Букинист. Из очерка "Петербургские разносчики" (П. В. Ефебовский)

Правду говорят, что русского человека куда ни кинь, везде годится, на все способен, всему выучится, ко всему приладится. Только дайте ему хорошего учителя. А какой же учитель может быть лучше нужды? И признаться сказать, только этот учитель и в состоянии победить обыкновенную беспечность русского человека. Чтобы не обращаться к предметам посторонним, я приведу в пример ту же самую толпу разносчиков, которую мы только что вывели на сцену. Кто, как не нужда, гонит их за пять, за шесть сот верст от домашней хаты? кто, как не нужда, заставляет разузнавать потребности жителей столицы? Нужда выгнала, попытались прийти, развернуть ум, способности, дремавшие до того, - и вышло хорошо. Кроме нужды, и пример великое дело. Иван в Питере нажил копейку, дай-ка и я то же сделаю. Сделал - хорошо, -и вот целая толпа горемык, поселенных на плохой земле, не имеющих часто ни кола, ни двора, идут в Питер и все возвращаются с копейкою в кармане.

- Кой черт, - думает Трофим, - все идут в Питер, все налаживаются, а иные даже успели и каменные дома построить и в мещане записаться! Да и что за люди!

Почти ни один грамоты не знает и никакому ремеслу не учился. А я, слава тебе господи, грамоту-то смекаю, как свои пять пальцев, недаром целый год у волостного писаря помощником был! Да и не только русскую грамоту, а благодаря сыну отца Василия - дай ему бог много лет здравствовать, - и латинские буквы сумею разобрать! Неужели и мне не найдется места в Питере? Как не найтись, иди только. И пришел Трофим в Питер, и принес с собой на разживу капиталу без малого сто рублев. Пришел, да и смотрит, за что бы ему приняться. Яблоки или грушу вареную продавать такому ученому мужу, как Трофим, не пригодится. Торговал у него дядя на Толкучем разным старым тряпьем. Приютился сначала Трофим к дяде, который и пустил его по городу собирать старое тряпье. Ходит Трофим по дворам да покрикивает козлиным голосом: старого платья, старого меду продать! и приносит к дяде каждый вечер целую кипу тряпок. На первый случай, конечно, хорошо, зашибить копейку можно, но и это ремесло не по Трофиму: он, по своему образованию, стоит слишком высоко над ветошниками Толкучего рынка! Надобно выбрать что-нибудь другое. Видит Трофим на том же рынке целые груды разных книг и от времени до времени, по знакомству с книжными торговцами, возьмет да и прочитает то ту, то другую книгу. Пришла ему, наконец, в голову идея, за которую он крепко ухватился.- Постой-ка, - думает он, - попробую, вместо тряпья, носить да продавать книги. Именно так! Только надобно примениться к этому делу. Идет Трофим в книжную лавку да спрашивает: а позвольте узнать, что стоит такая-то книга? Отвечают ему: пять рублей.- А вчера эту же книгу, да еще в переплете, отдавали ему на Толкучем за четвертак.- Хорошо, ладно, - думает Трофим, - будем смекать! Куплю за четвертак, продам за полтинник - придется капитал на капитал! - И вот Трофим знакомится и дружится с мальчиком из книжной лавки, узнает от него, какие книги наиболее покупаются, запасается каталогом Смирдина, сравнительно с ним закупает на Толкучем целую кипу книг, почти за ничто, и отправляется с ними по городу. Вот вам начало букиниста!

Ко всему этому - какое счастье - Трофим, толкаясь по улицам Петербурга, встречает сына отца Василия, того самого, который учил его некогда разбирать латинские буквы. Он кончил курс в семинарии и приехал на службу в Петербург. Хотя сын отца Василия и чиновник, однако ж он не загордился: он так же добр и милостив с Трофимом. А Трофиму это и на руку. Благодаря сыну отца Василия, он выучился разбирать заглавия не только латинских, но также французских и немецких книг. Он уже без запинки, взглянувши на заглавный лист, говорит: эвр де мосье де Вольтер, или: Гетес земтлихе верке. В благодарность за это он натаскал своему приятелю полную комнату книг и латинских, и французских, и немецких, и все за бесценок, за ту же цену, за которую сам купил. А кладовая Трофима, откуда он приобретает столько книг, была и есть Толкучий рынок, изобилующий, по признанию самого Трофима, книжным товаром более, нежели всеми прочими.

Изъяснив, в лице Трофима, происхождение промысла букиниста, я беру на себя смелость изобразить в нескольких словах и самую характеристику этого замечательного разносчика.

