На чердаке старого дома

Какое приятное чувство испытываешь, когда держишь в руках новенькую книгу в красивом переплете, ставишь ее к другим таким же на полку или в застекленный шкаф! Я радуюсь светло-зеленым томам Льва Толстого, темно-вишневым Герцена и чуть посветлее Маяковского. А вот десять томиков Пушкина поместились рядом с "Историей искусств" Гнедича.

Просматривая книги своей библиотеки, я всегда останавливаю взгляд на грубо переплетенной тонкой книжке. Это даже не книжка, а скорее тетрадь в сорок восемь листов, исписанная с обеих сторон красивым почерком. Да и тогда, на первый взгляд, эта книжка показалась мне именно простой тетрадью.

А случилось так.

Лето 1937 года я проводил в городе Иваново. Было мне тогда пятнадцать лет, и ни о какой профессии учителя или литературоведа я не задумывался. Но читать любил и часто целые дни и вечера просиживал за книгой. У родственников, где я гостил, книг оказалось мало. Брат стал приносить их мне от соседей, и вскоре я перечитал все, что можно было достать поблизости. Стало как-то скучно.

- Да ты бы слазил на чердак. Помнится, там валялись какие-то книжки. Может, что и найдешь, - сказала мне однажды бабушка.

Помню, как я зашел в темный чулан, на ощупь отыскал лестницу на чердак, открыл люк и просунул голову.

Конусом вверх уходила крыша, перерезанная ребрами стропил. В полумраке вырисовывались коричневые дымоходы печей, напоминавшие остовы каких- то мрачных сооружений средневековья. Я поднялся на чердак и осмотрелся. Как все тихо, мертво! Здесь и облезлый старый чемодан, и стулья без ножек, покрытые толстым слоем пыли, и перевитые паутиной старые оконные рамы без стекол.

Я обошел чердак, присматриваясь к каждому предмету. В углу стоял разбитый деревянный сундук, на дне которого валялось несколько книг, так густо покрытых пылью, что трудно было прочесть заглавия на переплетах. Осторожно сложив их стоп кой, подошел к чердачному окну и какой-то ветошкой стал сметать пыль. Это были старые школьные учебники. Я отложил в сторону лишь несколько номеров журнала "Вокруг света" за 1929 год и тут только заметил странную тетрадочку в голубом кар тонном переплете. Раскрыв ее, на первой странице прочитал:

"Дозволено цензурою. Москва 20 ноября 1880 года.

Невольницы.

Комедия в 4-х действиях. Соч. А. Островского".

В самом низу листка стояло:

"Литография комиссионера Общества русских драматических писателей С. Ф. Рассохина. Москва, Газетный, д. Шаблыкина".

- Ну вот и забирай свое богатство, - посмеялась бабушка. - Как это от мышей-то уцелело!

Она отдала журналы и тетрадь в мое полное распоряжение.

Тогда на эту литографированную тетрадку я не обратил особого внимания; меня больше привлек журнал "Вокруг света". Но сейчас я, конечно, отношусь к ней по-иному.

Передо мною литографированное издание этой комедии - первое издание. Размноженное в небольшом количестве экземпляров, оно стало библиографичес кой редкостью.

Да и мало кому известно, как "печаталась" эта книга, не ясен смысл слов: "литография С. Ф. Рассохина".

Перепиской ролей для артистов часто занимались в XIX веке библиотеки. Напечатанные типографским способом, пьесы были в то время довольно редки. Чаще всего они переписывались от руки и про давались по высокой цене артистам, любителям-театралам. Библиотека Рассохина занималась также и литографированием. Текст воспроизводился на цинковых или алюминиевых пластинках, а затем перепечатывался с них на листы бумаги.

Предприниматель Рассохин содержал на Тверской улице в Москве большую библиотеку. К нему при ходили артисты, музыканты, писатели-драматурги. Здесь скупались и переписывались рукописи драм, музыкальные произведения, заключались договора на расписку пьес по ролям, литографирование... Коммерческое предприятие из года в год расширялось.

Но если бы читатели походили по библиотечным кабинетам, что размещены в бельэтаже большого дома, они не нашли бы переписчиков, усердно склонившихся над столами. Их нужно было искать в другом конце Москвы.

В грязной и темной ночлежке Хитрова рынка, в сером доме с обвалившейся штукатуркой, где хмуро поблескивал глазами окон полуразбойничий трактир с метким прозвищем "Каторга", работали переписчики Рассохина.

Нищие переписчики сидят в полутемной комнате вокруг большого и грязного стола, с которого не сходит водочная посуда, селедка и соленые огурцы. В рубахах с оторванными по локоть рукавами, с отечными лицами, заросшими бородами, вечно голодные, они напоминают каторжан. Тускло горят ночники, бросая желтые блики на листы бумаги, пузырьки с чернилами. В комнате по соседству, где вповалку лежат нищие, слышится ругань, плач детей. Переписчики работают молча, не разгибая спины. Порою, если работа срочная, они не спят всю ночь. Лишь время от времени кто-нибудь из них, забрав порожние бутылки и надев опорки, одни на четверых, спускается в трактир и приносит водку, в которую для крепости кабатчик добавляет табачного настоя.

К утру работа закончена. "Старшой" собирает исписанные красивым почерком листы и уходит к хозяину. Через час возвращается он от Рассохина, и каждый из переписчиков получает по двадцать- тридцать копеек за свой труд, как раз столько, что бы хватило опохмелиться и купить у нищих хлебных кусков.

А хозяин библиотеки Рассохин живет на широкую ногу. "Огромнейшие деньги получала библиотека, наживая с заказчиков в десять раз больше, чем платила своим "писакам", как их звали на Хитровке", - вспоминал писатель Владимир Гиляровский, частый посетитель ночлежных домов Хитровки, друг обездоленного и бездомного люда...

Я держу в руках тетрадочку, подолгу и с уважением разглядываю пожелтевшие листы, ровные бук вы красивого письма, которые вывела рука одного из этих нищих переписчиков.