Новости    Старинные книги    Книги о книгах    Карта сайта    Ссылки    О сайте    


Русская дореформенная орфография


Книговедение

А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Ы Э Ю Я A B D








предыдущая главасодержаниеследующая глава

Глава 21. Бересту можно найти везде

На протяжении последних двенадцати лет источником пополнения фонда берестяных грамот были не только раскопки. Хотя, разумеется, именно в раскопках найдено подавляющее количество новых документов. Отдельные письма, как и раньше, обнаруживали в земле в ходе строительных работ. Будучи вырванными из цельных комплексов древних усадеб, они многое утратили в своей научной ценности, но, сохранив свои тексты, всякий раз так или иначе пополняют наши представления о прошлом, дают новые материалы для выводов и наблюдений.

В 1969 году Л. В. Черепнин писал, что документы не знают специальной повинности крестьян в пользу детей и других родственников феодалов. Поводом для этого послужил текст берестяной грамоты № 136, в которой имелось требование платить «детям по белке». Из содержания этой грамоты, найденной еще в 1954 году при случайных обстоятельствах, оставалось неясным, идет ли речь о крестьянах - «Мысловых детях», заключивших договор с феодалом, или о детях феодала. Поэтому требование платить «детям по белке» можно было понимать, как необходимость каждому из Мысловых детей платить по белке своему господину, но можно было толковать это место документа и иначе: Мысловы дети обязаны платить по белке каждому из детей своего господина. После находки этой грамоты прошло восемь лет, и в 1962 году в Кожевниках, неподалеку от знаменитой церкви Петра и Павла, была найдена - снова при случайных обстоятельствах - в водопроводной траншее грамота № 406. Она оборвана сверху, но сохранила значительную часть своего текста: «...то. А ми тобе, господине Офоносе, кланяесме, а даро ведаеше 3 куници 3 годо. А поцне прошати жене или сынове, - жени 2 бели, а сину белка». Новая находка, таким образом, зафиксировала, что повинности в пользу членов семьи феодала существовали, и дала правильное толкование спорному месту грамоты № 136.

В 1963 году на Торговой стороне, на берегу Волхова, близ нового моста, также в траншее нашли грамоту № 416, сообщившую об очередном неурожайном годе: «Погибло сено у Дорофея... погибло сено в Острове...».

В 1965 году также на Торговой стороне, но на этот раз вблизи церкви Ильи, обнаружен документ особого типа, не встречавшегося прежде,- опись чьего-то имущества. Грамота, получившая номер 429, сильно пострадала, но в основном читается неплохо:

«Монисто, усьрязи, кожуха... три отчька польпьна и с ъчьльцьм.., шьсть гоубичь, пьрьни и възогьловие, лудии... 5 роужьныхо, а три бьла, оков... гълько, ларь».

«Монисто» это ожерелье. «Усерязи» - серьги. «Кожух» - шуба. «Оточек» - край одежды, тесьма. «Очелец» или «очелье» - головной убор, кокошник. «Губицы» - банные губки. Их привозили из Средиземноморья, и однажды в первые послевоенные годы раскопок такую морскую губку нашли в Новгороде. «Перени» - перины. «Возголовье» - подушка. «Лудии» - производное от слова «лудан», которое означало шелковую ткань. Далее говорится о каких-то пяти красных вещах и трех белых вещах, «окове» - окованной бадье, «голеке» - кувшине, «ларе» - сундуке.

В 1967 году в Плотницком конце Торговой стороны найдена берестяная грамота № 445 с текстом настолько ясным, что он не нуждается в переводе: «Всяло горончаро 2 сорока куницю, кобылу, 3 кожи, шапка, сани, хомуты. А целовало еси ко мнь, а не прислало еси. Ясо погибло».

Прорись берестяной грамоты № 463 - распоряжение Совета господ начала XV века
Прорись берестяной грамоты № 463 - распоряжение Совета господ начала XV века

Замечательную грамоту случайно нашли в 1969 году не в Новгороде, а в загородном поселке Панковке, но в земле, привезенной для клумбы из Кожевников, окраины древнего Неревского конца. Документ сохранился целиком и написан на обеих сторонах берестяного листа. По форме букв эта грамота № 463 может быть датирована первой четвертью XV века. Вот ее текст:

«Поклон от Федоря и от Кузми и от хого десяика Сидору и к Мафию. Переми посядничи куня ми, неси подяти а ото в лоних в недоборех, в ни(ни)шних. И проси борца о Петрове дни. Лоншии бориць своим недобором, а ни(ни)шнии бориць своим. В недоборех плати ми ся животиною».

