообщаемых Брюсом, как и записок Брюса в целом, давно, и с полным основанием, поставлена под сомнение русскими историками. Но в свое время Пушкин счел изложенную в них версию о смерти царевича верной. Он был прав только в том отношении, что смерть Алексея являлась насильственной.

Устрялов ясно дает понять в своей позднейшей "Истории Петра Великого", что царевич умер, не выдержав пыток, которым был подвергнут в присутствии Петра на другой день после объявления ему смертного приговора. Петр опасался, по-видимому, что царевич унесет в могилу имена сообщников, еще им не названных; нам известно, что Тайная канцелярия и сам Петр еще долго разыскивали их после смерти Алексея.

Пушкин был введен в заблуждение, когда писал о смерти царевича, потому что архивный документ, позволяющий судить о действительной причине ее, не был ему доступен. Не был показан он позднее и Устрялову. И лишь воспоминания последнего, напечатанные в 1880 году, открывают нам, откуда Устрялов почерпнул свои сведения.

Когда печатание шестого тома устряловской "Истории", посвященного делу царевича Алексея и изданного в 1859 году, уже "было в полном ходу", говорит Устрялов в своих воспоминаниях, он "отправился к доброму и умному К. И. Арсеньеву", чтобы "узнать у него наверное, как умер царевич". Это был тот самый Константин Иванович Арсеньев, с которым за двадцать пять лет до этого Пушкин, по свидетельству В. Г. Григорьева, беседовал в доме Плетнева "о лицах и событиях времен Петра Великого, историю которого собирался тогда писать великий поэт": "о лицах этих и их отношениях между собою - родственных и служебных - говорил Арсеньев с такими подробностями, точно был современником им и близким человеком".

Арсеньев состоял сначала профессором Петербургского университета, а потом преподавал русскую историю цесаревичу Александру (будущему Александру II) и был допущен к занятиям в Государственном архиве.

"Я рассказал ему,- передает, вспоминая состарившегося Арсеньева, Устрялов,- все, как у меня написано, то есть что царевич умер в каземате от апоплексического удара...

Арсеньев мне возразил; "Нет, не так. Когда я читал историю цесаревичу, потребовали из Государственного архива документы о смерти царевича Алексея. Управляющий архивом принес бумагу, из которой видно, что царевич 26 июня в восемь часов утра (то есть после объявления ему смертного приговора.- И. Ф.) был пытан в Трубецком раскате, а в восемь часов вечера колокол возвестил о его кончине". "Эту бумагу прочли,- приводит Устрялов слова Арсеньева,- запечатали и отдали Поленову, (управляющему архивом.- И. Ф.), который,- добавляет от себя в этом месте своих воспоминаний Устрялов,- не сказал мне о том ни слова".

Узнав от Арсеньева о содержании этого секретного архивного документа, Устрялов получил возможность внести в свою "Историю" содержащиеся в нем сведения о смерти царевича. Пушкин же об этом секретном документе так и не узнал и потому сохранил ошибочное представление о смерти Алексея.

О том, какое значение придавал Пушкин работе в архивах, говорит его письмо к Погодину, которому великий поэт 5 марта 1833 года писал: "Сколько отдельных книг можно составить тут! Сколько творческих мыслей тут могут развиться!"

В библиотеке Вольтера

В великолепной библиотеке Вольтера, купленной Екатериной II и хранящейся по сей день в Ленинграде, стоят и сейчас пять фолиантов в переплетах коровьей кожи; в них содержатся рукописные исторические материалы, собранные Вольтером в то время, когда он работал над своей «Историей России в царствование Петра Великого».

Материалы эти чрезвычайно интересовали Пушкина. С большим вниманием прочел он говорящие о них письма Вольтера, напечатанные в собрании сочинений великого французского писателя, и многие из этих писем отметил закладками в своем экземпляре 42-томного собрания сочинений Вольтера, которое сохранилось в библиотеке Пушкина.

