Библиотека П. В. Губара (А. Сигрист)

Около 70 лет из жизни Павла Викентьевича Губара отдано собиранию книг. Инженер-проектировщик, антиквар, издатель и коллекционер, он не был книголюбом-дилетантом. Труден был его путь к знаниям, нелегкой и дорога к старой и антикварной книге. Не один год работы на железной дороге, в том числе и на КВЖД, был за плечами, когда ему, сыну белорусского крестьянина-бедняка, удалось стать студентом Политехнического института. Еще не был закончен институт, а им овладела страсть к собиранию памятников русской культуры, преимущественно пушкинской поры. Страсть настоящая, на всю жизнь.

Искусствознание и история живописи, книговедение и история книги, начиная с инкунабул, библиография и история литературы - вот далеко не полный перечень тех областей знаний, где Павел Викентьевич пользовался уважением искусствоведов и книговедов, коллекционеров и букинистов и был известен далеко за пределами родного города. О нем как деятеле книжного мира писали Ф. Г. Шилов и П. Н. Мартынов в своих книгах "Записки старого книжника" и "Полвека в мире книг".

С его помощью в 1918 г. огромная библиотека покойного издателя "Нового времени" А. С. Суворина, упакованная в пятьдесят больших ящиков, была передана в Публичную библиотеку и стала общенародным достоянием. После смерти известного коллекционера Н. К. Синягина он купил все его собрание. Это подтверждают экслибрисы Н. К. Синягина на многих книгах губаровской библиотеки.

Особенно повезло Губару, когда ему удалось получить карандашный рисунок Пушкина, ранее принадлежавший издателю, литературоведу и библиографу П. А. Ефремову. На нем Кюхельбекер и Рылеев на Сенатской площади 14 декабря 1825 г. Первый - порывист, в руке у него пистолет, второй - спокоен, задумчив. Такими их нарисовал Пушкин в первую годовщину восстания, когда один из друзей был в заточении, а другой - казнен. Губар подарил этот рисунок Всесоюзному музею А. С. Пушкина в Ленинграде.

Павел Викентьевич и его жена Анастасия Григорьевна Ливер, преподавательница английского языка, сумели сохранить в дни блокады свои сокровища - библиотеку и собрание произведений изобразительного искусства. Как точно написал в своих "Подневных записках" директор Архива АН СССР в Ленинграде Г. А. Князев о простых ленинградцах, выстоявших в блокаду, это были "героические пассивные защитники" (имея в виду, что не видят врага и не могут нанести ему прямого урона)"^*. В самом начале блокады рачительный хозяин коллекции все тщательно запаковал в мешки и прикрыл в квартире листами железа, а это оберегало и от взрывной волны и от мелких осколков. Губар глубоко верил, что дело его жизни пригодится людям после победы, и в этом видел скромный и посильный свой вклад в нее.

^* (А. Адамович, Д. Гранин. Главы из блокадной книги.- "Новый мир", 1977, № 12, с. 105.)

Не стало хозяина уникальной коллекции, но, зная волю и желание мужа, Анастасия Григорьевна решила подарить ее народу. Она повторила поступки К. А. Марцишевской и А. В. Голубовой, передавших в дар московскому Музею А. С. Пушкина библиотеки своих мужей - профессора И. Н. Розанова и писателя С. Н. Голубова. Ее дар - это не только библиотека, но и около пятисот произведений изобразительного искусства, все в подлинниках. Это гравюры и рисунки, литографии и акварели, альбомы. Музей сразу стал одним из самых крупных хранилищ изобразительных фондов среди литературных музеев страны.

Дар А. Г. Ливер - это картинная галерея и библиотека, Москва и Петербург пушкинского времени глазами художника и книжника, читателя и издателя. Прижизненные издания А. С. Пушкина, альманахи, в которых поэт печатал свои стихи и которые читал, книги его друзей, предшественников, современников и преемников. Даже внешний вид стройных рядов прекрасно сохранившихся маленьких томиков альманахов конца XVIII - первой трети XIX в. и иных форматов более поздних изданий, сверкающих золотом на корешках издательских и, в основном, владельческих переплетов, поражает глаз. Многие в строгих футлярах.

Почти во все книги вложены листочки, на которых четким почерком указаны страницы основных библиографических трудов, где описан данный том. Встречаются карандашные пометы "редка", "величайшая редкость" - итог тщательных библиографических разысканий. Владельческий каталог отображает далее особенности переплетов и обложек, надписи на книгах, автографы поэтов и писателей, оказывая неоценимую помощь при научном описании библиотеки и составлении музейных паспортов на каждую книгу.

Библиотека не так велика, в ней 484 томика, среди них около десятка конволютов, 264 альманаха и 220 книг, но сколько в ней редкого, редчайшего и просто уникального. 35 книг насчитывает пушкиниана, 406 изданий XIX в. и 4 рукописных сборника - вот не полный перечень основных ее разделов. Более 35 альманахов нет в богатейшем собрании Н. П. Смирнова-Сокольского. Среди рукописных сборников - один с юношескими стихами редактора "Собрания упражнений воспитанников II класса училища правоведения" А. М. Жемчужникова. Автор не включал их в собрание своих произведений, хотя и писал об их существовании в предисловии к первому изданию своих стихотворений 1892 г.^*

^*(См.: А. М. Жемчужников. Стихотворения. В 2-х т. Изд. 2-е. Т. 1, Спб., 1898, с. XII, XIV.)

На каждой книге - один из четырех экслибрисов Губара. Они тоже выражают дух его коллекции. На двух из них - в проеме окна в разном обрамлении книги, а на корешках дорогие имена: Пушкин, Гоголь... Один из экслибрисов особо поэтичен. На стопке книг сова - символ мудрости. Рядом сидит девушка в платье фасона начала XX в. Одиссея поисков книг и бескорыстного собирательства началась в 1910 г., когда молодому книгочею было всего 25 лет.