О чем говорится в этой грамоте? Прежде всего, о вещах сугубо официальных, связанных с государственными доходами. Борцы - государственные чиновники, взимавшие государственные подати, обязаны к Петрову дню собрать подати текущего года и недоимку за прошлый год. Мы уже хорошо знаем, что такие подати собирались как раз в Петров день. Если за прошлый год и за нынешний будет «недобор», если борцы не смогут полностью собрать положенную сумму податей, то пусть они расплачиваются «животиною», собственным домашним скотом. Из этой суммы налогов нужно отделить то, что полагается посаднику, и прислать «мне». Хотя авторов письма несколько, главный выделен. Деньги нужны ему, но это требование имеет вполне официальный, законный характер, и поэтому как бы скреплено «подписями» целой группы лиц. Кто эти лица? В перечислении авторов есть очень трудное место «хого десяика», которое нужно перевести как «всего десятка»: «От Федора и от Кузми и от всего десятка». Кто эти Федор и Кузьма и что это за десяток? Если двенадцать человек свободно распоряжаются борцами и посадничьими кунами, значит им принадлежит верховная власть в государстве. Обратимся к спискам новгородских высших должностных лиц первой четверти XV века. В них легко обнаруживаются и Федор, и Кузьма. Во второй половине 10-х годов XV века неоднократно занимал должность степенного посадника боярин Федор Тимофеевич. А степенным тысяцким в те же годы не раз избирался другой боярин Кузьма Терентьевич. Если Федор и Кузьма степенные посадник и тысяцкий, кто же вместе с ними обязан был освящать государственные распоряжения? Верховный орган власти в этот период кроме степенных включал еще по одному посаднику и по одному тысяцкому от каждого конца. А коль скоро концов было пять, следовательно, рядом с Федором и Кузьмой сидело еще десять бояр, представлявших концы Новгорода. В важнейших решениях участие кончанских представителей было обязательным. Обязательным оно оказалось и тогда, когда возник вопрос об использовании государственных доходов за два года.

Таким увидели археологи сверток грамот № 519-521 через 10 минут после его находки
Таким увидели археологи сверток грамот № 519-521 через 10 минут после его находки

Самая сенсационная находка берестяных грамот вне раскопа сделана 9 июля 1974 года. Она лежала на экспедиционном столе спустя каких-нибудь десять минут после того, как работница 77 строительного управления Новгорода Раиса Павловна Филатова обнаружила ее, роя яму для новой ограды Новгородского водопровода на берегу Волхова на Торговой стороне. Такая оперативность - отрадный результат широкой пропаганды ценности древних предметов, которые при любых работах могут быть случайно извлечены из земли. Эту пропаганду неустанно ведет и Новгородская экспедиция, и Новгородский музей, развернувший эффектную экспозицию археологических материалов.

Трудно передать взволнованность, которую довелось испытать, держа в руках еще неразвернутый невероятной величины сверток бересты. Вся его лохматая поверхность была испещрена процарапанными строками текста. «Такого не бывает» - вот единственная мысль, которая вытеснила все остальные в первые минуты. Такого, действительно, не бывало. В свертке был не один лист, а целых три. Размер самого большого из них достигал полуметра в длину и двадцати сантиметров в ширину. Верхний лист сильно пострадал, распавшись на несколько фрагментов, и потребовалось несколько часов для того, чтобы, сняв его и собрав снова, развернуть остальные, увидеть их тексты. Нужно ли говорить, что в эти часы преодолевались не только технические трудности приближения к тексту, но и всеобщее нетерпение - чувство, всегда предшествующее чтению новых грамот на бересте, но на этот раз многократно возросшее.

И вот, наконец, первый цельный, самый большой лист - под стеклом. Приступаем к чтению, предварительно сосчитав строки. Их пятнадцать.

«Се азъ рабъ божий Мосии пишю рукописание при своемъ животе...». Традиционная фраза духовной грамоты, завещания. Некий Моисей, находясь в добром здравии, распоряжается имуществом на случай смерти.

«А приказывае животъ свои детемъ своимъ...» Вторая фраза документа заставляет обратить внимание на видимое противоречие с первой фразой. Там употреблена грамматическая форма первого лица: «Се азъ» - это я, «пишю» - пишу. А здесь неожиданный переход к третьему лицу: «приказывае», т. е. приказывает. Если Моисей сам, собственноручно писал свою духовную, он не мог бы назвать себя в третьем лице. Иное дело, если он диктовал грамоту писцу или изложил ему существо своих распоряжений. Писец мог путаться в лицах. Духовные грамоты всегда излагались от первого лица, но когда записываешь чужие слова, ошибиться немудрено.

Итак, перед нами духовная грамота. Прежде чем продолжить ее чтение, нужно попытаться датировать ее. Ведь когда берестяная грамота найдена не при раскопках, возможности определить ее время по уровню залегания в слое отпадают. Единственный способ разобраться в хронологии текста предоставляет палеография - наука о форме букв, рисунок которых меняется от столетия к столетию. Уже в первой строке документа имеется несколько начерков, характерных для сравнительно узкого времени - второй половины XIV - первой четверти XV века. Место находки тогда было незастроенной окраиной города, слабо освоенным пустырем и, следовательно, сверток грамот, получивших номера 519, 520 и 521, скорее всего потерян случайно.

Продолжим чтение грамоты:

«А приказывае животъ свои детемь своимъ...» - А отказывает имущество свое детям своим.

«Сосенескую землю и Засосенкую землю по деловой грамоте, и Зашолонкую землю, где Матфею и Тарасиинимъ детемь, а ту мне трьть, и во Вшашкеи земле...».

Моисей перечисляет принадлежащие ему земли Сосенскую, Засосенскую, Зашелонскую и Вшашскую и объясняет, на каких правах он ими владеет. Эти участки достались ему по деловым, иначе раздельным грамотам с Матфеем и Тарасьиными детьми. Некогда и Моисей, и Матфей, и Тарасьины дети сообща владели перечисленными угодьями, а потом разделили их, и каждый получил свою треть в полную собственность.