В одном из своих писем Вольтер сообщал, что, помимо исторических материалов, полученных им из России, он «собирал рукописи по всей Европе и встретил помощь, на какую не смел и надеяться». «По счастливой случайности,- замечает он в том же письме,- я получил мемуары послов»,- аккредитованных при дворе Петра I. Таким образом, Пушкин мог надеяться найти в библиотеке Вольтера не только русские материалы, но и записки иностранных послов при петровском дворе. Пушкину было хорошо известно, что Вольтер не решился полностью использовать их в своей знаменитой книге, и это убеждало Пушкина в необходимости получить доступ к собранным Вольтером интереснейшим рукописным источникам и ознакомиться с ними.

24 февраля 1832 года Пушкин обратился через Бенкендорфа к царю с просьбой «о дозволении» «рассмотреть находящуюся в Эрмитаже библиотеку Вольтера, пользовавшегося разными редкими книгами и рукописями, доставленными ему Шуваловым для составления его «Истории Петра Великого», и

пять дней спустя Бенкендорф известил Пушкина, что «его величество всемилостивейше дозволил» ему «рассмотреть находящуюся в Эрмитаже библиотеку Вольтера». Таким образом, для Пушкина сделано было исключение, поскольку Николай I строго запретил кому бы то ни было читать книги вольтеровской библиотеки и делать из них выписки. Пушкин был единственным русским читателем, которому удалось тогда преодолеть этот запрет.

Вольтер. Рисунок Пушкина

Насколько недоступными оставались собранные Вольтером рукописи, можно судить по замечанию, сделанному в 1858 году Устряловым - он считал, что посланные Вольтеру исторические материалы исчезли. «Не жаль потери золотых медалей и дорогих мехов (присланных из России в подарок Вольтеру.- И. Ф.),- писал он,- но жаль материалов, которые частию посланы были в подлиннике и утратились невозвратно».

В записной книжке Пушкина сохранился рисунок, изображающий статую Вольтера работы Гудона, которую Николай I приказал поставить подальше от глаз в никем не посещаемую библиотеку Вольтера. Под рисунком этим Пушкин сделал свою помету: "10 марта 1832 г. Библиотека Вольтера". Мы должны постараться установить, ознакомился ли Пушкин в библиотеке Вольтера с интересовавшими его материалами о Петре. И если ознакомился, то что нашел он в них.

В академическом издании сочинений Пушкина вслед за "Историей Петра" напечатан "Хронологический перечень главных событий царствования Петра I", представляющий собой список, сделанный Пушкиным с рукописи, находящейся среди бумаг библиотеки Вольтера.

Этот переписанный рукой Пушкина хронологический перечень является прямым доказательством использования им петровских материалов, хранящихся в библиотеке Вольтера. Сделанная Пушкиным обширная выписка является единственной дошедшей до нас; но возможно ли предположить, что, получив доступ ко всем пяти томам рукописных материалов о Петре, собранных Вольтером, Пушкин прочел из них один только этот хронологический перечень и тем ограничился, не обратив внимания на все остальное?

Материалы, собранные Вольтером, переплетены в пять томов и легко обозримы. Пушкин знал об их ценности. Перед ним были не только малодоступные другим историкам источники, уже собранные в коллекцию; рукописи, лежавшие перед ним, соединяли всю заманчивость редкости с доступностью книги, ибо записки современников Петра, в том числе и записки, написанные по-немецки, были переведены для Вольтера на французский язык, которым Пушкин так блестяще владел, и каллиграфически переписаны; чтение их не требовало поэтому от Пушкина ни большого труда, ни чрезмерной затраты времени. Следует добавить, что важнейшие из записок, собранных Вольтером, не могли не обратить на себя внимание Пушкина уже своим внешним видом. Две рукописи из числа собранных Вольтером должны были сразу же привлечь его внимание.