Гордость любой книжной коллекции - издания XVIII в. У Губара их 30: 17 книг и 13 альманахов и сборников. История приобретения почти всех - это десятилетия неутомимых поисков и редкие минуты радости. Удивительное чутье коллекционера и глубокие знания антикварной книги приводили к успеху. Постепенно пополнялся домашний музей книжных раритетов. Здесь и первое издание 1770 г. "Пригожей поварихи" М. Д. Чулкова, и написанный в Бастилии "Мемориал графа Калиостро против господина прокурора". Под этим названием он был издан в Москве в 1786 г., в один год с петербургским "Оправданием графа де Калиостро". Оба - перевод одной книги выдававшего себя за графа Алессандро Калиостро авантюриста Джузепе Бальзамо. Перевод едкой сатиры французского писателя-моралиста Л. А. Караччоли на потерявших чувство меры модниц отпечатан в типографии Н. И. Новикова в 1789 г. Тут же у Губара "История роз" Шарля Мало на французском языке, украшенная 12 картинками в цвете художника П. Бесса. Книга представляет антологию стихотворений о розах вместе с ботаническим описанием бесчисленных разновидностей этих цветов.

Крепостной литератор и библиотекарь графа П. Б. Шереметева Василий Григорьевич Вороблевский известен как переводчик пьес и опер для графского театра в Кускове. Печатались они в очень ограниченном количестве и раздавались родным и знакомым графа. В коллекции Губара есть составленное Вороблевским "Описание путешествия... цесаревича и вел. князя Павла Петровича в Берлин и обратного его прибытия в Санкт-Петербург в 1776 году".

Только две крупнейшие библиотеки страны - Государственная библиотека СССР им. В. И. Ленина и библиотека Академии наук в Ленинграде - располагают издательским конволютом Ивана Голеневского 1779 г. Экземпляр Губара сохранил немую издательскую обложку, защищенную полукожаным владельческим переплетом. Книга состоит из сборника стихотворений Голеневского "Дар обществу" и "Сборника сочинений с переводами". Последний выходил двумя годами раньше, но был переиздан плодовитым одописцем и переводчиком.

На одной из книг две карандашные пометы: "редка" и "1780". Это анонимные, "написанные от некоторой женщины", "Должности женского полу, по требованию знатного господина...". Оригинал на немецком языке, первое издание перевода, напечатанное в 1760 г. в типографии Московского университета, ныне отсутствует в библиотеке МГУ^*. Нет его и в библиотеке Н. П. Смирнова-Сокольского. На титуле не указан год издания, что объясняет ошибочную владельческую датировку. Впервые объявление о продаже появилось в "Московских ведомостях" 26 декабря 1760 г.

^* (См.: Сводный каталог русской книги гражданской печати 1725 - 1800. Т. 1. М., 1962, с. 306, № 1959.)

Книга состоит из 24 главок с афористичными наставлениями девушкам и женщинам как вести себя дома и в обществе, как относиться к наукам, блюсти честь, жить в браке и выбирать друзей и подруг. В годы, когда в России на престоле были женщины, здесь провозглашалось: "Жена!... Не мешайся в государственные дела... Искусство политического правления так сокровенно, как ключ на дне глубочайшего кладезя"^*. Круг интересов, допустимых и приличных рядовой дворянке, расписан подробно и без всяких послаблений.

^* (Должности женского полу, по требованию знатного господина... М., (1760), с. 14.)

Сама императрица, "Тартюф в юбке и в короне"^*, как справедливо назвал Екатерину II Пушкин, за 12 лет до запрещения масонских организаций решила осудить их в печати. Но сделать это открыто не посмела, заботясь о своей либеральной репутации среди просветителей Запада, и пошла на литературно-политическую мистификацию. Она написала памфлет на масонов по-французски, а ее статс-секретарь А. В. Храбровицкий перевел на русский эту сатиру мало осведомленного в делах и обрядах масонов автора, начинавшего побаиваться их "бредоумствований" и связей с врагами императрицы внутри и вне страны. Титул сознательно вводил читателя в заблуждение: "Тайна противо-нелепого общества (Antiabsurde), открытая не причастным к оному. Переведено с французского языка. С фигурами. 1759". На всякий случай Екатерина II отодвинула на 21 год назад, в царствование Елизаветы Петровны, дату выхода книги.

^* (А. С. Пушкин. Собр. соч. В 10-ти т. Т. 7. М., "Худож. лит.", 1976, с. 165. В дальнейшем, кроме особо оговоренных мест, ссылки даются по втому изданию в тексте: римская цифра обозначает том, арабская - страницу.)

При появлении "Тайны" трудно было предположить, что пройдет всего 13 лет и по приказу ее автора в Москве 11 февраля 1793 г. запылает костер из 18 656 книг^*, конфискованных после ареста Новикова в его типографии и книжных магазинах первопрестольной. А самоотверженного просветителя объявят организатором заговора, агентом иностранных держав и приговорят к 15 годам тюрьмы. Путь к позорному книжному аутодафе начался с "Тайны", стыдливо изданной анонимно.

⁶ (См.: М. И. Пыляев. Старая Москва. Рассказы из былой жизни первопрестольной столицы. Спб., 1891, с. 80. Книга также есть в коллекции Губара.)

Именно ее из всего обширного литературного наследия коронованной писательницы приобрел для своей коллекции Губар. Тому были и чисто библиофильские причины. "Тайна" знаменательна в истории русской миниатюрной книги. Ее формат во владельческом кожаном переплете с золотым тиснением чуть больше принятого у нас предела миниатюрных книг - 100X100 мм - и составляет 103Х80мм, а напечатана она была в 16-ю долю листа. "Тайна" появилась на 8 лет раньше первой подлинно миниатюрной книги "Искусство быть забавным в беседах" (1788 г., размер 60Х75 мм, напечатана в 64-ю долю листа). Размеры "Тайны" делали ее событием в русской полиграфии, привлекая внимание высокой культурой издательского оформления, изящным видом. Формат тоже маскировал авторство самодержицы, так как все подписанные ею сочинения издавались книгами более крупного формата.

Несколько книг XVIII в. в собрании Губара очень большого формата - в половину листа. Одна из них с пометой на вкладном листе "очень редкое издание" и размером 400 Х270 мм - сочинение адъюнкта академии наук Христиана Крузиуса "Описание обоих триумфальных ворот, поставленных в честь... имп. Елизаветы Первой..." в Петербурге для ее встречи после возвращения из Москвы с коронации в 1742 г. На 18 страницах воспроизведены многочисленные надписи и описаны 56 эмблематических картин, украшавших одни ворота, и 48 - другие. Такого же размера и витиеватое приветствие адвоката и прусского надворного фискала Иоганна Лестока в связи с той же коронацией "натуральной имперской наследницы".

