О книгах, в просторечии именуемых романами (Шарль Поре. Перевод с французского, предисловие и примечания М. Разумовской)

В первой половине XVIII века во Франции происходило стремительное развитие жанра романа. Наряду со старым традиционным романом - галантногероическим или плутовским, комическим - появляются новые, неведомые дотоле его разновидности: роман нравов, психологический, обличительно сатирический, философский роман. Французские романисты первой половины века (Лесаж, Монтескьё, Мариво, аббат Прево, маркиз д'Аржан, Кребийон младший, мадам де Тансен, мадам де Графиньи, Дюкло, Дидро; во второй половине столетия к ним присоединяются Вольтер, Руссо, Мармонтель, Казот, мадам Риккобони, Мерсье, Ретиф де ла Бретон, Шодерло де Лакло) подымали в своих произведениях такие новые для романа и такие острые вопросы, как равенство сословий, критика государства и церкви, причины царящей в обществе несправедливости, более глубокое понимание психологии и морали, основанное на новейших достижениях материалистической философии. Это серьезно испугало правительственные и церковные круги и вызвало оживленную литературную полемику. Раздавались многочисленные голоса как в защиту романа, так и против него. Один из наиболее ярких документов этой литературной борьбы - публичная латинская речь иезуита отца Поре "De libris qui vulg dicuntur Romanses" ("О книгах, в просторечии именуемых романами..."), произнесенная 25 февраля 1736 года в коллеже Людовика Великого, лучшем учебном заведении Франции, перед многочисленной и высокопоставленной аудиторией, - страстная проповедь против романа как литературного жанра вообще и нового французского романа в частности.

Шарль Поре (1675-1741), довольно известный ценитель искусств, был еще более известен как красноречивый оратор, в коллеже Людовика Великого он преподавал риторику. В свое время у него учился и Вольтер, который сохранял с ним добрые отношения многие годы спустя. Латинские речи отца Поре ценились современниками, признавались образцовыми и в качестве таковых неоднократно переиздавались на протяжении всего XVIII века.

Речь "De libris qui vulg dicuntur Romanses" была опубликована в том же 1736 году отдельной брошюрой, ее подробное изложение, во французском переводе и с комментариями, появилось во многих литературных и ученых журналах. В наши дни эта речь представляет собою довольно большую библиографическую редкость. Она, насколько известно, не переиздавалась во Франции после XVIII века и не попала даже в наиболее полную современную антологию памятников, относящихся к истории французского романа до 1789 года, подготовленную Анри Куле^*. В крупнейших наших библиотеках брошюра с текстом речи отсутствует. Публикуемый русский перевод речи отца Поре сделан на основе ее французского перевода с комментариями, появившегося в литературном журнале аббата П.-Ф. Дефонтена "Обозрение современных сочинений"^**. Перевод Дефонтена не полон: некоторые места речи он опускает, кратко пересказывая своими словами (хотя иногда, наоборот, для точности приводит в сноске латинский текст). Эти пропуски нам удалось частично восполнить путем сличения перевода Дефонтена с другим французским переводом речи отца Поре (также неполным, это скорее не перевод, а пересказ с обильными комментариями издателей), появившимся в ученом журнале "Мемуары к истории наук и искусств" ("Мемуары Треву")^***.

^* (Coulet Н. Le Roman jusqu'a la Revolution. Paris, 1968, t. 2. )

^** (Observations sur les ecrits modemes. Paris, 1736, t. 5, p. 73-96.)

^*** (Memoires pour l'histoire des sciences et des beaux-arts. Paris, juillet 1736, premiere partie, p. 1451-1496. )

Итак, Шарль Поре: "О книгах, в просторечии именуемых романами..."

