А. М. Горький

Года за два до войны в Москве, как и всюду в России, чувствовалось какое-то политическое удушье. Точно кошмар навалился на русскую грудь, и не видно было кругом никакого просвета. Старая власть догнивала на корню и лежала точно в параличе. Ни одного шага для сближения с обществом и народом она не могла сделать и стояла у последней черты.

Позор Распутина и распутинщины ощущался всеми, и все чувствовали, что этим грязным именем, точно дегтем, вымазывали ворота всей России. Ощущение стыда, резкого, невыносимого стыда переживалось с такой остротой, что противно было взять в руки газету.

Рис. 33. Обложка книги: Что такое чахотка и как от нее уберечься. (Б-ка здоровья)

Распутин решительно портил весь фасад русской культуры, и рядом с ним все казалось каким-то ненастоящим, шутовским, оплеванным.

- Какой же может быть парламент, если существует самодержавный Гришка?

- Как можно серьезно говорить о государственной власти, если Гришка и назначает и выгоняет министров?

Решительно все - и печать, и университет, и Академия наук, и даже политические партии - все это из-за Гришки получало какой-то особый, смешной оттенок. Вся жизнь становилась не настоящей, точно на зло выдуманной, и в этом всероссийском аду, как в змеином гнезде, клубились политические гады и царствовала на полной своей воле политическая сплетня.

Я помню, в эти тяжкие годы многие русские люди переживали какую-то непонятную тоску, точно от сердечного удушья. Все ждали катастрофы, ждали взрыва и чувствовали, что висят на волоске. Русское сегодня было нестерпимо, а русское завтра было темно и страшно.

Помню, эта тоска была знакома и мне. И даже в такой степени, что я не находил себе места и без особой надобности, почти без цели все ездил из города в город с единственным желанием уйти от людей и бежать от самого себя.

Странствуя таким образом, я попал в Варшаву, и в Варшаве пришла мне в голову мысль поехать за границу.

- Поеду-ка я на Капри. Никогда там не был. И с Горьким повидаюсь...

В том состоянии, в каком я был, я мог поехать и в Малую Азию, и в Египет, но имя Горького повлияло на мой маршрут, и я взял направление на Италию.

Итальянское солнце и синее море несколько оживили мне душу.

Какой радостный, счастливый, какой божественный край!

В Неаполе мне показалось, что я попал в страну роскоши и богатства. Так горели на солнце дворцы, отели, сияли дорогие витрины магазинов.

Но маленькие дети тут же хватали за полы иностранцев и просили "на макароны". А ночью, когда я пошел посмотреть залитый лунным блеском Неаполитанский залив, меня обступили такие типы, что я едва ноги унес.

- Нет, и у них не все ладно. И море, и солнце, и Везувий еще не решают вопроса о "макаронах".

Переночевав в Неаполе, я поехал на Капри - прославленный игрушечный островок, где нашел приют русский писатель.

На Капри к Горькому приезжали много свободомыслящих русских людей: здесь была своего рода академия революционеров.

Алексей Максимович принял меня ласково и радушно. Но здесь, среди роскоши юга, под этим ясным, синим небом, в виду дымящегося Везувия, мы говорили больше о нашей серой, холодной родине. Здесь, у этого блещущего синего моря, по которому белели здесь и там рыбачьи паруса, как-то особенно тепло вспоминался русский мужик. Чувствовалось ясно: только дай ему силы знания - и все сокровища обретешь в его душе.

- Да, надо все это исправить,- говорил Алексей Максимович, - плохо народу живется. Вот вы издаете дельную литературу для народа, но ноющую и слезливую - Толстого и Лескова, а надо поднимать его сильной, бодрящей, смелой книгой. Довольно ему духовных книг, проповедующих смирение и подвижничество. Эти книжки сделали из народа раба - ими вы проповедуете рабство.

Показывая дом, Алексей Максимович остановился на библиотеке:

- Посмотрите, Иван Дмитриевич, какая у меня здесь прекрасная русская библиотека. Я вне России, но живу для России.