«И Кромиски земли свою треть, и на Вышкове свою треть, а Вышковскии грамоте за Юриемь за попъмъ за Илиинскимъ...».

Кроме того, Моисею принадлежат Кромиская и Вышковская земли, которыми он прежде также владел сообща, но не с Матфеем, и не с Тарасьиными детьми, а с попом Ильинской церкви Юрием. По раздельным грамотам Моисею здесь также досталась треть, остальные две трети получил поп Юрий, у которого хранятся и «деловые» грамоты на эти участки, обоснование прав на них Моисея.

«А Сосенкии грамоте за Тарасииними дедми...». Здесь Моисей вспомнил, что не указал местонахождение документов на те земли, которыми он прежде владел вместе с Матфеем и Тарасьиными детьми, и сообщает, что грамоты хранятся у Тарасьиных детей.

«И Пожарискую землю, а грамоти за Лукой за Степановимъ...».

Еще один участок земли - Пожариский - принадлежал Моисею после раздела с неким Лукой Степановичем, у которого и находятся соответствующие «деловые» грамоты.

«А дети свои приказываю Василию Есифовицю и Максиму Василиевицю и осподе своей, роду племяни своему...».

Заботу о своих детях, еще малолетних (ведь в завещании даже не указаны их имена), Моисей поручает своей семье (осподе) и всем родичам (роду и племяни своему), но прежде всего Василию Есифовичу и Максиму Васильевичу. Оба душеприказчика названы уважительно с «вичем», а это значит, что они были авторитетными боярами. Максима Васильевича в летописях и других письменных источниках отыскать не удалось. А новгородский боярин Василий Есифович в 1405 году был степенным тысяцким, в 1410 году в той же должности участвовал в проведении денежной реформы, которая отменила обращение товаро-денег и узаконила пользование в Новгороде серебряными прибалтийскими монетами, а в 1416 году был избран степенным посадником. Как руководитель Новгородского государства Василий Есифович фигурирует в рассказе о знаменитом восстании Степанки против бояр в 1418 году и в последний раз как посадник упоминается в летописи под 1421 годом. Столь авторитетному человеку и поручает Моисей заботу об имущественных правах своих детей, беспокоясь, чтобы их не обидели после его смерти какие-нибудь любители чужой собственности. Обратите внимание, что Василий Есифович в грамоте Моисея никак не титулуется - ни тысяцким, ни посадником, а это значит, что духовная написана, по крайней мере, до 1405 года, когда Василий Есифович еще не имел никаких титулов. Следовательно, мы получаем право датировать грамоту в более узких пределах рубежом XIV и XV веков.

Поручением заботиться о детях грамота № 519 не оканчивается. Далее следует еще шесть строк:

«Аже не будьть остатка детей моихъ, ино мои оучастокъ Зашелоскои земле святому Николе на Струпини...» - а если не останется детей моих, то мой участок Зашелонской земли святому Николе на Струпине. Небольшой населенный пункт Струпино существует и сейчас в низовьях реки Шелони, в районе Шимска, неподалеку от впадения Шелони в Ильмень. В XV веке этот пункт занимал важное административное положение, будучи погостом, центром значительной сельской округи. Был в нем и Никольский монастырь, упраздненный в первой половине XVI века. Этому монастырю в случае смерти своих детей Моисей завещает участок Зашелонской земли.

Определив местонахождение Никольского монастыря, мы получаем возможность найти на карте часть земель Моисея. В непосредственной близости к Струпину при впадении ее правого притока речки Сосенки древние писцовые книги XVI века называют деревню Сосну, которая существует и сегодня, называясь несколько иначе - Сосница. Следовательно, Сосенские земли были землями деревни Сосна. Засосенская земля находилась здесь же, но по другую сторону речки Сосенки. С теми же местами связана и Зашелонская земля - напротив устья Сосенки, за Шелонью. По соседству с ней отыскивается Вшашская земля, но в документах и на картах она именуется Пшашской по имени речки Пшаги, впадающей в Шелонь слева как раз напротив устья Сосенки. Замена буквы П на В не должна удивлять. Эти звуки в новгородском диалекте могли меняться местами. В качестве примера можно указать деревню Пышково, которая иначе называлась Вышково.

Если в случае смерти детей Моисей предусматривает дальнейшую судьбу одного из принадлежащих ему участков, нужно думать, что он распорядился и относительно других своих владений. Действительно, все окончание грамоты № 519 посвящено таким распоряжениям:

«А Сосенская земля Тараснинимъ детемъ, а Скутовеская земля Матфею и его братану Григорию...». Остальные участки тех земель, которыми Моисей прежде владел сообща с Матфеем и Тарасьиными детьми, в случае смерти его детей возвращаются к бывшим складникам, совладельцам Моисея - Тарасьиным детям и Матфею, а также к двоюродному брату (братану) последнего - Григорию. Вшашский участок назван здесь Скутовским.

«А Кромеская и Вышковеская земля святей Богородици на Дубровни». Дубровна также легко отыскивается на современной карте, но не в тех местах, где располагались Сосенские владения Моисея. Этот населенный пункт находится в районе среднего течения Шелони, примерно в 80 километрах от устья Сосенки, на левом притоке Шелони реке Удохе. В XV веке Дубровна также была погостом с церковью Рождества Богородицы. На территории этого погоста писцовые книги конца XV века называют деревни Кромиско и Вышково, с которыми, таким образом, и связаны одноименные владения Моисея.