Постоянные перемены, происходящие в мире, дают себя знать и в республике словесности. Одни народы заступают место других народов, одни города - других городов, одни семьи - других семей, присваивая себе их достояние и их славу. Точно так же и искусства заступают место других искусств, науки - других наук, один литературный жанр - другого, присваивая себе их почетное положение и их доброе имя. Пойдут ли эти перемены на пользу обществу и республике словесности, - пускай это решается в спорах политиков, философов, ораторов и поэтов... Мы же будем говорить только о том виде литературы, неизвестном древним римлянам и названном, тем не менее, "романом"^*, который, порожденный поэзией или созданный по ее подобию, наследовал эпической поэме, как младший брат наследует старшему^**. Полезен ли, вреден ли этот вид сочинений для нравов и литературы? Как должны относиться к нему общество и республика словесности? Вот главный предмет нашего рассуждения. Когда же, как не сейчас, наиболее уместно обсуждать все эти вопросы: ведь в наши дни романический вымысел (Fable Romanesque), который представлялся мертвым и почти похороненным или, по крайней мере, погруженным в глубокий сон, пробуждается и подымается с живой радостью, подобно фениксу, возрождаемому из пепла, которому смерть только прибавила новые силы, или подобно оживающему триязыкому змею, изрыгающему яд^***. Мы не будем говорить здесь ни о тех старинных книгах, написанных на романском наречии, которые не грешат против истины или против добропорядочности, ни о романах благочестивых, ни об эпических поэмах, где выдумка придает свое очарование истине и добродетели; речь пойдет у нас о произведениях, полных лжи, вскормленных лестью и злобностью, о вымышленных любовных историях...

^* (Первоначально, начиная с ХП века, "романом" во Франции называли все произведения, написанные на народном, "романском" языке, в противоположность произведениям, написанным на латыни. В XVIII веке этот термин был также еще не установившимся, и многие авторы настаивали на том, что они пишут "истории", "мемуары", "письма", а не "романы".)

^** (Теоретики классицизма (в том числе Буало) упрекали роман в том, что он не имеет корней в античности; защитники романа, напротив, возводили его происхождение к античной эпической поэме.)

^*** (Намек на обилие новых романов во Франции в 30-е годы XVIII века. Так, если в период с 1725 по 1730 год был напечатан 51 новый французский роман, то с 1731 по 1736 год - 129.)

Если послушать некоторых людей, причастных к литературе, романы в республике словесности - это то же, что праздные граждане в государстве: они не делают ни добра, ни зла. Мнение ложное. Романы подобны сорнякам, которые вредны хотя бы уже тем, что не производят ничего полезного. Романы вредны словесности: они, как сорняки, заражают те литературные жанры, с которыми соприкасаются, а обилием своим заглушают и те жанры, с которыми не имеют никакого соседства...

Это они лишили историю ее драгоценной простоты и внесли в нее выдумки, ложь, чудесное, напыщенные украшения. И если начала нашей истории и сам век Карла Великого подернуты пеленой баснословия, то не по вине ли романистов, этих усердных восхвалителей Роландов, Рено и многих других паладинов? А английский народ, не обязан ли он своими детскими сказками, искажающими его прошлое, кропателям этих смешных хроник, посвященных баснословным подвигам короля Артура и рыцарей Круглого Стола? Откуда, наконец, взялось столько невероятных фактов, которые можно прочесть в испанской истории, эта искусная лживость, это жеманство историков итальянских, - если не от пристрастия к романам?.. История Германии не дарит нас ничем подобным. Она сохранила свою чистоту, потому что этот народ сумел соединить счастливую медлительность в стремлении к обманам с живостью в стремлении к открытиям.

Малоудовлетворенные тем, что они искажают историю народов, авторы романов находят радость в том, чтобы приукрашать историю жизни частных лиц, приписывая им галантные похождения; они не щадят при этом ни королей, ни королев, ни героев, ни саму добродетель; даже религия и святость не служат им препятствием. Пурпуры всех Ришельё и тиары всех Григориев не могут остановить их. Разве не приписывали они им кровосмесительную любовь, как будто люди, которые могут все, - могут себе и все позволять, как будто законодатели Европы и целого мира свои законы получают от Купидона? Но на чем же основана вся эта клевета? Тайно распространяемые слухи, дерзкие подозрения, вредоносные толкования; ложные мемуары, большей частью посмертные, титульный лист которых украшает имя великого человека^*; наспех написанные книги анекдотов, плоды зависти, одобренные злобой или доверчивостью, распространяемые благодаря смелости и жадно читаемые из любопытства - вот источники, откуда неосторожный историк черпает ложь. Таким вот образом эта бессмертная наука, которая дает жизнь мертвым, та история, которую Цицерон называл свидетельницей времен, светом истины, вестником древних веков, - таким вот образом становится она глашатаем лжи, факелом клеветы, вестником лукавства, плодом вымысла.

