Ф. Батюшков. О том, как И. Д. Сытин издал иллюстрацию к "Сну Макара" В. Г. Короленко (Из истории цензурных мытарств)

Это было в 1899 году. Иван Дмитриевич Сытин, не помню точно по какому случаю, заехал ко мне и увидел набросок задуманной картины в стиле старинных лубков, но художественно выполненный в деталях, - иллюстрацию к "Сну Макара" Короленко работы художниц Е. М. Бем и В. П. Шнейдер. Ивана Дмитриевича очень заинтересовал эскиз, и я пояснил ему его происхождение: В. Г. Короленко получил через знакомых из Сибири фотографическую карточку того самого объякутившегося крестьянина "чалганца", по имени Захар, который послужил ему, по выражению художников, "натурой" для написания задуманного им очерка. Желая приноровиться к представлениям о загробной жизни полудикого обитателя Якутской области, Короленко задавал этому Захару ряд вопросов на данную тему, и затем, в творческой переработке художника, ответы Захара послужили базой "святочного рассказа" о сне Макара, имеющего этнографическую ценность, а в целом составляющего одно из лучших произведений талантливого беллетриста. Кроме фотографии имелось два рисунка самого Короленко: вид сибирской деревни, "затерявшейся в далекой якутской тайге", и набросок якутской могилки. К этим трем рисункам, иллюстрирующим "земную" жизнь Макара, художницы присоединили, в своеобразной разбивке наподобие изображений Страшного суда со змием в середине, различные эпизоды из хождения Макара по мытарствам и его появление на первый посмертный суд перед лицом Тойона¹. Орнамент весь выдержан в якутском стиле, а отдельные медальоны написаны в реальных тонах. Это сочетание реального и фантастического, жизненной правды и стилизации, в соответствии с тем, как сам "чалганец" представлял себе ирреальный мир по ту сторону гроба, сообщало картине особую пикантность, и все в ней заволакивалось белесоватой снежной мглой, из которой выделялись лишь яркие лучи восходящего солнца в том мире, где и "для тебя, бедный Макар, найдется правда". Эту цитату, которой заканчивается в рассказе речь старого Тойона, предлагалось поместить длинными буквами в форме лучей вверху картины. И. Д. Сытин сразу загорелся желанием издать картину на большом листе, поместив вокруг нее, на полях, текст рассказа. "Картину станут покупать, и это даст широкое распространение рассказу, - говорил он. - Короленко - популярный писатель, но надо, чтобы он повсюду был известен. Будут в деревнях рассматривать картину, а кто-нибудь найдется и почитает текст. Да эту вещь станут приобретать и в интеллигентских кружках - это так оригинально, красиво, интересно". Словом, И. Д. Сытин взял с меня обещание выхлопотать ему у художниц разрешение напечатать картину, причем заверял, что для соблюдения полутонов, в которых и он находил главную прелесть раскраски, он не постоит за расходами, "хотя бы и на семнадцати камнях пришлось печатать". Предлагал и гонорар вперед... В последнем вопросе художницы были очень скромны, но разрешение дали, прося только показать сперва рисунок в корректуре. Иван Дмитриевич успокоился, когда все было слажено и он получил форменное обещание, что картина будет закончена и доставлена ему в Москву.

¹ (Тойон (якутск.) - господин, хозяин, в рассказе В. Г. Короленко "Сон Макара" - бог, верховное существо)

Месяца через два, когда получен был первый отпечаток, начались цензурные мытарства. Иван Дмитриевич мне телеграфировал, что московская цензура наотрез отказалась пропустить картину, передала ее на рассмотрение духовной цензуры, и просил меня похлопотать в Петрограде о пропуске, переслав мне оригинал.

В Петрограде духовная цензура также запретила печатание. Я ездил в лавру и выслушал ряд наставлений о том, как надлежит изображать крылья у ангелов, особо для каждого ангельского чина, что, дескать, не было соблюдено художницами. Из-за крыльев главным образом и настаивали на запрещении. Между тем картиной заинтересовались многие. Бывший секретарь Общества поощрения художеств художественный критик Н. П. Собко, увлеченный интересным замыслом, повез показать картину митрополиту Антонию, который дал свое разрешение, но это не помогло: разрешить печатание оказалось не в его власти.