«А Пожариская земля тесту моему Костянтину». В том же Дубровенском погосте те же источники называют деревню Пожарища.

Итак, Моисей владел землями в Струпинском и Дубровенском погостах Новгородской земли. Но ведь это не все его имущество. В известных нам сейчас средневековых завещаниях сначала описываются земли, потом двор и хозяйство, а в конце грамот указываются свидетели - послухи. Как ни велика грамота № 519, однако она является только началом завещания. Где же его конец? Нужно думать, что на том берестяном листе, который завернут в эту грамоту. Он написан тем же почерком, но размер листа не так велик.

«А двор мои в городе, а пожня на Глушици, а другая за Городищем, а то Даниловимъ детемь...». Грамота № 520 начинается именно теми словами, которые ожидалось здесь увидеть. И, тем не менее, чтобы устранить все возможные сомнения и убедиться в принадлежности обоих берестяных листов одному документу, нам следует прочесть весь текст до конца:

«А не виноватъ есмь никому ницимъ, развие богу душою. А на то богъ послухъ и отець мои душевне игумень Демидъ святого Николе и попъ Офоносъ святей Богородице».

Вот теперь никаких сомнений не остается. На первом листе Моисей в числе своих возможных наследников на случай смерти детей называет монастырь святого Николы и церковь святой Богородицы, а на втором листе в качестве свидетелей-послухов поименованы игумен этого монастыря и поп этой церкви.

Второй лист позволяет установить место жительства Моисея. Он горожанин, владеет двором в городе. Грамота не называет имени города. Однако это не Новгород. В завещании Моисея называются его пригородные пожни (то есть покосы) на Глушице и за Городищем. Вблизи Новгорода есть Городище, знаменитое в его истории, но там нет Глушицы. Глушица имеется около города Старая Русса, но там нет Городища. И Городище, и Глушица вместе известны около города Порхова, расположенного на верхней Шелони примерно в 15-18 километрах от дубровенских владений Моисея и примерно в 100 километрах от его сосенских земель.

Каким же образом завещание жителя Порхова и владельца земельных участков на Шелони попало в Новгород? Причина выясняется достаточно легко. Если мы сравним духовную грамоту Моисея с другими дошедшими до нас завещаниями XV века, то обнаружим в нем некоторые особенности, касающиеся окончательной отделки текста. Все средневековые завещания писались по образцу - формуляру, который начинался обязательной фразой «Во имя отца и сына и святого духа», а оканчивался таким же обязательным заклятием против возможных нарушителей воли завещателя: «А кто сие рукописание преступит, судитца со мною пред богом в день страшного суда». В нашей грамоте ни начальной, ни заключительной фразы нет, и это позволяет думать, что перед нами не окончательный текст, а черновик духовной Моисея. Окончательный текст писался не на бересте, а на пергамене и снабжался свинцовой, висящей на шнуре печатью, которая, будучи приложена в канцелярии наместника новгородского архиепископа, придавала документу юридическую силу. К берестяному листу 'привешивать печать бессмысленно. Такой лист невозможно сохранять длительное время, а если привесить к нему печать, то она оторвется сразу же после появления первых трещин на бересте. А коль скоро любое завещание не могло, таким образом, миновать наместничьей канцелярии в Новгороде, следовательно, и черновик нужно было доставить сюда, чтобы здесь с него написали на пергамене документ по всей форме, включавшей и утверждение его печатью.

Только что были упомянуты другие новгородские духовные грамоты, давно известные исследователям. Таких пергаменных грамот дошло до нас около трех десятков. Не умаляет ли их наличие значения нашей находки? Напротив, сравнение нового документа с известными ранее придает ему особую ценность и превращает в первостепенный источник социальной истории Новгорода. Все известные нам прежде завещания сохранились в монастырских архивах, будучи связаны с передачей по духовным грамотам во владение монастырей земельных участков. Одни из них касаются только этих участков и, следовательно, не характеризуют собственности завещателей в целом. Другие, например духовные бояр Шенкурских, связаны с владениями очень богатых семей и, таким образом, не дают представления об имущественном положении землевладельцев из других сословий.

K какому же сословию принадлежал наш Моисей? Чтобы дать ему социальную характеристику, нужно, прежде всего, выяснить размер принадлежавших ему владений. Когда после присоединения Новгорода к Москве московскому правительству потребовалось освоить для обложения налогами новгородский земельный фонд, оно распорядилось переписать в писцовые книги все пахотные и сенокосные угодья бывших владений Новгорода. Эти писцовые книги, составлявшиеся несколько раз на протяжении конца XV и XVI века, к сожалению, дошли до нас не в идеальном порядке. Поэтому не каждую «волостку» можно отыскать в них. Однако большинство сведений все же сохранилось и изучается исследователями уже более ста лет. Поищем в этих книгах земли Моисея (разумеется, в конце XV и в XVI веках они принадлежали уже иным владельцам). Ценность всех описанных в писцовых книгах земель измеряется в обжах. Так называлась единица обложения, соответствующая земельному участку, который мог вспахать один человек на одной лошади. Такую единицу нельзя выразить через меры площади, поскольку сами условия пахоты на разных участках были различными, они зависели от рельефа местности, тяжести грунта, степени засорения участка валунами и т. д. Но все же в среднем обжа приравнивалась 15 десяти нам земли.