Это прежде всего записки Бассевича, рассказывающего о происходивших на его глазах и чрезвычайно интересовавших Пушкина событиях, сопровождавших смерть Петра и воцарение Екатерины I. Петр, по словам Пушкина, "уничтожил всякую законность в порядке наследства и отдал престол на произволение самодержца". За год до смерти он короновал Екатерину как свою супругу, но умер без завещания, не в силах будучи произнести имя своего преемника и оставляя государство на произвол борющихся между собой за власть дворцовых партий.

С вопросом о правах Екатерины на русский престол и историей ее воцарения тесно связаны были события, происшедшие почти перед самой смертью Петра: неожиданный разрыв его с Екатериной и казнь любовника ее - камергера Монса. Касаясь этих событий, Вольтер, как было известно Пушкину, основывался в своей книге на записках Бассевича (говоря в "Истории Петра I" о тех же происшествиях, Пушкин счел нужным отметить: Вольтер ссылается на Бассевича... бывшего тогда в Петербурге"). Рукописью записок Бассевича и открывается третий том исторических материалов о Петре, сохранившихся в библиотеке Вольтера.

Во втором их томе обращает на себя внимание роскошная по своему виду рукопись "Анекдотов о русском дворе в царствование Петра I и его второй супруги Екатерины". Автором ее назван (на титульном листе рукописи) Вильбуа - "командир русской эскадры". Авторство последнего давно уже поставлено под сомнение; в литературе, посвященной изучению источников Петровского времени, было высказано предположение, что действительным автором этих записок являлся французский посол при дворе Петра I Кампредон.

Но независимо от вопроса о том, кто является в действительности автором этих исторических анекдотов о Петре и Екатерине, независимо даже от степени достоверности всех рассказов, входящих в ее состав, несомненно, что рукопись, о которой мы говорим, содержит в себе рассказы очевидца, имевшего возможность следить в последние годы царствования Петра за отношениями, сложившимися между Петром и Екатериной. В рукописи этой много занимательных, а отчасти и достоверных сведений и черт, характеризующих петровский двор. Она должна была тем более заинтересовать Пушкина, что на ней, как он знал, основывались Кастера и Сегюр - французские авторы, писавшие о казни Монса, сочинения которых сохранились в библиотеке поэта. Рассказы этих иностранных авторов, требовавшие критической оценки, Пушкин получал теперь возможность сопоставить с рукописью тех самых мемуаров, которые являлись для них главным источником.

Сказанное не означает, конечно, что Пушкин оставил без внимания остальные материалы о Петре, собранные Вольтером, но мы остановимся здесь только на двух, уже названных рукописях - записках Бассевича и "Анекдотах" Вильбуа - и постараемся выяснить, что именно Пушкин мог почерпнуть в них.

Записками Бассевича (министра герцога Голъштейнского, как указывает Пушкин, упоминая о нем в своей "Истории Петра") начинается третий из фолиантов Вольтера. Можно добавить, что письмо Шувалова Вольтеру от 8 июня 1761 года, в котором сообщалось, что рукописи Бассевича посланы Вольтеру, отмечено в собрании сочинений Вольтера закладкой Пушкина. Трудно поэтому сомневаться в том, что Пушкин, увидев среди бумаг Вольтера рукопись записок Бассевича, прочел ее. Но дело не сводится лишь к внешним данным, указывающим на возможность знакомства Пушкина с этой рукописью - точнее с французским извлечением из записок Бассевича, сохранившимся в бумагах Вольтера.

Рассказав в своих записках о борьбе сторонников возведения на престол малолетнего Петра, сына погибшего царевича Алексея (стремившихся к восстановлению допетровских порядков), против партии Меншикова и Екатерины, Бассевич пишет:

"Меншиков, Бассевич и кабинет-секретарь Макаров в присутствии императрицы после того с час совещались о том, что оставалось еще сделать, чтобы уничтожить все замыслы против ее величества...