^* (В конце XVII-начале XVIII века во Франции появилось много псевдомемуаров; это был важный переходный этап к новому, реально-психологическому роману.)

Не в меньшей мере искажается и историческая география, наука, предмет которой - описывать положение разных стран, нравы народов, различие их религий. Если бы авторы романов ограничились тем, что совершали бы путешествия в вымышленные миры, рисовали бы географические карты Любви, украшенные реками Нежности, фонтанами Забвения, Алмазными дворцами, Висячими замками и другими чудесами в подобном роде^*, - в этом не было бы ничего неуместного. Но в какие же лабиринты заманивают они нас, заселяя небывалыми народами страны, существующие в действительности, приписывая неизвестно какие нравы и вновь выдуманные суеверия нациям, хорошо нам знакомым. Как разоблачить обманы, пришедшие к нам из такого далека и зовущие в места, столь удаленные? Так и получилось, что мы перестали доверять свидетельствам исторической географии даже тогда, когда ее удостоверения подлинны.

^* (Намек на старый рыцарский роман и на роман XVII века. Так, к знаменитому роману мадемуазель де Скюдери "Клелия" была приложена особая "Карта Страны Нежности", которая должна была служить руководством к идеальной любви.)

Эпическая поэма и романическая выдумка - сестры, и обе заслуживают имени муз с той только разницей, что первая рождена в законном браке, а вторая - всего лишь побочная дочь. Но что удивительно, так это то, что младшая направляет мораль старшей и прививает ей вкус к ложным украшениям. Вследствие этого эпическая муза заимствовала у музы романической призраки демонов, магов и любовные приключения героев- воителей. Бесплодной была бы попытка оправдывать их присутствие ссылками на Вергилия и Гомера: первый почти не упоминает о магическом искусстве, а для второго, в "Одиссее", оно служит всего лишь символом сластолюбия, но он вовсе не прибегает к нему в "Илиаде". Что касается любовных эпизодов, то оба эти поэта показывают в своих произведениях, что страсть приносит скорее горе, чем радость; или, точнее сказать, они дарят нам в этих эпизодах наилучшее противоядие любви и уроки превосходной морали. Нет в их поэмах ни одной сцены любви изнеженной, и ни одного влюбленного героя не найдем мы ни в этих сценах, ни в каких-либо других: не любовь служит тем концом, к которому все там клонится...

Романическая муза развратила и драматическую поэму: Мельпомена хотя и не бросила свой окровавленный кинжал, которым вооружило ее горе, смешанное с неистовством, но в руках у нее появились огненные стрелы, которыми снабдила ее романическая любовь. Нет, она не вырвала с корнем свои печальные кипарисы, взращенные под небом Аттики, но она взлелеяла возле них благовонные мирты, рожденные в краях Романсии. Нет, она не изгнала своих великодушных героев, которых подарили ей мифология и история, но всем им она придала нежный характер героев романа. Не таковы ли юный Британник, влюбленный в Юнию, Александр, влюбленный в Клеофилу, Митридат, влюбленный в Мониму, Ипполит - в Арицию?..^* Да и среди прочих героев, которых Расин наделил столь же нежным характером, нет ни одного, который не был бы влюблен вопреки здравому смыслу^**. И эта сумасбродная любовь будет жить на нашем театре до тех пор, пока будет длиться вкус к романам, или, иначе сказать, она погибнет только тогда, когда умрет сама трагедия...

^* (Имеются в виду герои трагедий Ж. Расина "Британик", "Александр Великий", "Митридат", "Федра".)

^** (Журнал "Мемуары Треву" в своих комментариях к речи отца Поре упрекает аббата Дефонтена в том, что он при переводе несколько усилил осуждение оратором трагедий Расина.)

Романы выдают обычно за образцы хорошего стиля и даже красноречия: ведь в толпе романистов мы видим и д'Юрфе, и Ла Кальпренеда, и Сегре, и Скаррона, и мадам де Вильдьё^*, таланты которых были необычайно плодотворны; некоторые романы написаны с чрезвычайным искусством и изяществом, но манера изображения, повествование там всегда расплывчаты, легкомысленны, приукрашены и похожи на картины без теней; речи томны и невыносимо безвкусны; разговоры полны напыщенной вежливости, переходящей в педантизм; и наконец, там повсюду рассеяны увядшие цветочки, живущие недолго, и сок которых, весьма далекий от того, чтобы выделять аттический мед, дает нам лишь мед понтийский, мед отравленный и смертельный для подлинного красноречия^**.