Вся пахотная земля деревни Сосна исчисляется писцовыми книгами в 3 обжи. Моисей владеет третью Сосенских земель, следовательно, только одной обжей. Пахотные земли деревни Кромиско оценивались в 4 1/2 обжи. Моисею из них принадлежала треть, то есть полторы обжи. Пахотные земли деревни Пожарища равнялись всего лишь одной восьмой обжи. На долю Моисея здесь приходился буквально лоскут.

Не располагая точными сведениями о других участках, мы все же вряд ли можем допустить сколько-нибудь заметное их отличие от названных здесь. А это значит, что богатство Моисея было крайне незначительным. В самом оптимальном случае оно равнялось каким-нибудь 4-5 обжам. Для сравнения укажем, что, к примеру, у знаменитой Марфы Борецкой по писцовым книгам была 651 обжа земли, у Кузьмы Фефилатова 260 1/2 обеж, а у посадника Захарии Овина и его сына Ивана 987 обеж.

И в то же время в Моисее невозможно видеть крестьянина. Уже в силу того, что его участки разбросаны на значительном пространстве, а сам он живет в городе, обрабатывать эти земли он может только эксплуатируя чужой труд или получая ренту от передачи своих участков арендаторам. И в том, и в другом случае он принадлежит к классу феодалов. Вопрос только в том, является ли он феодалом формирующимся или феодалом по наследству. Он мог владеть мизерными остатками когда-то крупной вотчины, измельчившейся в ходе наследственных разделов. Но мог быть и выходцем из черных людей - крестьян, мелкого духовенства, ремесленников или небогатых торговцев.

Обращает на себя внимание отсутствие в его духовной обычных для такого рода документов терминов «отчина и дедина», хотя Моисей не безродный человек: он упоминает свою семью, род и племя. Моисей владеет своими третями по раздельным грамотам, которые постоянно употреблялись при родственных разделах, но эти разделы произведены им с разными лицами, родственные связи с которыми в грамоте не показаны. В случае смерти своих детей он завещает свои участки монастырю, церкви, тестю (то есть не родственнику, а свойственнику). Пожалуй, только Даниловы дети, наследующие городской двор и пожни Моисея, могут претендовать на родство с ним. Другие наследники - Матфей и Тарасьины дети - были раньше совладельцами земель Моисея. Но были ли они его родственниками? Вряд ли. Передача им участков в случае смерти прямых наследников скорее всего была компенсацией за услуги по эксплуатации Сосенских земель, наиболее отдаленных от места жительства Моисея. Может быть, после отделения Моисеевой трети они ее у него арендовали?

Создается впечатление, что владение Моисея было его собственным «скоплением». Поначалу он был совладельцем земель на основе складничества с разными более состоятельными лицами (обращает на себя внимание, что документация по разделам хранится не у него, а у других участников земельных разделов), затем выделил свои участки по «деловым» грамотам. Такой характеристике не противоречит и то обстоятельство, что заботу о своих детях Моисей поручает, несомненно, крупным феодалам Василию Есифовичу и Максиму Васильевичу. Оба вотчинника, возможно, были его влиятельными соседями по владениям.

Мы и до сих пор знали, что классовое расслоение в Новгороде вело к постоянной социальной поляризации непривилегированных сословий. Значительное большинство свободного черного населения Новгорода беднело, а затем нищало, пополняя категорию боярской челяди. Другая же его часть получала возможность накапливать богатства и феодализироваться. На протяжении XIII-XIV веков в Новгороде расширяется и укрепляется сословие «житьих людей» - феодалов небоярского происхождения, выходцев из низших сословий, чьи владения порой достигали размеров боярских латифундий. И теперь впервые познакомились на конкретном примере с первоначальной стадией такого процесса, составляющего существенную черту развития феодальных порядков, поскольку обогащение части черного населения не превращало его в буржуазию, а расширяло класс феодалов.

«Рукописание» Моисея обернуто в еще один лист, получивший в общей нумерации грамот № 521. Тот самый лист, который от долгого лежания в земле распался на куски, а затем был снова составлен в экспедиционной лаборатории. Кое-какие его части утрачены навсегда, но и без них общий смысл текстов понятен. Именно текстов, потому что, как это выяснилось при прочтении, лист берестяной обертки, такой же большой, как грамота № 419, и снятый, по-видимому, со ствола той же березы, содержал несколько разнородных записей. Хотя сделаны эти записи в одно время с духовной грамотой, но иным почерком, который по многим признакам старше почерка духовной грамоты. Как это могло получиться, если все три грамоты писались практически одновременно? Да очень просто. Автор записей на оберточном листе был старше писца духовной грамоты и учился в более раннее время, когда начерки, характерные для рубежа XIV-XV веков, еще широко не распространились. Мы можем догадываться, что автором этих записей был сам Моисей потому, что только он мог привезти свою духовную в Новгород: ее оформление требовало его личного участия.