Император скончался на руках своей супруги утром на другой день... Сенаторы, генералы и бояре тотчас же собрались во дворец... Бассевич сказал Ягужинскому: "Уведомляю вас, что казна, крепость, гвардия, синод и множество бояр находятся в распоряжении императрицы... Передайте это тем, в ком вы принимаете участие, и посоветуйте им сообразоваться с обстоятельствами, если они дорожат своими головами"... "Весть эта быстро распространилась между присутствующими. Когда Бассевич увидел, что она обежала почти все собрание, он подошел и приложил голову к окну, что было условным знаком, и вслед за тем раздался бой барабанов обоих гвардейских полков, окружавших дворец..."

Меншиков говорил сначала от имени императрицы, а потом отвечал ей от имени собравшихся. "Все целовали ей руку, и затем открыты были окна. Она показалась в них народу, окруженная вельможами, которые восклицали: "Да здравствует императрица Екатерина!" Офицеры заставляли повторять эти возгласы солдат, которым князь Меншиков начал бросать деньги пригоршнями..."

Голиков в своих "Деяниях Петра Великого" (которые стояли на рабочем столе Пушкина) утверждал, будто он не знает действительных обстоятельств, сопровождавших возведение на престол Екатерины I, "ибо,- говорит он,- я не имею точных о сем в собрании моем записок",

Записки Бассевича должны были явиться важным источником для историков, изображавших смерть Петра и воцарение Екатерины. Они были впервые опубликованы в 1775 году в "Сборнике новой истории и географии", издававшемся в Германии, но у нас нет сведений о том, что Пушкин был знаком с этой публикацией.

В книге А. Вейдемейера, изданной в 1831 году в Петербурге под названием "Обзор главнейших происшествий в России с кончины Петра Великого до вступления на престол Елисаветы Петровны", в первой же главе, где описывается смерть Петра, автор ссылается на записки Бассевича, приводя подробности вступления на престол Екатерины I. Но изложение записок Бассевича в этой, вышедшей в николаевское время книге было, разумеется, сильно смягчено.

Пушкин же, изобразив в своей "Истории" смерть Петра, кратко и вместе резко указывает: "Екатерина провозглашена императрицей (велением Меншикова, помощию Феофана и тайного советника Макарова)". В этой краткой записи, которую Пушкину предстояло еще развернуть в исторический рассказ, отразилась, бесспорно, его осведомленность о действительном ходе событий, представленных даже у Вольтера в смягченном до крайности виде.

Резкость и точность пушкинских строк, касающихся воцарения Екатерины, объясняются тем, что осведомленность его о событиях, сказавшаяся в его "Истории Петра", основывалась, по всем данным, на знакомстве с записками Бассевича, найденными им в библиотеке Вольтера. Несмотря на то что Бассевич являлся сторонником Екатерины и Меншикова, роль последнего представлена была в его записках с достаточной ясностью. И не случайно Анненков, печатая век назад пушкинский рассказ о смерти Петра, принужден был исключить из него строки Пушкина, говорящие о том, что Екатерина провозглашена была императрицей "велением Меншикова".

В хранящихся среди материалов Вольтера записках, приписываемых Вильбуа, "командиру русской эскадры", содержатся сведения о чрезвычайно интересовавшем Пушкина деле Монса.

Екатерина, говорится в этой рукописи, достигнув всего, что только доступно честолюбию, изменила Петру, вступив в связь с камергером своего двора Монсом. Автор записок говорит, что он подозревал об этой любви, имея возможность видеть Екатерину и Монса вдвоем, хотя не был никем предупрежден об их романе. Увидев Екатерину и Монса в обществе, то есть в кругу придворных, он окончательно убедился в правильности своих подозрений.

Когда Екатерина почувствовала, что ее ожидает, как сказано в записках, падение с высоты трона в пропасть, она испугалась и захотела прибегнуть к содействию графа Толстого и графа Остермана, ибо царь, получив неопровержимые доказательства неверности Екатерины, желал судебного процесса, стремясь открыто погубить ее. Он говорил о своем плане с Толстым и Остерманом; тот и другой бросились на колени, стремясь отговорить Петра. Они доказывали, что разумнее будет скрыть происшедшее, иначе невозможен станет брак дочерей Петра - Анны и Елизаветы, которые должны были вскоре вступить в супружество с европейскими принцами.