Автор "милорда глупого", который у Губара представлен 6-м изданием 1829 г., выпустил последнюю книгу в 1791 г. Это были "Разные письменные материи, собранные для удовольствия любопытных читателей Матвеем Комаровым". Здесь сказки и притчи, песни и басни, стихотворения и статьи, медицинские советы и хозяйственные наставления, словарь иностранных слов и "толк оных на российском языке", "Послание к слугам моим" Д. И. Фонвизина и первое произведение Комарова "Письмо к князю Хованскому". Книга у Губара во владельческом переплете и прекрасно сохранилась.

Среди изданий XVIII в. особо ценен небольшой томик в немой издательской обложке с акварельными рисунками гирлянд. Это первый русский прозаический перевод написанной гекзаметром поэмы "Весна" Эвальда Христиана Клейста. Напечатан в Москве в 1792 г. Поэма-идиллия намного пережила автора, человека трудной судьбы. Друг Лессинга, он вынужден был служить в прусской армии и в 45 лет умер от смертельных ран. Поэта хоронили с воинскими почестями. Сам он призывал в своей поэме перековать мечи на орала и отказаться от войн. Мысли пушкинского Алеко, осуждающего "неволю душных городов" (III, 146), очень близки пафосу "Весны" Клейста, заклинавшего людей удалиться "от зараженного воздуха, объемлющего ваши города"^*.

^* (Э. X. Клейст. Весна. М., 1792, с. 26.)

Издание 1792 г. очень редкое. Его не удалось разыскать Н. П. Смирнову-Сокольскому, нет его и в фондах библиотеки МГУ, как свидетельствует "Сводный каталог" русской книги XVIII в. Тем дороже губаровский экземпляр, полностью сохранивший не только текст поэмы, но и "присовокупление" - биографию "сего славного стихотворца и храброго воина", как сказано на титульном листе.

Не забыли Клейста и русские альманахи пушкинского времени. Его стихи печатались в "Астраханской флоре" 1827 г. и в "Досугах Марса" 1834 г. В Астрахани были люди, переводившие Шиллера и Клейста, но не было типографщиков, поэтому набирали "Флору" в Петербурге в смирдинской типографии. В столичной типографии печатали и "Досуги Марса", хотя это тоже провинциальный альманах. Его авторы - офицеры полка, расквартированного в Старом Осколе. Все подписи - или инициалы, или псевдоинициалы, или псевдонимы - из одной буквы. Неизвестный офицер, скрывавшийся под псевдонимом Б", кроме стихов Клейста перевел его "Жизнеописание" более подробно, чем в издании 1792 г., и с упоминанием о "Весне". Губаровское собрание помогает еще раз прочитать первые страницы истории русского Клейста.

Пушкиниана Губара - это прежде всего прижизненные издания поэта, скромные и строгие с виду. Их 23. Большинство во владельческих полукожаных и кожаных переплетах, пять в кожаных переплетах "Во", очень редко встречается золотой обрез, сделанный по заказу позднейшего владельца. Самые дорогие сохранили мягкую издательскую обложку и обернуты хозяином в папиросную бумагу. Это четыре книги первого издания (III, IV - V, VI и VII главы) "Евгения Онегина". Просты и изящны наборные рамки. Одинаковый орнамент без малейших усилений и вычурностей по углам подчеркивает неброскую красоту и спокойную сдержанность одного из лучших и типичных изданий 20-х гг. XIX в. Строг и художественно обоснован отбор текста на обложке. Название без имени автора говорит само за себя, указаны только номер главы, место издания и год. Именно с третьей главы обычная цензорская подпись была заменена грифом "С дозволения правительства", что отражало коварную "милость" царя, ставшего высочайшим цензором поэта.

Экземпляры III, IV - V глав "Онегина" дороги еще и тем, что владельческие надписи на них позволяют воссоздать необычную судьбу этих книг-тетрадочек за 150 лет их жизни. На каждой одной и той же рукой написано карандашом: "Подарено мне В. М.*Юзефовичем 16 сент. 88 г. в Петербурге" и имеется ярлык букиниста В. И. Клочкова. Юзефович был сыном М. В. Юзефовича, штабс-ротмистра Чугуевского уланского полка. 27 июня 1829 г. он вместе с Пушкиным принимал участие в штурме Арзрума, о чем лаконично сказано в 4 главе "Путешествия в Арзрум": "Я приехал туда вместе с поэтом Юзефовичем" (V, 382). В 1880 г. М. В. Юзефович, поэт и известный археолог и археограф, напишет воспоминания о встречах и беседах с Пушкиным во время их полуторамесячного знакомства в действующей армии в 1829 г. Именно Михаилу Юзефовичу Пушкин рассказал о первоначальном замысле "Онегина", по которому герой должен был или стать декабристом или погибнуть на Кавказе. Губаровские экземпляры трех глав "Онегина" принадлежали сначала Михаилу Владимировичу, затем перешли к сыну, а тот подарил их в 1888 г., за пять лет до своей смерти, неизвестному лицу. Потом книги попали к букинисту Клочкову, от него к Губару, и, наконец, шестым и вечным их владельцем и хранителем стал Музей А. С. Пушкина в Москве.

Сохранность всех четырех экземпляров исключительная. Не одни Юзефовичи берегли, как дорогую реликвию, первые издания онегинских глав. Минуя букиниста, попали к Губару VI и VII главы. И только первое издание первой главы оказалось книгой с нелегкой владельческой биографией. На нем нет издательской обложки, титул и форзац разрисованы детскими каракулями. Но для Губара, как и для нас, это все равно огромная ценность, одновременно и горький документ легкомысленного читательского отношения к пушкинским первоизданиям.

В коллекции 19 первых изданий отдельных произведений и сборников стихотворений, повестей и поэм. Открывает собрание первенцев "Руслан и Людмила" 1820 г., в дорогом кожаном владельческом переплете с золотым тиснением и золотым обрезом. В книгу вклеены портрет автора и печатные сведения о дате выхода поэмы в свет. За портретом следуют гравированные М. Ивановым рисунки И. Иванова со сценами из "Руслана и Людмилы" и монограммой А. О. - Алексей Оленин, что еще раз подтверждает его работу над фронтисписом. К появлению поэмы в продаже фронтиспис не был готов, и его позднее раздавали покупателям. Губаровский экземпляр с фронтисписом особо ценен - ведь такие книги уже давно стали большой редкостью на антикварном рынке.