От митрополита картина была отвезена к всесильному в ту пору К. П. Победоносцеву, тоже весьма одобрительно отозвавшемуся о самой картине и весьма нелюбезно о цензуре, которая "никогда не знает, что надо, чего не надо; по комарам бьет, а крупного не замечает"... Однако и он отказался дать ей пропуск, заявив, что цензурного постановления отменить нельзя.

Дело казалось проигранным. И. Д. Сытин все-таки не унывал и настаивал - не сдаваться. Он телеграфировал мне и писал, чтобы я добился пересмотра в главном управлении по делам печати. Совет оказался правильным, хотя на первых порах возникло новое и совсем неожиданное возражение. Я подал заявление в главное управление, что на мой взгляд картина совершенно ошибочно была направлена в духовную цензуру, так как предание об "исходе души", о мытарствах и о первом частном суде над душою после смерти - не есть каноническое. Это - народное поверив, издревле терпимое церковью, как наводящее на "благочестивые размышления", причем в изображениях исхода души допускалась вольная трактовка сюжета. Поэтому я и просил передать картину на рассмотрение светской цензуры. Так и было сделано, но цензор, представивший доклад комитету, почему-то вдруг заподозрил, что в одном из ангелов, греющихся у "камелька", представлено "замаскированное изображение Иисуса Христа". Догадка не в меру проницательного цензора была лишена всякого основания, однако картина была вновь запрещена.

В ту пору начальником главного управления по делам печати был Н. В. Шаховской, которому я рассказал, что "божий человек" отнюдь не есть Иисус Христос, ибо и по контексту явствует, что "молодые люди в длинных белых рубахах", у которых "на спине болтались большие белые крылья", по представлению Макара, могли быть только ангелами. Н. В. Шаховской, как ученик проф. Н. И. Стороженко, начитанный в апокрифах¹, сразу понял суть дела: затруднительное постановление было отменено, и только для того, чтобы соблюсти "приличие", Шаховской попросил меня вычеркнуть две-три фразы из текста рассказа, который и без того пришлось сократить, так как он целиком не умещался на полях картины. Почему-то потребовалось также смыть подпись в лучах солнца и перенести ее на верхнее поле. Эту уступку художницы согласились сделать. Таким образом, после трех месяцев мытарств - более длительных, чем те, которым, по преданию, подвергается душа после расставания с телом, ибо на седьмой день она уже является на суд, - картина, наконец, получила все нужные пропуски, чтобы появиться в свет.

¹ (Апокрифы - памятники легендарно-религиозной литературы, допускавшие в своих сюжетах или их трактовке толкование, отличное от официального церковного учения)

Не знаю, насколько Иван Дмитриевич угадал быстроту ее распространения "вширь и вглубь"; не знаю, в какие новые слои общества она проникла; в смысле выполнения отпечатки все-таки очень уступали оригиналу, так как не вполне удалось сохранить те полутоны, которые с самого начала так понравились И. Д. Сытину. Но издание во всяком случае разошлось. А во всей этой истории я особенно оценил одно свойство характера Ивана Дмитриевича: настойчивость и упорство в достижении цели. Случайный посредник в данном предприятии, я несколько раз готов был считать дело окончательно проигранным. Уж если митрополит и оберпрокурор синода, "сам" К. П. Победоносцев, заявляли, выражая свое сожаление, что все-таки ничего не поделаешь, то, казалось, где же в ту пору было искать выхода? Но Сытин упорно твердил: "Не сдавайтесь! Добьемся!" И добились. И. Д. Сытин вполне подтвердил правильность французской поговорки: vouloir c'est pouvoir (хотеть - значит мочь. - Ред.). Этой поговорки нет на русском языке, но она глубоко залегла в русском характере.

Печатается по книге:

"Полвека для книги", изд. И. Д. Сытина,

М., 1916, с. 109 - 112.