Букинист уже и по своему наружному виду существенно отличается от других разносчиков. Одет он, правда, так же, как и они, в суконный кафтан, большею частию синего цвета, и подпоясан кушаком; но разница, и весьма важная, доказывающая, что он по образованию стоит выше других разносчиков, заключается в его обращении, манерах, а также и в подстриженной бороде. Поступь его, ухватки и разговор являют человека, понимающего важность торговли, которою он занимается, торговли, удовлетворяющей не суетным потребностям роскоши и не пошлым требованиям вседневной жизни, но высоким требованиям ума и души. Он не балагурит, а ведет себя тихо, скромно и с должною сану важностию. Говорит он тихо и не совсем правильно, но довольно хорошо и особенно старается заимствовать выражения из книг, с которыми так много обращается. Вообще разговор его доказывает, что он много читал и значительно расширил сферу своих понятий; а подстриженная борода может служить признаком того, что он, не желая отстать от обычаев сословия, к которому принадлежит, более своих товарищей, однако ж, приблизился к сословию безбородому и образованному. Впрочем, такое неутральное положение бороды букиниста можно объяснить еще и другими обстоятельствами. Вероятно, до него, как до человека, следящего за образованием, дошел слух о нерешенном еще ныне и колеблющемся европейском вопросе: признавать ли бороду признаком образованности. И я позволю себе думать, что вслед за решением сего вопроса должна прекратиться и неутральность бороды букиниста, а именно: если решение склонится в пользу бороды, то букинист отпустит ее вполне, в противном же случае сбреет ее также вполне.

Товар свой букинист носит в холщовом, узком и длинном мешке. Мешок этот, с прорехою посередине, перекидывается через плечо так, что часть книг лежит у букиниста на спине, а другая на груди. Кроме этого мешка, букинист несет еще в руке другой мешок, также из холста, и наполненный книгами.

Уважая собственное достоинство, букинист не кричит по улицам, как другие разносчики, однако ж позволяет себе остановиться перед окнами дома, где на него обратили внимание, и махать книгами, находящимися у него в руках, как бы спрашивая: не прикажете ли войти? Если его позвали, он входит, становится на одно колено и сбрасывает с плеча мешок с книгами. Следует, разумеется, вопрос: какие у тебя книги? Букинист без запинки отвечает: романы-с - и вслед за тем начинает выбрасывать книги, провозглашая их названия:

- Он и она, - роман господина...

- Мимо, - прерывает покупатель.

- Леонид, сочинение...

- Мимо, мимо!

- Студент и княжна...

- Мимо!

- Учительская дочка, прекрасная Астраханка...

- Мимо, все-таки мимо!

- Сочинения дворянина Кукареку...

- Кой черт! - восклицает нетерпеливый покупатель, - ты все дрянь показываешь! Разве лучше ничего нет?

- С собой нет-с, а можно достать.

- И кроме романов можешь что-нибудь достать?

- Все, что угодно! А впрочем, если прикажете, со мной есть еще разные путешествия, истории...

- Покажи.

Букинист снова начинает возиться в мешке; но прежде, нежели дойдет до обещанных путешествий и историй, пытается навязать некоторые из своих книг.

- Вот-с Юрий Милославский.

- Читано.

- А может статься, вот эту желаете, - продолжает он, вытаскивая целую кипу книг какого-нибудь полуизданного журнала, которого издатель начал пышным объявлением, а кончил, увы! не додавши пяти книг.- Купите, сударь, все семь книг, дешево отдам!

- Как семь книг? А где же остальные?

- Редактор обещает издать в будущем году. В этом году у него, вишь, денег не хватило. Угодно купить журнал?

- Читай его сам.

Дошла, наконец, очередь до требованных книг. Букинист провозглашает: Путешествие по России в двадцати губерниях...

- Дичь, дичь!

- Путешествия на луну...

- Вздор.

- Путешествие по Невскому проспекту...

- Нет, это уж из рук вон! ты, кажется...

- А вот и истории-с. История господина Эртова, история господина... плачевная история...

- Нет, послушай, любезный, ты, кажется, смеешься надо мной!

- Помилуйте, как можно-с!

- Зачем же все вздор показываешь? Неужели у тебя ничего нет получше этого?

- Я уж докладывал, что с собой нет, а могу достать все, что угодно.

- И иностранные книги?

- Всякие-с.

- Просили меня купить: Les mysteres de Paris.

- Какое издание прикажете, брюксельское или парижское?

- Да которое подешевле.

- Конечно, брюксельское.

- А что стоит?

- В магазинах стоит двадцать рублей без переплета, а я могу достать за десять в переплете.

Коль скоро букинист назначает цену книге, он вместе с тем объявляет и магазинную ее цену, которую еще преувеличивает, чтобы показать, что он берет с вас гораздо дешевле. Впрочем, за половину против настоящей магазинной цены он всегда может достать вам книгу, и еще часто в отличном переплете. Это может набросить тень на промысел букиниста: прямым путем едва ли можно достать новую книгу за полцены. А какое ему дело: он купил книгу на Толкучем, а каким путем она зашла туда, это до него не касается. Впрочем, такие книги, как Mysteres de Paris, которые покупаются богатыми людьми только для прочтения, а потом бросаются, словом, книги, не могущие составить капитальной принадлежности хорошей библиотеки, букинисту нетрудно добывать за бесценок не на одном только Толкучем рынке. Сверх того, мало ли в Петербурге случаев, которыми букинист может воспользоваться. Промотался, например, какой-нибудь барин, для виду имевший у себя библиотеку, смотришь, библиотека уже в руках букиниста, или: умер богатый любитель чтения, завещавший сыну хранить и передавать по наследству книги, которые он с большими пожертвованиями собирал в продолжение целой жизни, а букинист тут как тут, у него в библиотеке, и покупает книги с пуда.