Интересны владельческие надписи на первом издании "Бориса Годунова", этого любимого детища автора, вынужденного из-за грубого вмешательства цензора 5 лет ждать удобного момента, чтобы добиться разрешения печатать "Бориса" в "первобытной красоте" (IX, 311). Только предстоящая женитьба поэта и смелое письмо, посланное через Бенкендорфа царю, сыграли свою роль в судьбе рукописи. Николай I соизволил сделать подарок невесте поэта - дал согласие печатать непеределанного по его высочайшим "указаниям" "Годунова" за "личной ответственностью" автора, чтобы поправить денежные дела жениха.

На титуле две записи на немецком языке. "Подарок Януария Неверова. Берлин, 1839" и внизу "Varnhagen". Экземпляр Карла Августа Варнгагена фон Энзе. Приехав в Берлин в 1837 г., друг Станкевича и Тургенева Януарий Михайлович Неверов сблизился с Варнгагеном, учил его русскому языку, снабжал русскими книгами, знакомил с русской литературой, дарил сочинения Пушкина. Варнгаген первым в немецкой критике писал об авторе "Бориса Годунова" как о великом национальном поэте- реалисте.

До появления трагедии в печати известный гравер и литограф С. Ф. Галактионов в иллюстрациях к "Невскому альманаху на 1828 год" поместил гравюру "Пимен и Григорий". Здесь же как пояснение к ней был опубликован отрывок из сцены "Ночь. Келья в Чудовом монастыре". Еще в двух альманахах ("Северные цветы" на 1828 г. и "Денница" на 1830 г.) появились небольшие куски из трагедии. Все эти альманахи в прекрасной сохранности есть у Губара, подтверждая трудный путь трагедии к русскому читателю конца 20-х - начала 30-х гг. XIX в.

Не более двухсот экземпляров "Повестей, изданных Александром Пушкиным" в 1834 г. было продано, хотя здесь впервые после журнальной публикации была напечатана ставшая сразу модной "Пиковая дама". Остальные экземпляры этого издания были сожжены после гибели поэта, чтобы не мешали распродаже первого посмертного собрания сочинений. Так "Повести" 1834 г. стали очень редки, но Губару удалось достать и этот томик в добротном владельческом полукожаном переплете.

Вереницу пушкинских первенцев завершает редчайший экземпляр сплетенных вместе двух частей "Поэм и повестей" 1835 г. В антикварных каталогах они встречаются с пометой "редкое, зачитанное издание". Книга, приобретенная Губаром, подтверждает это замечание. В первой части утрачены шмуцтитул, титул и портрет Пушкина, гравированный Уткиным. Титульный лист восстановлен на машинке, зато ко второй части добавлена рукописная копия "Разговора книгопродавца с поэтом".

Летучим изданием 1831 г. были стихотворения А. Пушкина и В. Жуковского "На взятие Варшавы". Именно это сделало их большой редкостью на книжном рынке уже в прошлом веке, но Губар раздобыл даже два экземпляра. Один в темно-зеленом кожаном переплете с золотым тиснением и золотым обрезом, а второй в конволюте со "Сборником на 1838 год", изданным поэтом-сатириком А. Ф. Воейковым и составленным из произведений, подаренных ему литераторами в связи с открытием его типографии.

Шедевром типографского искусства было третье глазуновское издание "Евгения Онегина", набранное четким мелким шрифтом диамантом и распроданное после гибели поэта за три дня. А тираж его был самым большим из прижизненных изданий - 5000 экземпляров. В первом томе библиографического указателя "Миниатюрные книги СССР", посвященном дореволюционным изданиям, оно значится под номером 167, и размеры книги указаны как 65Х93 мм. Экземпляр из библиотеки И. Н. Розанова имеет формат 100X60 мм^*, а у Н. П. Смирнова-Сокольского в подробном описании внешнего вида книги указан размер 10,5Х6,5 см, обрез^**. У Губара есть два экземпляра в переплете "Во", один - в полукожаном, другой - в кожаном, и оба больше миниатюрного стандарта: первый 105X66, второй - 108X67. Экземпляры Губара и Смирнова-Сокольского убеждают, что при оценке старой книги по внешним данным без учета того, имеем ли мы дело с издательским форматом или форматом реального экземпляра, уменьшенного в результате владельческих заказных переплетов, можно легко допустить ошибку при определении: малоформатная это книга или миниатюрная.

^* (См.: И. Н. Розанов. О редкой книге. (По материалам личной библиотеки автора).- В сб.: Книга. Исследования и материалы, сб. I. М., 1959, с. 291.)

^** (Н. П. Смирнов-Сокольский. Рассказы о прижизненных изданиях Пушкина. М., 1962, с. 387.)

Иногда дело и в типографском браке, когда неправильная обрезка блока превышает нормы предельных отклонений (1 мм) и делает книгу или "зарезанной", или увеличенной, что происходит нередко, как справедливо отметил знаток миниатюрных изданий П. Почтовик^*. По-видимому, сам эмпирически принятый и традиционный критерий миниатюрности - 100 X 100 мм - особенно в отношении к старой книге, нуждается в уточнении. Надо учитывать размер самого текста, независящий ни от типографского брака, ни от уменьшений формата в результате заказа повторных переплетов.

^* (См.: П. Почтовик. Мини-издания как они есть.- "Книжное обозрение", 1977, № 48, 2 декабря, с. 15.)

Удивительно, что Губару очень редкие книги удавалось (и не раз) находить в двух экземплярах, тогда как и один мог быть гордостью любого библиофила-коллекционера. Дублеты таких изданий он не обменивал, а оставлял у себя, что странно на первый взгляд, но закономерно для собирателя раритетов, для которого редкие книги-близнецы - не средство обмена, не роскошь, а желанная и неотъемлемая особенность коллекции.

У "Графа Нулина" вдвойне необычная биография. Написан он был за два утра, закончен в день восстания декабристов. После публикации в "Северных цветах" на 1828 г. отпечатанный "Нулин" стал частью конволюта "Две повести в стихах" (Спб., 1828) вместе с "Балом" Баратынского. Губаровский экземпляр "Двух повестей" сохранил все три титула и издательскую обложку, прикрытую полукожаным переплетом работы А. Шнель. А сами повести, как свидетельствует владельческая надпись, в 1849 г. были подарены некоей "милой и любезной маменькой", затем принадлежали Н. К. Синягину и через антиквара В. И. Клочкова достались Павлу Викентьевичу.