Петра удалось удержать от задуманного им мщения, и он отомстил иначе: публично отрубив голову любовнику Екатерины (Монс был осужден по приказу царя за должностные преступления, действительно им совершенные).

Автор записок, или "Анекдотов", рассказывает далее, что обезглавленный труп Монса выставлен был на площади вместе с его отрубленной головой, и Петр заставил Екатерину проехать вместе с ним в открытых санях мимо самого эшафота. Петр глядел на нее пристально, но Екатерина сумела удержаться от слез и скрыть свои чувства.

В записках рассказывается о приступе ярости, овладевшей Петром, но автор отвергает предположение, что Екатерина отравила Петра; он указывает, что Петр умер от давней своей болезни.

Бассевич в своих записках также упоминает о том, что Петр провез Екатерину мимо столба, к которому пригвождена была голова Монса, но умалчивает о том, что Екатерина и Монс (сторонником которых был Бассевич) находились между собой в тайной связи. "Завистники,- пишет он,- очернили в глазах императора отношения к императрице сестры Монса госпожи Балк и ее брата. Голиков в "Деяниях Петра Великого" о действительной причине казни Монса, конечно, также умалчивал.

Вольтер, знавший и рукопись, приписываемую Вильбуа, и записки Бассевича, не решился рассказать в своей книге действительную историю казни Монса. Он лишь глухо говорит о "семейных печалях, которые, может быть, причинили" смерть Петру; пишет, что "у Екатерины был один молодой камергер Монс де ла Круа", который "был очень пригож"; пишет, что Монс и сестра его посажены были в тюрьму "за то, что они принимали подарки", несмотря на то что это запрещено было чиновникам под страхом смертной казни. Рассказывая во введении к своей "Истории Екатерины II" о деле Монса, Кастера, как было известно Пушкину, упрекал Вольтера за то, что прославленный писатель не осмелился использовать источники, которыми располагал.

Пушкин же в своей "Истории Петра I" пишет:

"В сие время камергер Монс де ла Круа и сестра его Балк были казнены. Монс потерял голову; сестра его высечена кнутом. Два ее сына - камергер и паж - разжалованы в солдаты. Другие оштрафованы.

Императрица, бывшая в тайной связи с Монсом, не смела за него просить, она просила за его сестру. Петр был неумолим".

И продолжает:

"Оправдалась ли Екатерина в глазах грозного супруга? По крайней мере ревность и подозрение терзали его. Он повез ее около эшафота, на котором торчала голова несчастного. Он перестал с нею говорить, доступ к нему был ей запрещен. Один только раз, по просьбе любимой его дочери Елисаветы, Петр согласился отобедать с той, которая в течение 20 лет была неразлучною его подругою..."

Пушкин был прекрасно осведомлен о деле Монса, как и об обстоятельствах, сопровождавших смерть Петра и воцарение Екатерины I. Он основывался, видимо, не только на печатных источниках и знаком был с рукописными мемуарами, которые прочел в библиотеке Вольтера.

Парижские бумаги

До последних дней жизни Пушкин продолжал работать над "Историей Петра". Ему удалось получить доступ к секретным историческим документам, хранившимся в Государственном архиве империи; ознакомиться с материалами иностранных архивов Пушкин, казалось, не мог: Николай I не выпускал его из России. Между тем изучение дневника Александра Тургенева неожиданно проливает на этот вопрос новый свет.