^* (Оратор называет имена французских романистов XVII века, особенно славившихся красотой изложения.)

^** (Очень характерное для отца Поре, преподавателя риторики, противопоставление классического античного красноречия "'варварскому".)

Романическая муза губительна и для словесности в целом. Когда она вянет, угасает? Не тогда ли, когда число людей, создающих или читающих хорошие произведения, невелико? А когда это число становится незначительным? Да именно тогда, когда множество людей бросаются сочинять романы; тогда, когда Фабрика романов приходит в движение; тогда, когда живущие впроголодь писатели спешат сочинить небольшие любовные истории, чтобы хоть что-нибудь заработать, малообеспокоенные тем, сколь долго эти истории проживут, лишь бы, долго ли, недолго ли, прожить самим; тогда, когда подмастерья-недоучки измышляют несообразные приключения или подправляют чужое старое; тогда, когда люди хорошего общества пересказывают свои любовные дела или любовные дела других людей, потому ли, что они привыкли злословить, потому ли, что предпочитают причинять зло, чем ничего не причинять, потому ли, наконец, что это опасное занятие представляется им невинным; тогда, когда жены оставляют свое веретено и хватаются за перо, дабы попытаться оспорить у мужчин талант выдумывать^* - вот тогда-то подлинная изящная словесность оказывается не у дел. Искусные писатели, способные сочинять превосходные вещи, принимаются за романы, а люди разумные, которым стыдно заниматься подобными пустяками, отчаиваются и больше ничего не пишут, ибо убеждены, что их не будут уважать в стране, где романическая муза захватила республику словесности, завладев и крепостью и всенародным достоянием. Если и найдется случайно несколько граждан, достаточно благородных, чтобы бороться против этого дурного вкуса, которые напишут нечто достойное внимания по философии или в области красноречия, - то лишь немного образованных людей прочтут это, то ли одни в своем кабинете, то ли, посреди немых теней ученых, в уголку библиотеки, то ли, вместе со знаменитыми академиками, в своей домашней ассамблее. Все остальные едва удостоят просмотреть афишку, с презрением отбросят книгу и примутся читать романы.

^* (В конце XVII - начале XVIII века во Франции появилось много писательниц - авторов романов.)

Давайте перенесемся ко двору, в город, в деревню - всюду мы найдем тот же восторг перед романами. Попробуем задержаться в этом богатом доме, где живет большая семья. Направо - обширные апартаменты отца, который, закутанный в великолепный халат, склонился над томом in folio и полностью им поглощен. Прочтем название этой книги: "Критический и исторический словарь", т. е. словарь, в котором поверяются правдивость историка и честность критика и который тем не менее наполнен историями лживыми, оскорбительными, непристойными и злобно враждебными истине, чистоте, религии; книга, которую можно бы по справедливости назвать "Словарем историческим и романтическим, критическим и антихристианским"^*.

^* (Имеется в виду "Исторический и критический словарь" (1695-1697) Пьера Бейля, одно из наиболее популярных произведений передовой общественной мысли эпохи Просвещения, враждебно встреченный в тех кругах, к которым принадлежал отец Поре.)