Верхняя часть листа заполнена разделенным вертикальной чертой на два столбца текстом в пять строк. Левый, начальный столбец был оторван еще в древности, а в правом читается следующая фраза: «...такъ ся розгори сертце твое и тело твое и душя твоя до мене и до тела до моего и до виду до моего». Нужно думать, что в оторванной, начальной части текста содержалась «симметричная» половина этой фразы: «Как разгорелось сердце мое и тело мое и душа моя до тебя и до тела до твоего, и до виду до твоего, пусть...», а дальше идет сохранившееся: «так разгорится сердце твое и тело твое и душа твоя до меня и до тела до моего и до виду до моего». Высказывались предположения, что перед нами так называемая «присуха», любовный заговор. Однако, скорее всего, это не так. Заговоры на Руси никогда не писались, они устно передавались от поколения к поколению и устно же произносились во время заговорного обряда. Здесь же набросок любовного письма, которое, нужно думать, в самом начале называло и имя адресата. Именно поэтому начальная часть, вероятно, и была оторвана автором, чтобы не компрометировать полюбившуюся ему женщину. Обратим внимание, что автор завещания Моисей был несомненным вдовцом. У него есть тесть и дети, но нет жены. Иначе она была бы упомянута в завещании вместе с детьми. Может быть, и необходимость в духовной грамоте, и включение в число наследников тестя вызваны намерением Моисея жениться вторично, а в связи с этим обеспечить своих детей от первого брака.

Ниже этой записи, в левой части листа, помещена другая:

«На том ся шлю. Отняли у мене Селиванке да Михеике да Якове (да) Болдькине кон(ь) в три рубле, седло в полтину, вотола в полтора... торокехъ. А то содеяло(сь)... дни межи Горкам (и) и Горками на Бору».

Автор записи рассказывает, как его ограбили Селиванка, Михейка… Яков и Болдыкин, и исчисляет свои убытки: коня ценой в три рубля, седло - в полтину, верхнюю одежду (вотолу) - в полтора рубля и что-то в «тороках» (притороченных к седлу вьюках). Он указывает день (число не сохранилось) и место, где «то содеялось»: между Горками и Горками на Бору. Все три населенных пункта с такими названиями известны писцовым книгам в Дубровенском погосте. Они существуют и сейчас. Близ Дубровны на речке Степеринке стоят неподалеку друг от друга деревни Верхние Горки и Нижние Горки (в писцовых книгах просто Горки и Горки) и между ними, чуть южнее, деревня Бор.

Запись об ограблении прямо связана с поездкой Моисея в Новгород. Судя по ее форме, он намеревается передать дело об ограблении в суд, а местопребыванием суда был Новгород.

Еще две записи расположены в нижней части листа. Левая запись очень сильно пострадала, но ее характер, судя по уцелевшим фрагментам, аналогичен прекрасно сохранившейся записи в правой части листа: «Оу Тимошке в Гуслехь полторе коробьи ржи. Оу Кюра 3 цетверотке ржи. Оу Выевка 3 цетверотки пшенице, 3 цетверотки жита». Как видим, здесь записаны долги. Деревня Гусли, в которой живет, по крайней мере, один должник Тимошка (а может быть и все трое названных здесь должников), известна по писцовым книгам все в том же Дубровенском погосте. Существует она и сейчас.

По всей вероятности, последние две записи также имеют самое прямое отношение к завещанию Моисея. В других дошедших до нашего времени средневековых завещаниях их авторы не только распоряжаются судьбой своих земель, строений и денного имущества, но и информируют своих наследников об имуществе и деньгах, розданных в долги. Подобные завещательные записи встречались и на бересте, мы уже знакомились с некоторыми из них в этой книге. Нужно думать, что как часть завещания заметки Моисея о его должниках предназначены для включения в окончательный его пергаменный текст.

Подобно тому, как в основном тексте завещания Моисей предстал перед нами небогатым землевладельцем, в только что цитированных записях он выглядит и незначительным заимодавцем. Зерно, которое ему задолжали крестьяне, исчислено здесь в коробьях и четвертках. Последняя мера сыпучих тел была мало распространена в Новгороде, но она характерна для Пскова (а Порхов находился у самой границы Псковских земель). Это весьма небольшая единица. Псковская летопись под 1476 годом, к примеру, оценивает четвертку ржи в 4 1/2 деньги. Будучи ограбленным, вполне установленными по имени злоумышленниками, автор записей не имеет возможности сам расправиться с ними и пытается взыскать свои убытки законным порядком, а это также характеризует его как не очень значительного собственника.

Поездка Моисея в Новгород оказалась несчастливой. Черновики своих документов он потерял на глухом пустыре, где его может быть и еще раз ограбили. Но эта поездка сделала его судьбу достоянием истории.

Знакомясь сейчас с результатами открытий 1951 -1974 годов, мы хорошо видим, что наши представления о средневековой культуре Новгорода и его истории стали в несколько раз полнее, чем прежде. Этим мы обязаны берестяным грамотам, самое существование которых привычно связывается теперь с Великим Новгородом. Однако берестяные грамоты не были узко новгородским явлением. Они широко употреблялись на Руси и не только в русских землях.