Все вышеизложенные проделки букиниста с покупателем должно относить только к тем случаям, когда он пришел в дом в первый раз и еще не разузнал порядка, с каким покупателем имеет дело. Однако ж обстоятельство, что мешки его набиты вздорными романами и дрянными путешествиями, доказывает, что требование большинства читателей клонится именно к подобного рода книгам. Дельных книг он не носит с собой вовсе, и вообще к людям знакомым и у которых он поставщиком книг, букинист является совсем в другом виде. К ним приходит он часто вовсе без книг, а только с лепортом, как он говорит.

Не удивительно ли в самом деле, что букинист, что, просто сказать, Трофим, умевший только читать по-русски и кой-как разбирать латинские буквы, поживши в Петербурге два-три года, в состоянии рассказать вам к первому числу каждого месяца о ходе и движении русской, а частию и иностранной литературы, и рассказать отчетисто и беспристрастно. Он никак не берется излагать собственное суждение о достоинстве вышедших сочинений и добродушно признается, что он человек темный и вовсе ничего не понимает; зато он с удивительною верностию передает слышанные им суждения разных лиц и мнения журналистов и литературных партий, прибавив к тому только самое скромное замечание: книга должна быть хороша, или: видно, книга-то плохонька. Но и это замечание решится он произнести не прежде, как взвесив и обсудив порядком все известия, которые ему удалось собрать. Самое же замечательное в ежемесячном рапорте букиниста то, что ему известны часто скрытые от нас, читающих, рапорты журналов о вновь выходящих книгах, причины и побуждения восторженных похвал и порицаний.

- Вот-с вышли сочинения такого-то господина, - говорит Трофим, - или такой-то госпожи, во стольких-то частях. Продаются в магазинах за такую-то цену, а я могу достать за столько-то. Отзывы журналов об этой книге такие: один журнал говорит, что эта книга удивительная, неслыханная, невиданная; ошибок и промахов в ней никаких не имеется, а сочинитель обладает необыкновенным талантом. Другой журнал утверждает, что сочинение означенного господина или означенной госпожи никуда не годится, что автор не имеет ни малейшей способности и даже не знает грамматики.

После этого на несколько минут следует молчание и на лице Трофима является насмешливая улыбка. Значит, он готовится открыть вам тайные причины этих безотчетных похвал и порицаний.

- Вот видите ли, сударь, - продолжает потом букинист, - когда книга вышла из печати, сочинитель побежал разносить ее по журналам и критикам и созывать их на обед; да, вишь, дал маха, или уж не хотел, только мне наверное известно, что того, который его разбранил, он не только не позвал на обед, да и книги ему вовсе не поднес. Словом, не поклонился, как следует.

В подтверждение того, что сочинитель действительно давал обед критикам, Трофим обстоятельно вам расскажет, что именно кушали за столом и как с бокалом шампанского в руках хвалили его сочинение и обещали вывести в люди.

- Вышли романы такой-то и такой-то, - продолжает букинист, кончив описание обеда у сочинителя, - первый похвалили все журналы, а должно быть, не очень хорош, расходится куда как плохо. Вот я целый месяц ношу один экземпляр и не знаю, куда сбыть. Второй роман похвалил только один журналист, и тот потому, что сочинитель приходится ему зять или свояк, не могу наверное сказать.

Расходится нешто, так себе, но больше в простом народе и между купцами.

Объявив еще о нескольких вновь вышедших книгах, с подробностями о похвалах или порицаниях в журналах, букинист вынимает из-за пазухи лист бумаги, весь исписанный. Это оглавления иностранных книг, написанные самим букинистом русскими буквами. Эти оглавления относятся частию ко вновь вышедшим, наиболее известным иностранным книгам, большею же частию к тем, которые букинисту удалось приобрести в разных местах в продолжение месяца. Впрочем, он записывает на бумажку имена только таких книг, которые его особенно затрудняют.

Лепорт букиниста оканчивается вопросом: что прикажете принести? Заказанные книги являются через два или три дня и отдаются за половинную цену против каталогов или афишечных объявлений книгопродавцев.

Что весьма важно также для небогатых любителей книг, имеющих дело с букинистом: этот промышленник берет за книги не только деньгами, но всем, чем угодно. У него все идет в счет: сапоги, халат, оборванные книги, поломанные стулья и столы, наконец даже старые афишки, банки, бутылки, огарки, веревочки, тряпки. Он ничем не пренебрегает, потому что всему находит сбыт.

Спрашивается, не удивительный ли, не преполезный ли человек букинист? Представляя вам ежемесячный рапорт о ходе книжного дела, он еще очищает дом ваш от всякого хлама и, взамен того, доставляет средств наполнять вашу главу - другим хламом или чем-нибудь полезным - это уж не его дело. 1845 г.