Проследуем же налево и войдем в другие большие апартаменты, где хозяйка, посреди сената молодых дам сидя в глубоком кресле, словно в суде, читает вслух изящно переплетенную книгу; это так называемые "Письма" какого-нибудь "жителя Азии", который путешествует по Европе и который взвешивает на своих весах нравы и характеры разных наций и разных религий^*. Но, великий Боже, какая мерзость! Какая непристойность! Какое бесчестие! Заткнем уши и проследуем далее. Здесь мы обнаружим молодого человека, который, лениво полеживая, читает вымышленные "Путешествия"^**. А что делает эта взрослая девица, сидящая за маленьким столиком, подперев щеку рукой, в позе человека, который мечтает, и отвернув лицо, чтоб его не видели? Вот она услышала, как я спросил про нее. Быстро закрывает книгу и прячет ее на груди. "Прошу вас, мадемуазель, скажите, что вы читаете?" Она молчит, она краснеет; не будем больше спрашивать. Ее молчание красноречиво, а краска стыда уличает ее. Она читает, и жадно, и прилежно, "Историю" какой-нибудь персидской или турецкой девушки, ставшей благодаря своим чарам фавориткой какого-нибудь короля или императора и прославившейся своими любовными приключениями. Господи, да не позавидует она опасной и сомнительной судьбе этой несчастной девушки! Пойдемте же отсюда! Но в тот самый момент, когда мы выходим, маленькая девочка, улизнувшая из-под присмотра своей няньки, бежит нам навстречу, держа в руках маленькую книжку, которую просит нас почитать. Сможем ли мы ей отказать? Прочтем, по крайней мере, заглавие, чтобы ребенок не заплакал: "Сказки фей". Ну и ну! Выходит, и детей питают подобной чепухой и воспитывают в этой любовной стихии^***. Выйдем же из города и взглянем мельком, какие развлечения уберегают от скуки жителей деревни. Мы найдем их тоже за чтением романов. Например, как этот деревенский дворянин, старый вояка, который, вернувшись с охоты и сидя в старом кресле у очага в окружении внимающей семьи, отдыхает, читая детям своим про подвиги странствующих рыцарей.

^* (После большого успеха "Персидских писем" (1721) Монтескьё во Франции появилось много эпистолярных романов на модную восточную тему, например, "Турецкие письма" Пулена де Сен-Фуа, "Еврейские письма" маркиза д'Аржана, "Московские письма" Локателли и др.)

^** (Многие новые романы XVIII века писались в форме вымышленных путешествий. Тут, наряду с авантюрными повествованиями, встречались и утопии, и философские романы (например, "Путешествия Гулливера" Д. Свифта, переведенные на французский язык в 1727 году аббатом Дефонтеном).)

^*** (Волшебная сказка, "сказка фей", введенная во французскую литературу Шарлем Перро и писательницами конца XVII века, сделалась в XVIII веке одной из наиболее распространенных разновидностей романа.)

Романы вредны нравам. Молодых людей они учат дерзости, изнеженности, соблазну. Вот три головы романической гидры, которые надо отсечь. Взгляните на дерзких Амадисов^*, сражающихся за Прекрасную Даму, которую они вовсе не знают и в которую влюбляются с первого взгляда. Решив похитить ее, они подвергают себя самым большим опасностям и непременно погибли бы, если бы не случились весьма кстати удивительные чудеса.

^* (Амадис - герой популярного рыцарского романа "Амадис Галльский".)

Вторая голова романической гидры - изнеженность, ведь она только поначалу кажется несовместимой с дерзостью, подобно тому, как в иных горах под снегом скрыт неистовый огонь. Вся мораль романов сводится к тому, чтобы размягчать душу героев правилами галантности и делать их изнеженными. Любовь в романах возведена в добродетель, ее тиранию предпочитают свободе. Стоит только послушать Селадонов и Артаменов^*, которые прославляют свое рабство; стоит только взглянуть, сколько радости и удовольствия находят они в своих цепях. Конечно, можно увидеть и услышать, как они жалуются на любовь, на тиранию любви: то плачут на берегу у ручейка и смущают незамутненность его вод своими слезами, то вздыхают в густом лесу и поверяют свои стенания нежным зефирам, услышать, какие еще более громкие стоны испускают они в пустынных долинах и повторяют их скалам, как если бы у тех были уши. Но эти жалобы, вздохи, слезы - отрада для них. Эти томные герои любят свои цепи. Очень далекие от желания их порвать, они бы и не смогли этого сделать: любовь представляется им столь великим благом, что они предпочли бы умереть любя, чем жить без любви. И вы хотите, чтобы такая изнеженность не была заразной для молодых людей?

^* (Селадон и Артамен - главные герои галантных романов "Астрея" Оноре д'Юрфе и "Артамен, или Великий Кир" мадемуазель де Скюдери.)

Верните же нам целомудренных Беллерофонтов и неприступных Ипполитов, которые были глухи к мольбам Сфенобей и Федр^*; однако, прочитав "Астрею" или "Принцессу Клевскую"^**, и они, наверное, стали бы влюбленными!

^* (Беллерофонт и Ипполит - целомудренные герои древнегреческих мифов; первого из них тщетно пыталась совратить Сфенобея, а второго - Федра.)