Не часто удается найти Пушкина рукописного. Губар разыскал принадлежавший неизвестному нам современнику поэта Луцкому переплетенный, и даже с портретом работы Е. Гейтмана, список "Евгения Онегина". Всего за 13 дней, в мае 1832 г., еще до выхода первого полного издания романа его переписали в Боровичах. Здесь опущены эпиграфы к главам, нет нумерации строф, есть отступления от печатного текста. Список расширяет наше представление о читателе-современнике поэта, опережавшем печатный станок и спешившем через несколько месяцев после выхода отдельного издания последней главы иметь полный текст романа.

Посмертных изданий у Губара немного, всего семь, но они очень редкие. Вот третье "полное народное" издание "Стихотворений А. С. Пушкина", увидевшее свет в конце века в Лейпциге. Здесь звездочкой помечены запрещенные в России, спустя полвека после смерти поэта, стихи. Издал их Вольфганг Гергард, который уже не раз доставлял неприятности царской цензуре. В 1859 г. он перепечатал запрещенное первое издание "Стихотворений Н. Некрасова", и поэта заставляли писать протест против распространения в России лейпцигского издания его стихотворений. Но Некрасов хранил в своей библиотеке экземпляр книги и внес еще в него непропущенные цензурой строки. Этот экземпляр находится теперь в Музее А. С. Пушкина - в библиотеке И. Н. Розанова.

Первое издание пушкинских стихотворений Гергард осуществил в год падения крепостного права. В музей оно попало через сто с лишним лет и также хранится в уникальной библиотеке русской поэзии И. Н. Розанова. Третье издание в полукожаном переплете с тиснением на корешке и с полностью сохраненной издательской обложкой поступило в музей в собрании П. В. Губара, что дает теперь нам возможность воссоздать историю гергардовских изданий и впервые показать их москвичам и гостям столицы в доме поэта на Кропоткинской.

Уникален экземпляр "Незабудок украинца" Е. Ф. Дашковского, напечатанных в Петербурге в 1845 г. Помимо стихов автора на польском языке, тут переводы "Цыган", "Братьев-разбойников" и "Бахчисарайского фонтана"; текст украшен литографиями и виньетками. Очень трудно найти изданных в 1933 г. "Фавна и пастушку" Пушкина. Тираж - 495 нумерованных экземпляров. 16 страниц текста предназначались, как сказано на титульном листе, "для светотеатрального исполнения". Напечатаны "Фавн и пастушка" по распоряжению ленинградской Лаборатории искусства света и цвета. Так неожиданно юношеское стихотворение Пушкина оказалось в поле зрения энтузиастов цветомузыки и удостоилось отдельного издания для специалистов, занятых поиском синтеза искусств. Частично это стихотворение впервые увидело свет без ведома автора в 1827 г. в альманахе "Памятник отечественных муз" Бориса Федорова. Пушкин в связи с делом о "Гавриилиаде" отрекался от этого фривольного стихотворения, называл его "идиллической нелепостью", а автором указывал то камердинера, то переписчика стихов Владимира Панаева, эпигона сентиментализма. Губар собрал и первую публикацию "Фавна" и издание 1933 г. с раскрашенными от руки иллюстрациями.

Знаток-собиратель Губар включил в свою пушкиниану широко известную в 1860-е гг. пародию-подражание пушкинскому роману в стихах - первое издание минаевского "Евгения Онегина" 1866 г. Книга имела подзаголовок "Роман в стихах. Сокращенный и исправленный по статьям новейших лжереалистов Темным человеком" и была полемически направлена против Писарева и его трактовки образа Базарова. В конце Д. Д. Минаев, глубоко любивший Пушкина, счел долгом извиниться, что "классический роман... перекроил по новой мерке и перешил на новый лад"^*. Его подлинные чувства к Пушкину точно передают стихи, написанные в связи с открытием памятника поэту в Москве в 1880 г. и названные "С невского берега":

 Он - гордость лучшая Невы. 
 Нет, не уступим мы поэта: 
 Он наш не менее Москвы!

^* (Д. Д. Минаев. Евгений Онегин. Роман в стихах. Сокращенный и исправленный по статьям новейших лжереалистов Темным человеком. Спб., 1866, с. 56.)

Это стихотворение есть в губаровской пушкиниане. Оно перепечатано в юбилейном сборнике "Русские поэты о Пушкине", составленном литературоведом и библиографом В. В. Каллашом и изданном к столетию со дня рождения поэта.

Русскую книжную пушкиниану в коллекции Губара дополняют переводы 19 стихотворений поэта на английский язык, принадлежащие перу Анны Абамелек-Баратынской, подписывавшейся псевдонимом "А russian lady". Впервые Пушкин видел Абамелек двухлетним ребенком, когда ее привозили в лицей. В 1832 г. он написал ей в альбом стихи, где вспоминал "дивное дитя", а свое поклонение красавице-княжне выразил словами:

 И вашей славою и вами, 
 Как нянька старая, горжусь.

Обложка книги переводов А. Абамелек-Баратынской

Пережив поэта на 52 года, Анна Давыдовна гордилась тем, что знала Пушкина и его окружение, и охотно помогала Я. К. Гроту при сборе данных для полного критического издания сочинений Пушкина. Она - третий переводчик Пушкина на английский язык. Ее переводы любовной и философской лирики поэта высоко профессиональны. Среди них "Я помню чудное мгновенье", "Телега жизни", "Дар напрасный, дар случайный", "Поэт", "19 октября 1827 года". Последним в книге помещен перевод посвященного ей стихотворения под скромным заглавием "К...". У Губара эти переводы в издании 1882 г. Книга в роскошном кожаном владельческом переплете с красивым орнаментом-рамкой на обложках, золотым тиснением и обрезом.

На титуле указано, что это второе издание.

На самом деле это было третье, так как первое ошибочно называлось "Переводами из русских поэтов", тогда как там были и стихотворения Ф. Фрейлиграта в ее переводе.

Музей А. С. Пушкина не располагал изданием 1882 г., и это наиболее полное и интересное издание "Переводов из русских и немецких поэтов" А. Д. Абамелек-Баратынской восполняет важную лакуну в музейной пушкиниане.