Уже на следующий год после знаменитой находки 26 июля 1951 года берестяная грамота была найдена за 400 километров от Новгорода в древнем Смоленске, где работала экспедиция Московского университета под руководством Даниила Антоновича Авдусина. К сегодняшнему дню эта экспедиция нашла в Смоленске десять берестяных документов. В 1958 году к числу городов, сохранивших в своих недрах древние берестяные тексты, присоединился Псков, где первую грамоту на бересте обнаружила экспедиция Григория Павловича Гроздилова. Сегодня известны уже три псковские находки. В 1959 году берестяную грамоту нашли случайно во время строительных работ в Витебске. Начиная с 1966 года отряд Новгородской археологической экспедиции ведет раскопки, которыми руководит Александр Филиппович Медведев, в одном из новгородских городов - Старой Руссе, в ста километрах к югу от Новгорода. Первая старорусская берестяная грамота найдена уже в 1966 году, а сегодня в берестяном «архиве» этого города уже тринадцать документов.

Познакомимся с тремя самыми интересными из них. Грамоту № 2 «собирали» на протяжении двух лет. В 1969 году была найдена ее верхняя часть, а в 1970 году - и недостающая нижняя «Приказ от Кузми к сину к своему к Исаку, и к Улияну, и к Тимофию. Соли не купи... и не купя с триця... Зде соли по семи лубов за рубль. А наши хотя давать, а на день ни луба не продать. А просоле зде по пяти гривон бочка».

Автор письма Кузьма сообщает своему сыну Исаку и еще двум своим компаньонам-складникам о торговой конъюнктуре, сложившейся там, куда он с другими жителями Руссы привез на продажу соль. Соль добывалась в Руссе в больших количествах и распространялась оттуда даже за пределы Новгородской земли. Он находится в каком-то месте, где ловят рыбу и солят ее, нуждаясь в его товаре. Однако, по мнению Кузьмы, цену ему за соль дают недостаточно высокую. Ему предлагают продать ее оптом по рублю за семь «лубов». «Луб» или лубяной короб был единицей измерения соли. В розницу продавать выгоднее, но так можно надолго задержаться у рыбаков; за день в розницу удается продать меньше луба, а у Кузьмы, как кажется, еще о<коло тридцати лубов. Попутчики Кузьмы решаются на оптовую сделку, о чем он и сообщает домой и компаньонам, оставшимся в Руссе. Попутно он информирует своих адресатов о ценах на соленую рыбу, которую, вероятно, собирается купить на вырученные деньги: бочка соленой рыбы стоит пять гривен. Эта грамота относится к XV веку, а в 1971 году обнаружена грамота № 5, на триста лет более ранняя: «У Микуле 5-к (так пишут слово «пяток») куне. У Стежира 5-к куне. У Городила 5-к куне. У Путяте полъпяте (сначала было написано «десяток куне», потом эти слова зачеркнули), у Лобыне (это имя тоже оказалось зачеркнутым), у Прибыле 5-к куне, у Стороньке 5-к куне, у Петра 5-к куне». Грамота дает большую серию редких даже для древнейшей Руси имен: Стежир, Городило, Путята, Лобыня, Прибыл, Сторонька. Грамота № 10, относящаяся к XII веку, найдена в 1973 году: «Сь грамота от Яриль ко Онание. Въ волости твоей толика вода пити в городищяньх. А рушань скорбу про городищяне. Аже хоцьши, ополош дворяна, быша нь пакостил». В грамоте употреблено не встречавшееся ранее образное выражение «толико вода пити», которое надо воспринимать как яркую характеристику нищеты и голода: городищане в волости Анании могут только воду пить, есть им уже нечего. Вот ее перевод: «Это грамота от Ярилы к Ананье. В твоем владении у Городищан только воду пьют. А рушане (жители Руссы) скорбят о городищанах. Если захочешь, настращай дворянина, чтобы не пакостил». По-видимому, виновником голода городищан был управляющий, дворянин, которого и следует настращать, чтобы прекратить его самоуправство. Содержание старорусской грамоты № 10 сродни хорошо известным по новгородским берестяным челобитьям крестьянским жалобам XIV-XV веков. В ней та же социальная коллизия: конфликт между крестьянами и ключником и классовый протест в виде жалобы вотчиннику. Однако, если в XIV и XV века, крестьяне сами писали своему сеньору, здесь перед нами переписка двух представителей привилегированного класса, основанная на взаимопонимании. В грамоте отсутствуют традиционные поклоны. Ярила представительствует от рушан. Поэтому в нем нужно видеть высокого сановника, деятеля администрации Руссы. Он информирует Ананию о положении в его волости и дает советы, которые помогут избежать дальнейшего, невыгодного для феодалов осложнения событий. Все эти находки подтвердили высказанное первооткрывателем берестяных грамот А. В. Арциховским еще в предварительной публикации открытий 1951 года мнение, что «берестяные грамоты будут найдены не только в Новгороде, но и в других русских городах, где сохраняются дерево и береста, например, в Ладоге, Белоозере, Вологде, Смоленске, а, может быть, и в Москве, а также в некоторых польских и чехословацких городах». Жизнь расширила список таких городов. А в число стран, где возможны будущие находки берестяных писем, встали также Скандинавские страны, Германия и Англия; в культурных слоях городов в этих странах хорошо сохраняются органические остатки. Первая берестяная грамота недавно найдена в Швеции. Правда, она обнаружена не в земле. Нашел ее шведский ученый О. Одениуе в Упсальской библиотеке, где она около четырехсот лет пролежала в древней книге, будучи использована .как закладка. Надпись на ней сделана чернилами: живший в XV веке монах Вадстенского монастыря записал на бересте свои весьма посредственные латинские стихи. Однако Одениус, ссылаясь на новгородские находки и на показание шведского писателя Олауса Магнуса, справедливо считает, что и в Швеции чаще процарапывали тексты, чем пользовались чернилами. Ведь Олаус Магнус недвусмысленно написал: «Применяли бересту тем охотнее, что письма не повреждались и не портились ни дождем, ни снегом». Значит, нужно внимательно и терпеливо искать берестяные грамоты в средневековых слоях скандинавских городищ. А. Ф. Медведев, тщательно собравший сведения о случаях находок на древних городищах орудий письма, перечисляет 28 таких пунктов, ограничив при этом свой подсчет только русскими городищами. Но ему известны такие же «писала» и из Польши, где они были найдены в Познани и в Гнезно. На многих из этих городищ береста не сохраняется, однако в ряде мест культурный слой насыщен хорошо сохранившимися органическими остатками. Береста как новый источник по истории средневековья должным образом оценена и нашими зарубежными коллегами. Повсеместный интерес мировой науки к нашим находкам в большой степени объяснялся желанием исследователей других стран приобрести опыт в поисках подобных материалов. Потом прошли годы, поиски казались безрезультатными. И все больше и больше стало распространяться убеждение, что письмо на бересте - преимущественно русское явление. Теперь первая западноевропейская берестяная грамота наконец найдена археологами. Но не в Западной Европе. Ее обнаружил в 1970 году в Новгороде при раскопках шведской торговой фактории - Готского двора сотрудник нашей экспедиции Николай Петрович Пахомов, а прочел сотрудник Московского университета Донат Александрович Дрбоглав. На листе бересты, бывшем прежде днищем лукошка, кто-то написал пять строк изощренным готическим курсивом рубежа XIV-XV веков. Строчки не все связаны между собой, это три разные, хотя и сделанные одним человеком, надписи на латинском языке. По правилам курсивного письма в нем употреблено множество сокращений, усечены окончания слов. Поэтому первое чтение грамоты привело к дешифровке слов, как будто не связанных друг с другом, но стоявших в определенном порядке. Понятна радость исследователя и наша уверенность в правильности его чтения, когда он в средневековой латинской псалтири обнаружил те же самые слова и в том же самом порядке, но благодаря выписанным в них окончаниям изображающие осмысленные фразы. Полностью прочитана наиболее пространная надпись, содержащая, начало 94 псалма Давида. Д. А. Дрбоглав предполагает, что другие надписи этой грамоты содержат нотный комментарий к ее основному тексту. Твердый почерк писавшего не оставляет сомнений в том, что ему хорошо знакомы правила и особенности письма на бересте. Мы уверены в том, что это первое живое доказательство использования бересты иноземцем вдохновит наших западных коллег на новые поиски, а берестяные грамоты станут достоянием не только русской историографии. Нужно учесть только одно важное обстоятельство, ставшее очевидным сейчас. На Руси очень поздно появилась так называемая скоропись, беглое письмо почерком, экономящим время писавшего, но достаточно трудное для понимания. Вплоть до конца XV века русские пишут четкими, мы сказали бы теперь - «печатными» буквами, так называемым «полууставом», перешедшим затем в шрифт печатных книг XVI века. Беглый почерк возникает, нужно думать, в связи с массовым распространением сравнительно дешевой бумаги, которая сделала главным инструментом письма гусиное перо. >

