А. Е. Викторов не верит авторитетам...

В 1912 году в импозантном томе, изданном к пятидесятилетию Московского Румянцевского музея, был помещен список "личного состава" этого прославленного собрания книг и произведений изобразительного искусства, которому в следующем пятидесятилетии суждено было стать крупнейшей библиотекой мира. В ту пору еще была жива память о человеке, который создавал Отделение рукописей и славянских старопечатных книг и стал его первым хранителем. Имя его названо в списке: статский советник Алексей Егорович Викторов.

Сын деревенского дьячка из небольшого сельца Орловской губернии, он пошел традиционным путем выходца из духовного сословия. Четырнадцати лет от роду поступил в Орловскую семинарию, в 1846 году стал слушателем Московской духовной академии. Схоластическая система преподавания, процветавшая здесь, гнетущим образом действовала на слушателей. Вспоминая о годах учебы, Викторов впоследствии писал академику И. И. Срезневскому, что вышел он из стен академии с теми же знаниями, с которыми пришел туда.

Карьера священнослужителя не вдохновляла Алексея Егоровича. В 1852 году, окончив академию, он попросил уволить его из духовного звания "за слабым здоровьем". И тогда же поступил на службу в Главный архив Министерства иностранных дел.

Младший архивариус Викторов много читал в те годы. Древняя российская словесность стала его страстью.

Работая в архиве, Алексей Егорович одновременно вел курс древнерусской литературы в Ермоло-Мариинском институте для девиц. Одна из слушательниц - княжна Мария Макушева - привлекла его внимание тем, что самостоятельно изучила древнерусский язык и перевела с него летопись Нестора.

Викторов часто беседовал с девушкой и постепенно привязался к ней. Выпускные экзамены Макушева сдала блестяще. Поздравляя ее, Алексей Егорович, неожиданно для себя, сделал предложение. И добавил:

- Вы княжна, а я попович! Захотите ли идти об руку с поповичем?

Вскоре сыграли свадьбу. Совместная жизнь складывалась счастливо. Но полтора года спустя молодая жена Алексея Егоровича заболела и умерла. Викторов замкнулся в себе и отныне уже ничем, кроме милых его сердцу старинных книг, не интересовался.

Жил он на казенной квартире, в которой, как вспоминают современники, не было "ни кровати, ни обеда, ни даже прислуги - ничего, что делает уютной и приветливой квартиру одинокого человека". Спал Алексей Егорович "на жесткой кушетке, питался - как студент - сухоядением: яйца, колбаса, икра - обычное меню студенческой кухни, и только за год до смерти стал посылать за обедом в один из московских трактиров".

В 1862 году Викторова пригласили в только что открытый Румянцевский музей; он стал хранителем Отделения рукописей и славянских старопечатных книг.

Для музея Алексей Егорович сделал исключительно много.

Коллекция старопечатных книг, собранная графом Н. П. Румянцевым, могла похвалиться первоклассными раритетами. Но была она и весьма фрагментарной. Русских книг XVI - XVII веков в ней было менее ста.

А. Е. Викторов старался пополнить собрание. Он много ездил по стране, посещал монастыри и старые церкви, привозил в Москву рукописи и древние книги. Все собиратели были у него на учете. Некоторых он уговаривал подарить книги музею, у других выменивал раритеты, которых в музее не было, у третьих покупал собрания целиком.

Сколько томов за эти годы прошло через руки Алексея Егоровича, сосчитать невозможно. Каждый из них он внимательно изучал и тщательно описывал: архив А. Е. Викторова, который хранится в Отделе рукописей Государственной библиотеки СССР имени В. И. Ленина, - неисчерпаемый кладезь сведений для историков рукописной и печатной книги.

А. Е. Викторов. С гравюры Ю. Барановского. 1884 г.

Стараниями А. Е. Викторова в Румянцевский музей поступили собрания Т. Ф. Большакова и Д. В. Пискарева, архимандрита Амфилохия и П. И. Севастьянова и особенно богатые библиотеки библиографа и книговеда В. М. Ундольского и украинского коллекционера И. Я. Лукашевича - в каждом более 800 старопечатных книг.