Замечательные дневники известного собирателя зарубежных архивных материалов Александра Ивановича Тургенева, те "журналы-фолианты", в которые он день за днем записывал, по словам Вяземского, каждую встречу, каждое слово, им слышанное, остаются до сих пор в большей своей части неизданными. А в опубликованных извлечениях из тургеневского дневника можно обнаружить записи, оставшиеся непонятыми из-за того, что Тургенев многое записывал для одного себя, не поясняя содержания своих кратких заметок. Так, 9 января 1837 года он записывает:

"Я, зашел к Пушкину... потом он был у меня, и мы рассматривали французские бумаги..." 26 января - накануне дуэли - запись Тургенева гласит: "Я сидел до 4-го часа, перечитывал мои письма",- а затем говорится: "Успел только прочесть Пушкину выписку из парижских бумаг..." Эти тургеневские записи были опубликованы, но оставались нераскрытыми. Между тем обращение к подлинному дневнику А. И. Тургенева, к неизданным страницам его и к другим материалам тургеневского архива, хранящимся в Пушкинском доме Академии наук СССР, позволяет ответить на вопрос о том, какие "французские бумаги" рассматривал Пушкин с Александром Тургеневым 9 января и какую "выписку из парижских бумаг" Тургенев успел прочесть Пушкину 26 января, накануне дуэли.

Узнав еще в 1831 году о том, что Пушкин приступил к работе над "Историей Петра", Тургенев - давний друг поэта - сразу вызвался помогать ему, как раньше помогал Карамзину, доставляя источники для "Истории Государства Российского".

Пересылая в 1836 году в Россию извлеченные им из парижских архивов копии донесений французских послов при дворе Петра I и его преемников, А. И. Тургенев писал: "Вот третий пакет... В нем и полпуда нет, хотя полвека нашей истории в нем уписалось".

Работа Тургенева в парижских архивах чрезвычайно интересовала Пушкина, и он публиковал в "Современнике" под названием "Хроника русского" его парижские письма, в которых Тургенев много внимания уделял своим архивным поискам.

Возвратившись в Петербург в ноябре 1836 года, Тургенев виделся с Пушкиным почти ежедневно, иногда дважды-трижды в течение дня. Через месяц по приезде Александр Иванович сообщал: "Пушкин мой сосед. Он полон идей, и мы очень сходимся друг с другом в наших нескончаемых беседах". В это время Тургенев готовил к печати третью часть своих писем из-за границы. Прочитав их, Пушкин 16 января 1837 года писал Тургеневу: "Вот Вам Ваши письма... Думаю дать этому всему вот какое заглавие: Труды, изыскания такого-то или А. И. Т. в римских и парижских архивах. Статья глубоко занимательная". Она появилась в пятой книге "Современника" - уже после смерти Пушкина.

Нетерпеливый Тургенев в первый же день своего приезда в Париж побывал в отделе рукописей Королевской библиотеки. Разрешение заниматься в архиве французского министерства иностранных дел он получил тогда же. "История,- писал он в "Современнике",- представляется здесь совсем в ином виде, нежели в обыкновенных обозрениях главных событий в государствах: ясно видны тайные политические замыслы, первые, так сказать, зародыши важных исторических происшествий, пружины, коими приводили тогда в действие государственные машины; талант действовавших лиц и правила кабинетов".

Характеризуя прочитанные в архиве донесения столетней давности, Тургенев заметил, что послы и министры говоря: в них о Петре "не всегда с равным беспристрастием, но всегда с каким-то невольным, вынужденным энтузиазмом к необыкновенному, великому... Европейские кабинеты вдруг заговорили о нем, о России уже, а не о Московии!"

В своих статьях о французских архивах Тургенев вынужден был из-за цензуры о многом умалчивать. Привезенные из Парижа копии донесений французских послов он готовился поднести Николаю I. И чтоб облегчить царю ознакомление с этими материалами, выделял то, что было в них наиболее важным. С этой целью Тургенев (с помощью К. С. Сербиновича) готовил для царя "выписку из парижских бумаг".