Первая берестяная грамота на латинском языке
Первая берестяная грамота на латинском языке

Пока до бумаги употреблялась береста, беглому почерку не было возможности появиться. Привычка к берестяному письму требовала усилия, особой четкости, прямых линий. Беглому письму сопротивлялась сама фактура древесной коры. Только находка берестяных грамот сделала понятным загадочный консерватизм почерков на пергаменных рукописях: ведь они писались людьми, учившимися письму на бересте. Распространение же бумаги и гусиного пера убило письмо на бересте. Один интересный признак подтверждает это предположение. Выше было рассказано о привычке наших предков разных возрастов писать на церковных стенах во время богослужения. Так вот, надписей XV века на штукатурке еще много, а в XVI веке на стенах не писали. Понятно почету: гусиным пером на штукатурке не напишешь, а железного писала у пояса уже нет.

Конечно, проще сослаться на то, что в слоях XVI века уже нет берестяных грамот, но в этих слоях береста в Новгороде не сохраняется.

Однако если бумага отменила бересту на Руси, то она и на Западе должна была сыграть ту же роковую для берестяного письма роль. Но на Западе бумага распространяется на два столетия раньше, в XIII веке; тогда же там возникает и беглое, курсивное письмо. Значит, искать западноевропейские грамоты в Западной Европе нужно в сравнительно ранних слоях.

предыдущая главасодержаниеследующая глава







© REDKAYAKNIGA.RU, 2001-2019
При использовании материалов активная ссылка обязательна:
http://redkayakniga.ru/ 'Редкая книга'

Рейтинг@Mail.ru

Поможем с курсовой, контрольной, дипломной
1500+ квалифицированных специалистов готовы вам помочь