Поэтическую книжную пушкиниану расширяют и дополняют альманахи и сборники. Собраны почти все из 45^*, где печатались стихи поэта при его жизни. Во многих случаях это были первые публикации отдельных стихотворений и поэм. У неутомимого собирателя в коллекции подобрано 39 таких альманахов и сборников. Здесь все 8 выпусков "Северных цветов" Дельвига, включая последний, изданный Пушкиным после смерти друга. Особенно редки экземпляры альманаха на 1828 г. с портретом Пушкина работы О. Кипренского, гравированным Н. Уткиным. Этот альманах представлен у Губара в двух экземплярах, оба с портретом. Один из экземпляров уникальный. Его подарил Дельвиг писателю В. Ф. Одоевскому с автографом: "Милому князю В. Ф. Одоевскому от Дельвига". Второй принадлежит к числу подносных экземпляров в нарядной белой твердой обложке, а изготовлялись они в крайне малом числе. Удалось Губару найти и обе книжки этого альманаха, перепечатанные издателем "Русского архива" П. И. Бартеневым в 1881 г.

^* (В это число не включены песенники, где, как правило, не было первых публикаций.)

Полностью подобран "Невский альманах" с первыми шестью иллюстрациями А. Нотбека к "Евгению Онегину" и четырьмя гравюрами С. Галактионова к "Бахчисарайскому фонтану". Из других губаровских альманахов с пушкинскими текстами назовем оба выпуска (1833 и 1834 гг.) "Новоселья" с "Домиком в Коломне" с гравюркой А. П. Брюллова "Кухарка бреется" и с "Анджело", "Царское село" с "Зимним утром", "Уранию" на 1826 г. с "Дружбой" и "Движением", "Альбом северных муз" с "Талисманом", "Подснежник" Дельвига 1829 г. с двумя стихотворениями Пушкина и "Альциону" на 1832 г. с "Пиром во время чумы" и двустишием "На перевод Илиады".

Альманахи и сборники того времени, по справедливому замечанию Пушкина, "сделались представителями нашей словесности". "По ним,- писал он,- со временем станут судить о ее движении и успехах" (VI, 239). Но судить по ним можно не только об успехах российской словесности, но и о подлинной истории русской критики, о честных и нечестных приемах полемики, о литературной борьбе, принимавшей порой причудливые и недостойные формы. Наконец, именно альманахам обязана история нашей литературы появлению в печати мнимого Пушкина.

Несправедливая критика журнальных, и альманашных зоилов отравляла поэту жизнь, начиная с выхода "Руслана и Людмилы". Однажды она была первым "приветствием любезного отечества" (V, 391). После поездки в Арзрум так недружественно его встретил на обратном пути первый русский журнал, увиденный им. Но журналисты и издатели преподносили Пушкину и более горькие сюрпризы. Особенно беспардонным среди них был второстепенный поэт и издатель трех альманахов - "Майского листка" (1824), "Сириуса" (1826) и "Северной звезды" (1829) - Михаил Алексеевич Бестужев-Рюмин.

Этот беспринципный человек и пьяница был однофамильцем и тезкой декабриста Михаила Павловича Бестужева-Рюмина. Глубоко возмущаясь развязным и наглым поведением однофамильца казненного декабриста, Пушкин никогда не называл полностью фамилию этого лавочника от литературы. В "Собрании насекомых" адресаты эпиграмм не названы, а обозначены звездочками по числу слогов в фамилии, М. А. Бестужева-Рюмина Пушкин удостоил двух звездочек (Рюмин) и едко назвал "черной мурашкой". Перепечатывая "Собрание" в "Литературной газете" Дельвига, поэт предостерегающе обещал напечатать его в скором времени с "примечаниями и биографическими объяснениями". В памфлете "Альманашник", написанном в 1830 г., Пушкин уже прямо называл Рюмина Бесстыдиным и раскрывал технологию лжи, с помощью которой тот "собирал" материалы для своего альманаха. Бесстыдин поучал начинающего коллегу: "Увидишь, как пойдет наш Альманак: с моей стороны даю 34 стихотворения; под пятью подпишу А. П., под пятью другими Е. Б., под пятью еще К. П. В.^*. Остальные пущу без подписи; в предисловии буду благодарить господ поэтов, приславших нам стихотворения" (VI, 277). Здесь Пушкин не только не преувеличил жульнические трюки Бесстыдина-Бестужева, но (надеясь опубликовать свой памф лет) умолчал, что уже в "Майском листке" издатель пошел на подлог, равносильный доносу на ссыльного поэта.

^* (А. П. - Александр Пушкин, Е. Б. - Евгений Баратынский, К. П. В. - князь Петр Вяземский).

Все стихотворения и эпиграммы в альманахе подписаны разными псевдонимами. В предисловии оговорено, что на то получено согласие всех авторов, а стихов издателя в "Майском листке" нет. На самом деле это была грубая мистификация, т. к. автором всех или почти всех 17 произведений был М. А. Бестужев-Рюмин, не постеснявшийся не только обмануть публику, но и бросить камень в только что вышедший в Москве "Бахчисарайский фонтан" Пушкина. Издатель "Майского листка" уверял, что неспособен на "небольшую типографическую хитрость"^*, на которую по настоянию автора пошел Вяземский, поместив в первом издании "Фонтана" помимо предисловия отрывок из "Путешествия по Тавриде" И. М. Муравьева-Апостола. "Хитрость" же Бестужева была далеко не безобидной и давала повод правительству сделать соответствующие выводы по отношению к Пушкину. Чтобы придать альманаху прелесть полузапретного "весеннего подарка любительницам и любителям отечественной поэзии", он публикует на первой странице без ведома Пушкина 14 строк из ходившей по рукам "Деревни" с прозрачной подписью "П". Как стихи широко известные он их ставит эпиграфом к своей слабой элегии "Возвращение на родину".

^* ("Майский листок", Спб., 1824, с. XVI.)

Через два года в "Сириусе" он снова воспользовался этим эпиграфом. Первая половина "Деревни" под названием "Уединение" уже была напечатана в первом издании "Стихотворений" Пушкина. Проделка с подписью "П" потеряла смысл, но Бестужев находит новый, и не менее беззастенчивый, способ присвоения пушкинских строк. Он вообще снимает подпись и печатает эпиграф тем же шрифтом, что и "Возвращение", отделив его лишь черточкой-астериском, пытаясь тем самым создать у не очень сведущего читателя впечатление, что это одно стихотворение. "Сириус" не был альманахом одного автора. Многие свои стихотворения издатель подписывал полной фамилией или псевдонимом Б-в-Р-н, но под "Возвращением" он на всякий случай оставил старый псевдоним "-ин" и в предисловии утверждал, что плохая отделка слога - важный, но простительный недостаток "в сем первом опыте", чтобы у читателя не было желания сравнивать его стихи с публикацией их в первом альманахе.