^** ("Принцесса Клевская" (1678) мадам де Лафайет - один из первых психологических романов во французской литературе.)

Третья голова романической гидры - соблазн. Если сердце уже испорчено, оно пытается испортить и другие сердца; это почти неизбежное следствие. Скольким приступам подвергалась добродетель женщин и девушек со стороны героев романов! Одни, чтобы преуспеть, рядятся в скромность и кротость; другие - предприимчивы; многие притворяются порядочными; другие пытаются затоптать семена, посеянные религией, чтобы легче было внушить молодым девицам вкус к галантности. С целью придать галантности больше блеска и значения ее приписывают и лицам, славящимся деликатностью чувств, и любимцам Марса, и людям, мудрость которых общепризнанна.

Служа источником порчи молодых людей, романы в то же время подавляют в сердцах женщин и девиц простоту, скромность, стыдливость. И напрасно некоторые романисты настаивают на том, что любовь, которую они измыслили, полная простоты подлинного чувства, учит убегать греха. Чтобы понять ложность этого рассуждения, достаточно принять во внимание, что романы учат женщин тонкому пониманию красноречивых знаков, проникновенному языку взглядов, этим встречам, когда делаешь вид, будто избегаешь собеседника, этим бегствам, которые приглашают следовать за тобой, этим лукавым комплиментам, этому искусству принимать корыстные подарки, внимать двусмысленным речам и письмам и многим другим секретам любви, которая боится себя проявить, но не может оставаться тайной...

Там, где утрачено простосердечие, утрачена и скромность. Женщинам следует помнить, что они - всего лишь подруги своим мужьям и должны им подчиняться, а не подчинять себе; что они - часть гражданского общества, но надо, чтобы их вели, а не вели они; что они - украшение вселенной, а не божества; что они здесь для того, чтобы получать похвалы, а не раздавать их. Однако воспитание в республике романов стирает все эти великие истины.

Каково место слабого пола в гражданском обществе? Греческая и римская строгость отводила женщине почетное место только в обществе женщин. Но романическая учтивость отводит им первое место даже среди мужчин во времена празднеств и ассамблей. В республиках Афинской или Римской ничего не делалось по приказу или по воле женщин; в республике романов они - властительницы всего. И в один прекрасный день не захотят ли женщины и впрямь управлять государством, когда обнаружат, что все мужчины заражены смешными максимами, рассеянными в романах?

Превращая женщин в божества, романисты губят их скромность. Один автор, безбожный и испорченный, сказал, что богов создал страх. Максима лживая и безумная^*, я же берусь утверждать, и нет ничего правдивее и точнее, что романическая любовь первая создала богинь.

^* (Трудно определенно сказать, кого именно имеет в виду оратор: мысль, с которой он полемизирует, высказывалась и античными философами (Демокрит, Лукреций), и философами-просветителями XVIII века.)

Важнейшее правило чести для девицы - выслушивать признание в любви, но не предупреждать его, отвечать на него таким образом, чтобы казаться менее влюбленной, а не платить любовью за любовь. Именно так было принято думать у всех наиболее цивилизованных народов. Но героини романов оспаривают пальму первенства в любви у своих героев, они кокетничают с ними и легко позволяют соблазнить себя... Чтение романов помогает любовным интригам, которые девушки плетут втайне от своих родных...

Необходимо, чтобы те, кто вершат дела общества, приостановили этот прогресс зла. Ведь и причинение людям вреда, с помощью колдовства, и зараженные продукты, опасные для здоровья, - запрещены законами; почему же не запретить и эти произведения, которые околдовывают и отравляют умы? Законы запрещают ввозить иностранные товары, подозреваемые в том, что они заражены; почему же не запретить законами ввозить к нам из Испании, Англии, Голландии, Греции, Персии, Японии, с Малабарского берега^* эти галантные товары, более зачумленные, чем сама чума, отравляющие двор, город и провинцию?..^**

^* (Излюбленные места действия в романах XVIII века.)

^** (Патетическая речь отца Поре, в конце которой содержался призыв "приговорить романы к огню", послужила поводом к правительственным гонениям на роман. Королевским указом от 20 февраля 1737 года были установлены жестокие ограничения на печатание новых романов во Франции, остававшиеся в силе до самой Великой Французской революции.)