Зная дружеские отношения Пушкина и Александра Тургенева, близость их исторических интересов и занятий, можно было предположить, что Тургенев показал Пушкину привезенные из Парижа исторические материалы, прежде чем представил их царю. В письме к брату от 19 февраля 1837 года Тургенев называет эти именно архивные материалы "парижскими бумагами". О них же, бесспорно, идет речь и в его дневнике - там, где Александр Иванович пишет, что рассматривал вместе с Пушкиным "французские бумаги" и прочел ему "выписку из парижских бумаг"; предположение наше таким образом подтверждается.

Выяснить, какие документы Тургенев показал поэту, помогает обнаруженное мною в дневнике Тургенева между записями от 5 и 7 марта 1837 года черновое письмо его к П. И. Кривцову. Тургенев пишет, что приехал с "богатыми и важными приобретениями - в парижских архивах мною сделанными,- поясняет он,- особливо в архиве министерства иностранных дел, где... списал почти все, относящееся до России, с оригинальных бумаг, начиная с первых сношений наших с Францией прежде Петра I - до первых двух годов царствования императрицы Елизаветы Петровны включительно".

Вот, оказывается, какие "французские бумаги" рассматривал Пушкин с Тургеневым. Но нельзя ли попытаться выяснить, какие из этих бумаг привлекли особое внимание Тургенева и что представляла собой "выписка из парижских бумаг", которую он успел прочесть Пушкину?

Мне довелось разыскать в тургеневском архиве документ, который позволяет дать ответ и на этот вопрос; обнаруженная рукопись носит название: "Выписки из архива французского министерства иностранных дел" и является краткой пояснительной запиской к "парижским бумагам" Тургенева. В этом документе, писанном рукой переписчика, кратко охарактеризованы те из парижских бумаг, которые Тургенев считал наиболее важными. С ними, как нетрудно догадаться, Тургенев, вероятно, и познакомил Пушкина.

На первое место А. И. Тургенев выдвигает в пояснительной записке донесения французского посла в Петербурге Кампредона, ярко рисующие события, сопровождавшие смерть Петра и борьбу за престол между сторонниками Екатерины и старой знатью, стремившейся возвести на трон малолетнего внука Петра I (сына царевича Алексея). Донесения эти произвели на Тургенева большое впечатление, когда он впервые прочел их в парижском архиве. "Будущее России решилось в этой эпохе на долгое время",- писал в пушкинском "Современнике" Тургенев, касаясь донесений Кампредона. Это были те самые - получившие позднее историческую известность - донесения, на которых основывался впоследствии Соловьев, рассказывая о смерти Петра I в своей "Истории России". Мы едва ли ошибемся, полагая, что с депешами Кампредона, которым Тургенев отвел первое место в своей "выписке из парижских бумаг", он прежде всего и познакомил Пушкина.

Сообщая 10 февраля 1725 года Людовику XV о смерти Петра, Кампредон писал королю из Петербурга о том, как "перепугалось все население, опасавшееся каких-либо беспорядков. Опасения эти,- пояснял он,- имели тем большее основание, что никакого определенного распоряжения насчет престолонаследия не было, мнения вельмож по этому вопросу разделились, войско шестнадцать месяцев уже не получало жалования и доведено было до отчаяния непрестанными работами, а ненависть народа к иностранцам достигла до последней степени.

По всем человеческим предвидениям казалось, что счастию вдовствующей императрицы (то есть Екатерины.- И. Ф.) наступил конец и что приближенных ее: князя Меншикова, Толстого и других постигнет та же участь". Между тем, доносил Кампредон, "всемогущему угодно было сделать возможным то, что людям представлялось невозможным... Орудием всего этого,- писал Кампредон,- явился князь Меншиков, склонивший на сторону императрицы гвардейский полк". Далее он сообщает: "Вовремя совещания некоторые гвардейские офицеры в сильном волнении кричали, что если совет будет против императрицы, то они разможжат головы всем старым боярам. Так кончился этот памятный день..."