И опять Алексей Максимович перешел к русскому мужику:

- Издавайте книги, дающие мужику знание, дайте ему учиться, пусть он узнает право, свободу. Дайте ему школу, чтобы он по выходе из нее знал свои обязанности и права гражданина и человека и, главное, умел бы вести свое хозяйство и научился ремеслу, хотя бы самому необходимому, которого требует его маленькое хозяйство. А что у нас? Из школы выходит через 3 года мальчик, ничего не знает, даже письма написать не может. А ведь ему уж 14 лет. Ужас, что школы плодят: поголовную безграмотность. Вот почему вся деревня мертва и жизнь ее пуста. Излишек подростков идет на заводы и фабрики и попадает на всю жизнь в кабалу, там их суют куда попало, и вот они начинают новую жизнь пролетария. А ведь там тоже нет порядка, системы и умения использовать их возможности. Сколько этих малышей пропадает...

- Да, Алексей Максимович, я с вами согласен. Ведь и нам с вами было трудно пробивать себе дорогу при нынешних порядках. Помню я свое начало, шаг за шагом, и вот что я вам скажу: самое главное - окружить себя людьми. Человек - это величайшая и могущественная сила. Но только наука, знание и опыт дают ему благополучие.

Идем пить чай и закусывать на террасу.

- Ну вот, теперь будем не спеша и дружески вас поправлять с дороги.

- Да, Алексей Максимович, я только теперь знаю, что такое сумасшествие: к вам приехал за лекарством.

Смеется Алексей Максимович.

- Как же я должен лечить вас?

- Когда вы поставите диагноз, то найдете лекарство! Зачем бы я иначе приехал к вам, я верю и жду исцеления.

- Вас исцелит остров Капри.

- Да, но кроме того, что даст Капри, мне нужно ваше слово, душевное, бодрящее, как чудо.

- Ну, я рад, что на вас это, как чудо, подействовало.

- Ну вот, значит, я прав. Мне от вас чудо и нужно.

- Вам, может, отдохнуть нужно?

- Что вы, Алексей Максимович, я всю дорогу отдыхал. Я теперь рад беседе с вами и буду рад погулять, если хотите.

Горький повел меня гулять и показывал Капри.

- Вот здесь с крутого обрыва бросали в море неверных жен цезарей и провинившихся рабов.

А вот здесь огромный старый монастырь капуцинов, где когда-то жил неаполитанский кардинал, а теперь все пусто, все мертво, все поросло "травой забвения"...

Но и среди чужих развалин, где все века и эпохи оставили свой след, мы не забывали о России.

Алексей Максимович тосковал по родине.

...К зиме Горький был уже в России, и я предложил ему для жительства мое имение под Москвой. Алексей Максимович охотно принял предложение и всю зиму прожил у меня, а весной переехал в Финляндию на дачу.

В это время мы издавали с ним журнал "Летопись"¹, но издание это скоро пришлось остановить. Приближалась бурная полоса нашей истории. Горький переехал в Петербург и связал себя с изданием газеты "Новая жизнь"², а параллельно задумал и широкое книжное дело - издательство "Парус"³. Много мы говорили и часто встречались с Алексеем Максимовичем по всем издательским делам. Он все время был озабочен и занят своими делами. Была полоса новых людей - к ним принадлежал и Алексей Максимович, прекрасный, интересный работник и вдохновитель.

¹ ("Летопись" - ежемесячный литературный, научный и политический журнал, основанный М. Горьким. Выходил в Петрограде в 1915 - 1917 гг.

В журнале печатались произведения М. Горького, В. Маяковского, А. Чапыгина, В. Шишкова, Ф. Гладкова, К. Тренева и др. В научном отделе "Летописи" сотрудничали К. А. Тимирязев, И. П. Павлов, И. И. Мечников. Журнал вел антивоенную пропаганду, выступал против шовинистической прессы. Однако в целом политическое направление издания было нечетким и противоречивым)

² ("Новая жизнь" - ежедневная газета, выходила в Петербурге в 1917 - 1918 гг.; орган группы социал-демократов ("интернационалистов"). Одним из редакторов газеты был М. Горький)

³ ("Парус" - книгоиздательство, основанное в 1915 г. в Петрограде М. Горьким. Выпускало общественно-политическую и художественную литературу, сборники произведений национальных литератур (армянской, латышской и др.). Закрылось в 1918 г.)

К сожалению, обстоятельства военного времени не дали нам возможности продолжать начатое нами дело, и мое участие в его литературных предприятиях окончилось...