Франко Саккетти

Читатель Тита Ливия

Во Флоренции был некогда гражданин, человек и умный, и весьма состоятельный, по имени Коппо ди Боргезе Доменики, и жил он напротив того места, где теперь живут Леони. В доме у себя он приказал сделать некоторые каменные работы. Однажды в субботу, читая после трех часов дня Тита Ливия, он напал на рассказ о том, как римские женщины, вскоре после издания закона против их украшений, побежали на Капитолий, желая и требуя отмены этого закона.

Коппо при всем своем уме был человеком сердитым и отчасти капризным; он начал гневаться, как будто дело, рассказанное в истории, произошло на его глазах, и стал ударять книгой и руками по столу, а иногда рукой об руку, со словами: "Ох, римляне! Неужели вы допустите это? Вы, которые не допустили, чтобы какие-нибудь цари или императоры стояли выше вас?"

И он бушевал так, словно его служанка хотела его в ту пору выгнать из своего дома.

В то время, когда названный Коппо так неистовствовал, являются вдруг мастера и рабочие, прекратившие работу, и, приветствуя Коппо, просят у него денег, хотя они и видели, что он разгневан. Коппо бросается на них, как змея, и говорит им: "Вы приветствуете меня, а мне хотелось бы лучше быть в доме дьявола. Вы просите у меня денег за то, что вы мне устроили, а я хотел бы лучше, чтобы все это тотчас же рухнуло и упало на меня".

Рабочие переглянулись и с изумлением сказали один другому: "Чего же ему нужно?"

А затем, обращаясь к Коппо, проговорили: "Коппо, если вам что-нибудь не нравится в работе, очень жаль. Если мы можем сделать что-нибудь, что устранит огорчение, которое вы испытываете, то скажите нам, и мы охотно сделаем это".

Коппо ответил им: "Ах! Уходите вы сегодня с богом во имя дьявола. Я хотел бы лучше никогда не родиться на свет, когда я только подумаю, что у этих нахалок, у этих распутниц, у этих негодяек хватает дерзости бежать в Капитолий, так как они хотят вернуть свои украшения. Что сделают с ними римляне? Коппо, Коппо, стоящий здесь, не может успокоиться. Если бы я только мог, я их приказал бы сжечь всех, чтобы те, кто останутся в живых, всегда помнили бы об этом. Ступайте вон и оставьте меня в покое!"

Рабочие ушли, боясь, как бы не было хуже, говоря друг другу: "Какой черт с ним? Он говорит что-то о римлянах: может быть, о римских весах?"

А другой прибавил: "Он рассказывает не весть что о распутницах: уж не согрешила ли его жена?"

Тогда третий рабочий заметил: "А мне показалось, что он сказал про Кап-ми-дольо; вероятно, у него голова болит".

На что четвертый сказал: "А мне так показалось, что он жалуется на то, что пролил кувшин масла".

"Что бы там ни было,- сказали затем все,- а нам нужны наши деньги, а там пусть себе у него будет, что угодно".

Итак, они решили не ходить к Коппо больше в тот день, а вернуться к нему в воскресенье утром. Коппо же продолжал оставаться охваченным боевым пылом, который остыл у него только на следующее утро. И когда рабочие пришли вторично, он выдал им то, что им причиталось, говоря, что накануне вечером у него были свои печали.

Умный это был человек, хотя и пришла ему в голову странная фантазия; но если взвесить все, так фантазия эта проистекала из справедливого и доблестного рвения.

Данте и кузнец (фрагмент)

Флорентиец Данте Алигьери, превосходнейший поэт, писавший на народном языке, слава которого не убудет вовек, жил во Флоренции по соседству с семьей Адимари. Случилось, что когда некий молодой дворянин из этой семьи был за какое-то преступление привлечен к делу и должен был быть, согласно постановлениям о правосудии, осужден экзекутором, который, как кажется, дружил с Данте, то названный дворянин попросил Данте замолвить о нем словечко у экзекутора. Данте сказал, что охотно сделает это. После обеда он выходит из дома и идет выполнить поручение, но когда он проходит через ворота Петра, то слышит, что кузнец, ковавший на своей наковальне, поет Данте, как если бы он пел песню, перепутывая, однако, его стихи, которые он укорачивал и удлинял, чем, по мнению Данте, ему наносилась величайшая обида. Не говоря ни слова, он подходит к мастерской кузнеца, где лежало много всякого железа, которое тот пускал в дело, берет молоток и выбрасывает его на улицу, берет клещи и выбрасывает их на улицу, берет весы и выбрасывает их на улицу, и, таким образом он повыбрасывал множество железных предметов. Тогда кузнец, обернувшись к нему, говорит грубо: "Какого черта вы там делаете? Вы с ума сошли?"

Данте отвечает: "А ты что делаешь?"

"Я делаю свое дело,- говорит кузнец,- а вы портите мои инструменты, швыряя их на улицу".

Данте говорит тогда: "Если ты хочешь, чтобы я не портил твоих вещей, то не порть моих".

Кузнец спрашивает: "Разве я порчу что-либо из вашего?"

Данте ответил: "Ты поешь мою поэму и говоришь не те слова, какие я написал; у меня нет другого ремесла, а ты мне его портишь".

Кузнец, надувшись, так как он не знал, что ответить на это, собирает свои вещи и возвращается к своей работе. Когда ему хотелось петь, он пел теперь о Тристане и о Ланселоте и оставлял Данте в покое. <...>