Помимо депеш Кампредона, чрезвычайно заинтересовала Тургенева найденная им в парижском архиве записка Вестфалена, составленная 5 мая 1729 года по получении известия о смерти графа Петра Андреевича Толстого. А. И. Тургенев сообщал в письме от 21 сентября 1835 года, напечатанном в "Современнике": "Сегодня прочел я биографию графа Толстого, которую написал датский министр, при дворе Петра I, Екатерины I и Петра II долго находившийся... Я еще ничего не читал любопытнее сей записки о сей эпохе". Надо думать, что, рассматривая с Пушкиным "парижские бумаги", Тургенев показал ему и эту записку. Рассказывают, говорится в ней, будто Петр I за несколько недель до своей кончины, перечисляя добрые и дурные стороны своих министров, сказал: "Петр Андреевич (Толстой) во всех отношениях человек очень ловкий, только, имея дело с ним, не мешает держать добрый камень в кармане, чтобы разбить ему зубы, в случае если бы он вздумал кусаться".

В записке Вестфалена сообщались также интересные сведения о роли Толстого в деле царевича Алексея. Петр I "отправил Толстого к беглому сыну, поручив ему обещать царевичу прощение, если он возвратится... Еще до отъезда из Амстердама он (то есть Толстой.- И. Ф.) составил себе план действий, именно положил сблизиться с любовницей, которую царевич увез с собой из Петербурга,- смышленой и довольно хорошенькой чухонкой. Толстой воспользовался слабой стрункой ее - с самыми горячими и низкими клятвами обещал выдать ее замуж за младшего своего сына и дать за ним 1000 душ крестьян, если только она убедит царевича немедля вернуться в Россию".

Содержание записки Вестфалена о Толстом заставляет признать ее документом, представлявшим действительно в свое время большой интерес. Поэтому Тургенев и отметил ее в "выписке из парижских бумаг", которую он прочел Пушкину накануне дуэли.

На другой день после дуэли, 28 января 1837 года, Александр Иванович писал о том, как 27-го, на вечере у князя Щербатова, услышал он, "что Пушкин ранен, и очень опасно". "Я все не думал о поэте Пушкине,- говорит Тургенев в одном из своих писем о дуэли и смерти Пушкина,- ибо видел его накануне, на бале у графини Разумовской, накануне же, то есть третьего дня провел с ним часть утра; видел его веселого, полного жизни... Третьего и четвертого дня (то есть 25 января.- И. Ф.) также я провел с ним большую часть утра; мы читали бумаги, кои готовил он для пятой книжки своего журнала"... 25-го утром Пушкин был занят чтением писем Тургенева, предназначавшихся для "Современника", а на другой день, 26-го утром, Тургенев прочел Пушкину "выписку из парижских бумаг". Таковы были последние исторические занятия поэта.

В этот день - или накануне Пушкин отправил письмо к Геккерену, не оставлявшее другого исхода, кроме дуэли. По свидетельству близкого поэту современника, А. Н. Вульфа: "Перед дуэлью Пушкин не искал смерти; напротив, надеясь застрелить Дантеса, поэт располагал поплатиться за это лишь новою ссылкою в Михайловское... И там-то на свободе предполагал заняться составлением Истории Петра Великого". Надежды Пушкина не сбылись, смерть оборвала его работу, и великая книга осталась незавершенной.

"Вчера в 2³/₄ мы его лишились, лишилась его Россия и Европа,- писал Тургенев, сожалея о Пушкине как об историке, не завершившем своего труда.- Последнее время мы часто видались с ним и очень сблизились; он как-то более полюбил меня, а я находил в нем сокровища таланта, наблюдений и начитанности о России, особенно о Петре и Екатерине, редкие, единственные. Сколько пропало в нем для России, для потомства, знают немногие; но потеря, конечно, незаменимая. Никто так хорошо не судил русскую новейшую историю: он созревал для нее и знал и отыскал в известность многое, чего другие не заметили. Разговор его был полон жизни и любопытных указаний на примечательные пункты и на характеристические черты нашей истории. Ему оставалось дополнить и передать бумаге свои сведения. Великая потеря".