Открывает "Сириус" "Следствие комедии Горе от ума" в пяти письмах, и снова издатель демонстрирует полное неуважение к литературной собственности Пушкина и Грибоедова. По остроумному замечанию рецензента "Московского телеграфа", "хуже всего, что комедии в печати еще нет, а следствия уже тут, как тут..."^*. Отваживаясь пересказывать и "дополнять" комедию Грибоедова, Бестужев не удержался от того, чтобы "оживить" свое прозаическое "следствие". В четвертое письмо, приписанное Чацкому, он помещает четверостишие из пушкинского послания "К Чаадаеву":

^* ("Московский телеграф", 1827, ч. 13, с. 153.)

Нетерпеливою душой 
Я жду, с томленьем упованья, 
Как ждет любовник молодой 
Минуты верного свиданья.*

^* ("Сириус", Спб., 1826, с. 31.)

И снова прямо указывает, что "в сих прекрасных стихах П. заменен заветный стих"^*.

^* (Там же.)

Окончательно распоясался Бесстыдин-Бестужев в своем последнем альманахе "Северная звезда". Само название, напоминая о "Полярной звезде" декабристов Бестужева и Рылеева, было не актом гражданского мужества издателя, а свидетельством его неистребимого желания заработать политический капиталец и разрекламировать свой альманах. В целях маскировки он высмеивает в критическом отделе манеру присваивать чужое, что "не только грешно, но и смешно"^*, а в предисловии благодарит г. An(onyme), т. е. Пушкина, якобы приславшего 13 пьес, "из коих несколько помещено в сей книжке"^**. На самом деле Пушкин пытался защитить свое имя от посягательств издателя-грабителя, заранее распустившего слухи, что Пушкин будет в числе авторов альманаха. Обращение Пушкина в цензуру с просьбой защитить его от Бестужева имело следствием только то, что обычную букву "П" издатель заменил в подписях на "Ап".

^* ("Северная звезда", Спб., 1829, с. 276.)

^** (Там же, с. VI.)

Под заголовком "К NN" впервые почти полностью, но со многими искажениями напечатано послание "К Чаадаеву" ("Любви, надежды, тихой славы"). Опущен конец, начиная со слов "Товарищ, верь". Произвольные замены во многом обессмысливали пушкинские строки. Стихи звучали как простая тавтология, делали непонятным упоминание об отчизне в конце и придавали интимный характер одному из лучших гражданских стихотворений поэта.

 Нетерпеливою душой 
 Мы ждем с томленьем упованья 
 Подруги, сердцу дорогой, 
 Как ждет любовник молодой 
 Минуты тайного свиданья*

^* ("Северная звезда". Спб., 1829, с. 50.)

Подпись "Ап" стоит под семью стихотворениями, но пушкинских из них только шесть. Занимаясь литературным воровством, альманашник шел на двойное мошенничество, ставя одну подпись под стихами и Пушкина и Вяземского, одновременно "подчищая" неудобные для цензуры пушкинские строки. Последнее было тонко рассчитано издателем "Северной звезды" и не дало возможности Пушкину опубликовать написанный протест. Выступая как литературный критик, издатель под именем Аристарха Заветного позволял себе утверждать, что в "Онегине" есть строки, на которые не способен даже человек в бреду, а "Северные цветы" Дельвига стали не столь "ароматны... в сравнении с прежними"^*.

^* (Там же, с. 279.)

Все альманахи этого изворотливого журналиста есть в собрании Губара. "Северная звезда" принадлежала даже пушкинисту П. Е. Щеголеву, о чем свидетельствует его автограф. "Сириус" сохранил мягкую издательскую обложку, украшенную рамкой со стилизованным орнаментом, надежно защищенную полукожаным переплетом с золотым тиснением на корешке и инициалами неизвестного владельца Е. П.

Не один М. А. Бестужев-Рюмин приложил руку к публикациям стихов мнимого Пушкина. Первый среди альманашных дел мастеров такого рода, он не был, к сожалению, последним. Не раз еще Пушкин видел свою подпись под чужими стихами и в альманахах и в песенниках. Библиотека Губара наглядно подтверждает это. Вот "Эвтерпа" на 1831 г., полуальманах-полупесенник. На форзаце владельческая дворянская печать на немецком языке "Собственность В. Вульф". На титуле владельческая надпись орешковыми чернилами по-русски "Е. Вульф" и сделанный той же рукой на полях первых трех стихотворений, начиная с "Зимнего вечера" Пушкина, немецкий перевод отдельных слов. Снова редкий и дорогой для нас томик. Е. Вульф - это Вульф Евпраксия Николаевна, "Зизи, кристалл души моей", как называл ее Пушкин в посвященных ей строках "Онегина". Вскоре после выхода "Эвтерпы" она вышла замуж за барона Б. А. Вревского. Пушкин дарил ей с автографами главы "Онегина" и первое полное издание романа 1833 г. Любя ее, как брат, открыл он ей свое сердце перед роковой дуэлью. Тем дороже для нас ее маргиналии в томике "Эвтерпы". Потом альманах она подарила брату Валериану Вульфу, всего на пять лет пережившему Пушкина.

Титульный лист альманаха 'Эвтерпа' (1831)

Сам "подарок любителям и любительницам пения", помимо 8 произведений Пушкина, таит два чужих, подписанных его именем. Одно - "Свадьба" ("Не невеста с женихом") С. П. Шевырева, а другое - "Я пал пред алтарем прекрасной" неизвестного автора. Кроме того, Денису Давыдову приписаны пушкинские "Усы" ("Глаза скосив на ус кудрявый"). Издатель "Эвтерпы" не установлен; как к нему попала рукопись "Усов", остается невыясненным.

А вот "Весенние цветы" 1835 г. Этот неряшливо изданный М. Пономаревым сборник романсов, баллад и песен Белинский считал образцом литературной спекуляции. Стихотворение В. Туманского "За днями дни бегут толпою" приписано Пушкину, зато без ведома и согласия великого поэта напечатаны его "Рассудок и любовь".

Прекрасно сохранился у Губара "Венок граций" 1829 г. Н. П. Смирнов-Сокольский считал, что по содержанию альманах "особого интереса не представляет"^* отметив, что в нем напечатан любопытный отрывок из "Евгения Вельского". Последний выделялся среди более чем полудюжины подражаний "Евгению Онегину", появившихся в печати до выхода в свет восьмой главы пушкинского романа в 1832 г.