"Какими-то путями, - рассказывали современники, - ему удавалось всегда знать первым не только о продаже какой-нибудь библиотеки, но даже какой-нибудь одной рукописи или старопечатной книги. И во время хлопот о таких приобретениях он обыкновенно переживал все муки, какие переживает влюбленный, не уверенный во взаимности. Мучился, волновался, лишался аппетита, не спал ночи, если встречались неудачи в задуманных планах".

Читатель, наверно, помнит слова М. П. Погодина о Василии Федоровиче Моржакове, торговавшем старыми книгами на Нижегородской ярмарке: "...не зная грамоте, он взглянет на книгу и скажет вам, бывало, где она напечатана".

Алексей Егорович Викторов этим искусством овладел в совершенстве. По сравнению с Моржаковым, у него было немало преимуществ, и, прежде всего, блестящие познания в области древнерусской словесности. Был Викторов и превосходным палеографом - моментально, с листа, расшифровывал вязь, читал неразборчивую скоропись, мог по почерку определить место и время создания рукописи.

Из великой массы просмотренных Викторовым старопечатных книг мысль его со временем вычленила обособленную группу: три "Евангелия", две "Псалтыри" и две "Триоди". Ни в одной из этих книг не было ни предисловий, ни послесловий. Кто, где и когда напечатал их - оставалось загадкой.

Попадались они библиографам и ранее. Еще в 1833 году собиратель старых книг А. С. Ширяев описал одно из "Евангелий" с характерным узким шрифтом. Напечатано оно плохо, - видно, мастер его только-только осваивал типографскую технику.

"Она есть одна из первых вышедших на славянском языке книг", - посчитал Ширяев. И отнес ее к самому началу XVI столетия.

Павлу Михайловичу Строеву было известно другое "Евангелие" - с более широким шрифтом и заставкой, в которой был изображен один из легендарных авторов книги - евангелист Матфей. Книга находилась в собрании Ивана Никитича Царского, каталог которого Строев составил. В том же собрании было еще одно "Евангелие" - с совсем уже широким шрифтом, а также "Триодь постная" с удивительно красивой заставкой.

"Напечатано где-нибудь на юге, в начале XVI века", - решил П. М. Строев.

"Евангелие" вызвало у него некоторые сомнения, и он сопроводил описание следующим размышлением:

"Издание не известное библиографам, конечно, южное; или не первое ли московское, если оно действительно было".

"Где-нибудь на юге" - значит в Сербии, в Валахии или в Венеции. Мнение это вскоре стало общепринятым.

Иван Прокофьевич Каратаев, один из крупнейших авторитетов в области славянской библиографии, описал в своей "Хронологической росписи славянских книг, напечатанных кирилловскими буквами" (Спб., 1861) три "Евангелия" и "Триодь постную", не имеющих выходных сведений, и атрибутировал: "южной типографии, половины XVI века".

Заставка из среднешрифтного 'Евангелия'

Заинтересовавшись безвыходными старопечатными книгами, А. Е. Викторов прежде всего установил, что все они, очевидно, сделаны в одной типографии. Двум "Евангелиям" - со средним и с самым широким шрифтом - соответствовали две "Псалтыри", напечатанные теми же шрифтами. Во всех трех "Евангелиях" встречалась одна и та же заставка. Были и общие инициалы-буквицы.

Шрифт, вязь, заставки книг, вне всякого сомнения, восходили к московской рукописной традиции, превосходно знакомой Алексею Егоровичу. На краковские, венецианские, сербские они совершенно не походили.

А. Е. Викторов тщательно изучил особенности языка и состава безвыходных книг.

Редакция их во всем восходила к московским рукописям и к более поздним московским изданиям.

Постепенно у Викторова складывалось мнение: безвыходные старопечатные издания напечатаны в Москве. Однако высказать его публично Алексей Егорович долго не решался. Слишком велик был авторитет П. М. Строева, И. П. Каратаева и других библиографов.

Нужно было определить: когда были напечатаны безвыходные книги?