Библиофилы (Н. Д. Иванчин-Писарев)

В нравственном мире, как и в физическом, все оттенено, все различено по степеням, по разрядам. Охота до книг разделяется также на многие разряды. Ни слова о библиофилах, которые дорожат первым изданием (editio princeps) Гутенбергов, Альдов, Эльзевиров, почти не раскрывают их, чтобы не повредить всецелости экземпляра, для обладания коим подъято было столько трудов, истрачено столько денег; ибо он редчайший, едва ли не единственный: он с ошибками в нумерации страниц и с краями менее обрезанными (1а marge non rognee), - ни слова о них: я сам из числа таких чудаков по охоте к эстампам. Еще менее можно сказать здесь об охотниках обыкновенных, которые читают свои книги, не щадя экземпляра; эти, в случае истребления их библиотеки пожаром, готовы, подобно Фенелону, сказать друзьям: "Было бы жаль, если бы я не помнил всего содержания своих книг". В характере этого разряда нет ничего резкого, казистого.

Но вот бывали еще такие библиофилы: у одних книги расставлены так: большие на нижних, малые на верхних полках и, если не придутся форматы одинаковой вышины на той же полке, то хозяин отсылал несколько из них к переплетчику, чтобы урезать верхние и нижние края по данной мерке^*.

^* (Нечто сходное с этим относительно к охоте до картин, случилось однажды на моих глазах. Один охотник приезжал в меняльную лавку, где продавались картины, с длинным шнуром, на котором были навязаны узлы, - и по этим меркам купил несколько картин, соображаясь с мерою стен и простенков его дома. Он, сказывал, однажды урезал с двух боков картину, не приходившую в симметрию к другой на той же стене... )

Есть охотники до книг чужих. Надобно видеть и слышать, как выразительно выпрашивают они для прочтения новую книгу, только что купленную вами, уверяя вас, что умирают без литературных занятий, господствующей их страсти. Через три или четыре недели с восторгами хвалы сочинению и с живейшею благодарностью они возвращают книгу - с неразрезанными листами! К этому разряду принадлежат и те, у которых я заставал на кабинетном столике какую-то книгу, уезжал в деревню и, возвратясь на другой год, узнавал свою старую знакомку, спавшую годовым сном на том же столике.

Но вот разряд охотников до книг довольно несносный: это зачитывалъщики. Не истратив ни рубля на свое образование, они и библиотеки свои составляют даром. У меня был весь Пушкин прежних изданий: теперь я принужден купить новое. В этом разряде есть оттенок между двумя полами: мужчины-зачитывалыцики молчат во всю жизнь о ваших книгах; женщины сами напоминают вам о них, как бы желая уверить вас, что вы еще обязаны им благодарностию. Но нет худа без добра: эти, кажется, читают, ибо знают, какие книги им выпрашивать, хотя подобные средства к начитанности и неприятны для хозяина, не предпринимавшего довершать на свой счет всенародного просвещения. Покойный И. И. Дмитриев был так напуган ими, что мне, удостоенному его 19-летней приязни, он редко отпускал книги и при свидании спрашивал у меня о них с каким-то тревожным любопытством.

Скажу о последнем разряде библиофилов, кажется, уже недостойных никакой пощады. Однажды я не досчитался трех томов Шатобриана и двух Герцогини Абрантес. Весь дом был в большой суматохе, которая, как часто бывает, кончилась ничем, то есть неизвестностью, где и кем зачитались мои книги. Чрез месяц они отыскиваются- в лакейском залавке, с изобличением наемного слуги, давно подозреваемого крепостными. Следствием было признание: "Виноват, я надеялся, истратив годовое жалование, иметь что-нибудь в запасе. Знай, что за каждый том я могу выпить стаканчик".- "Злодей! вот тебе остальные томы Герцогини Абрантес; но зачем было лишать меня Шатобриана? - и куда хотел ты перенесть святые думы, пламенные строки великого писателя!"

Этот разряд библиофилов, кажется, несноснее всех вышеозначенных, - и я гневно предаю его суду современников и потомства. 1843 г.