^* (Н. П. Смирнов-Сокольский. Русские литературные альманахи и сборники XVIII - XIX вв. М., 1965, с. 139.)

Первая глава анонимного "Вельского", автором которого был М. И. Воскресенский^*, вышла отдельным изданием годом раньше. Вслед за отрывком из второй главы в альманахе в том же году опубликованы вместе II и III главы. В 1832 г. были напечатаны отрывки из IV главы, и на этом след "Вельского" обрывается, но он - единственное подражание тех лет, написанное онегинской строфой, которая оказалась камнем преткновения для эпигонов. Возможно, что этим объясняется пушкинский отзыв о "Вельском", написанный болдинской осенью 1830 г.: "... судя по отрывкам его поэмы, я ничуть не полагаю для себя обидным, если находят "Евгения Онегина" ниже"Евгения Вельского"" (VI, 314). А именно "Вельским" пытался унизить Пушкина Булгарин, нападая на VII главу романа. В 1936 г. большой знаток русской поэзии И. Н. Розанов, детально проанализировавший все подражания "Онегину", появившиеся до 1832 г., писал: "...к концу третьей главы автор Вельского уже превосходно усвоил себе манеру Пушкина..., цель автора дать собственную вариацию на новую выдвинутую Пушкиным тему: история современного молодого дворянина на фоне быта"^**. Это был отход от канонов романтических поэм, "голос с места", услышанный Пушкиным. Опубликованные в альманахе сцены свадьбы и семейной жизни старика-графа Знатова и 17-летней графини, которая "как поцелуй любви чиста... и с миллионом и мила"^***, делают его интересным и историку литературы и эрудированному читателю.

^* (Подробная аргументация авторства М. И. Воскресенского дана К. Ф. Турумовой в 1972 г. в статье "Евгений Вельский и его автор". См.: "Вопросы литературы", 1972, № 8, с. 106 - 125.)

^** (И. Н. Розанов. Ранние подражания "Евгению Онегину".- В кн.: Пушкин. Временник Пушкинской комиссии. 2. М.- Д., 1936, с. 227.)

^*** ("Венок граций. М., 1829, с. 112, 114.)

Титульный лист и фронтиспис "Русского иллюстрированного альманаха" (1858)

В губаровских альманахах и сборниках позднейшего времени мы находим одну из первых оценок деятельности Пушкина революционными демократами 1860-х гг. Большеформатный "Русский иллюстрированный альманах" 1858 г. с 200 рисунками, среди которых иллюстрации А. Агина, В. Тимма и Т. Шевченко, открывается биографическим очерком о Пушкине. Подпись Н. Лайбов и дата в конце - 23 сентября 1856 г.- указывают, что автором был двадцатилетний Добролюбов, которому Чернышевский уступил заказанную ему статью. Критик в основном повторил мысли Чернышевского и Белинского о Пушкине и очень сурово оценил в дневнике свою работу: "ровно ничего не сказал"^*. Но на самом деле в конце статьи он вполне самостоятельно охарактеризовал последние годы жизни и творчества Пушкина как трагические. А в рецензии на альманах Добролюбов не мог с горечью не отметить, что издатель "счел священным долгом умолчать" о заимствовании всех рисунков, посвященных поэту, из старой "Иллюстрации", ибо печатались они с одних и тех же досок. "Да, хорошо устроен мыслительный снаряд у русского торгового человека"^**,- заканчивает Добролюбов свою разоблачительную рецензию.

^*Н. А. Добролюбов. Собр. соч. В 9-ти т. Т. 8. М.- Л., 1964, с. 526.

^** (H. А. Добролюбов. Собр. соч., т. 2, с. 284, 285. (Отметим, что в кн. H. П. Смирнова-Сокольского "Русские литературные альманахи и сборники XVIII-XIX вв." на с. 257 воспроизведен другой вариант титульного листа "Русского иллюстрированного альманаха".))

Горькое признание вырвалось однажды у Пушкина по случайному поводу в годы николаевской реакции:

Он <старый колпак> поневоле мной заброшен: 
Не в моде нынче красный цвет.

Эти строки впервые напечатаны в "Невском альбоме" 1840 г. Н. И. Бобылева, который прожил несколько лет в Нерчинске и первый стал писать на темы из бурятской жизни. Годом раньше в Вильне вышли "Опыты в русской словесности воспитанников гимназий белорусского учебного округа". Стихи А. Керсновского из минской гимназии, посвященные гибели Пушкина, ходили по рукам и были напечатаны в этом провинциальном сборнике. Другой автор - виленский гимназист О. Ляхович - с болью писал о смерти Пушкина: "Россия видела в нем исполина, но еще исполина в первом возрасте сил, она ожидала его возмужалости"^*. Губар собрал эти не столь известные издания. "Опыты" попали к нему из библиотеки историка М. И. Семевского, сохранив экслибрис прежнего владельца.

^* (О. Ляхович. О смерти Пушкина.- В сб.: "Опыты в русской словесности воспитанников гимназий белорусского учебного округа". Вильна, 1839, с. 288.)

В первой книге сборника "Девятнадцатый век", издаваемого П. И. Бартеневым, в 1872 г. впервые были обнародованы 25 писем Пушкина к П. В. Нащокину и 11 ответных писем Павла Воиновича. Здесь же увидели свет и письма Рылеева к Пушкину. Сборник трудно разыскать. То, что не удалось даже Н. П. Смирнову-Сокольскому, посчастливилось Павлу Викентьевичу. Эту лакуну в библиографии русских альманахов и сборников знаменитого книжника помогает заполнить губаровское собрание.

Из двух сборников XX в. в коллекции Губара один завершает альманашную пушкиниану знаменитым стихотворением А. А. Блока "Пушкинскому Дому", впервые опубликованным в "Радуге. Альманахе Пушкинского дома" в 1922 г.

 Не твоя ли, Пушкин, радость 
 Окрыляла нас тогда?

Эти блоковские слова - ключ к окрыляющей всю жизнь Павла Викентьевича страсти к искусству пушкинской эпохи, к его книгам, к слову поэта.

Я рассказал об изданиях XVIII в., о книжной и альманашной пушкиниане в библиотеке Губара. О других разделах собрания замечательного библиофила постараюсь рассказать в недалеком будущем.