Законы о печати

В России не было законов о печати, а были только "временные правила".

Министры приходили и уходили, и почти после каждого из них оставались какие-нибудь сверхкомплектные скорпионы, ограничивающие права свободного слова.

Иностранец лишь с большим напряжением мог бы понять нашу концессионную систему, наши "предостережения", нашу 140-ю статью¹ и все капризы "богомольной русской дуры, нашей чопорной цензуры"².

¹ (Статья 140 Устава о цензуре и печати ("Если по соображениям высшего правительства найдено будет неудобным оглашение или обсуждение в печати в течение некоторого времени какого-либо вопроса государственной важности, то редакторы изъятых от предварительной цензуры повременных изданий поставляются о том в известность") давала возможность ее самого произвольного толкования и служила предлогом для многочисленных запрещений)

² (Сытин не совсем точно цитирует строки из стихотворения Пушкина "Царь Никита и сорок его дочерей": "богомольной важной дуры, слишком чопорной цензуры" (Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. 2, ч. 1. М., 1947, с. 248))

Не всякий полноправный гражданин мог выпускать в России периодические издания, а только тот, кто лично заслужил благоволение начальства. Поэтому, желая издавать газету или журнал, писатели искали прежде всего человека, которому правительство разрешило бы издание. Человеку, конечно, платили деньги, а он давал свое имя на обложку журнала. Чем популярнее был писатель, тем меньше шансов было у него попасть в редакторы своего журнала. И, наоборот, люди незаметные и не имеющие никакого отношения к литературе, сравнительно легко получали разрешения.

- Кого вы взяли в редакторы вашего журнала? - спросили однажды знаменитого русского писателя.

И писатель ответил:

- Мне повезло: я нашел чудесного капитана китобойного судна, и очень недорого.

Капитан китобойного судна мог быть редактором политического журнала, но писатель, журналист и политик не мог.

В той части, где я говорил о "Русском слове", читатель видел живую иллюстрацию к этой концессионной системе. Мне приходилось проходить через тысячи унижений и целыми годами кормить акул большой и малой воды, чтобы получить "благонадежного" издателя и "благонадежного" редактора моей же газеты.

Я был собственником "Русского слова", но не явным, а тайным. Это была собственность, которую надо было скрывать и которая не пользовалась защитой закона. Я не имел счастья найти капитана китобойного судна, но я искал и нашел "друга Победоносцева". За спиной этого чужого друга я должен был прятаться целые годы. И все-таки я никогда не был уверен в завтрашнем дне, потому что ни "друзья Победоносцева", ни капитаны китобойных судов не спасали печать от "предостережений".

Это знаменитое "предостережение" кошмаром висело над каждой печатной строкой. Совсем не нужно было совершать преступления посредством печатного слова - достаточно было просто не угодить или не понравиться, чтобы получить "предостережение" начальства.

Первое, второе и третье предостережения, а затем смерть газеты. Нужды нет, что вы истратили на газету миллион рублей и что она завоевала громадную аудиторию. Но если три раза вы "не понравились", то ваш труд и ваше имущество просто зачеркивались и объявлялись несуществующими. И притом без всякого суда.

Для конокрадов, карманных воров и убийц был суд - для печати его не было.

Казалось бы, при такой широте административных возможностей всякий министр мог бы чувствовать себя за чертой досягаемости: каких же еще гарантий можно было требовать для "незыблемости" власти.

Но русская практика создала еще знаменитую 140-ю статью закона, которая предоставляла право министру внутренних дел запрещать оглашение и обсуждение в печати "какого-либо вопроса государственной важности".

В руках министра это был такой емкий чемодан, в который можно было спрятать все что угодно.

Что такое государственная важность, и кто может определить ее меру? Важность может быть большая и маленькая, и при желании вопрос о выеденном яйце тоже можно считать государственно важным.

Случилось, что лошади понесли экипаж, в котором ехала супруга министра финансов Витте. Это важно или не важно? С точки зрения газет, это было не важно. Но с точки зрения министра внутренних дел это оказалось весьма важно, и русским газетам было запрещено касаться вопроса о лошадях г-на Витте.

Привычка к беззаконию и самодурству очень скоро привела к тому, что знаменитая 140-я статья превратилась как бы в "комитет взаимных одолжений" для министра и его личных знакомых и друзей. Все вопросы можно было считать "государственно важными" и не подлежащими ни оглашению, ни обсуждению в печати.

Вот, например, случайный перечень тех "запрещенных" вопросов, который сохранился у меня в памяти и которых не смела касаться русская периодическая печать: о растрате земских сумм в Калужской губернии, о "Крейцеровой сонате" Л. Н. Толстого, о дирекции императорских театров, о болезни председателя кабинета министров Бунге, о продаже капсюлей какого-то Матика и К°. К числу вопросов, запрещенных к оглашению по соображениям государственной важности, были отнесены также: сообщение о драке между генералом Розенкампфом и Свистуновым, о случае с помощницей надзирательницы лазарета Павловского института, о беспорядках в зубоврачебной школе Важинского, о положении дел в страховом обществе "Россиянин" и пр.

Казалось бы, что при такой широте возможностей уже не могло быть и речи о каком-либо неудовольствии против печати. Но неудовольствия были каждый день, и кары сыпались как из рога изобилия: предостережение, запрещение, разорение...

Трактир нельзя было ни отнять, ни закрыть без суда. Но газету можно, и журнал тоже можно.

Конечно, все это, взятое вместе, создавало постоянное, непрекращающееся угнетение издательского дела в России. Это дело походило на игру в карты: сегодня выиграл, а завтра проиграл. И серьезный капитал избегал печатного и издательского дела, как огня.

Так жили мы до манифеста 17 октября 1905 года, когда родилась слабая и хилая русская конституция. Манифест отменял предварительную цензуру, отменял административные взыскания, отменял систему залогов.

Статья IV временных правил о повременной печати (изданы 24 ноября 1905 года) говорила: "Ответственность за преступные деяния, учиненные посредством печати в повременных изданиях, определять в порядке судебном"¹.

¹ ("Закон о повременных и неповременных изданиях. Временные правила о повременной печати от 24 ноября 1905 года". Спб., 1906, с. 2)

Это уже был шаг вперед. А так как вместе с предварительной цензурой была отменена и концессионная система, то 1905 год некоторые считали поворотным пунктом в истории русской печати.

Но и после 1905 года мы были еще очень далеки от свободы печати. Наши газеты и журналы еще могли быть конфискованы властями до суда, если чиновники находили "признаки преступного деяния, уголовным законом предусмотренного"...

В сущности, это была та же предварительная цензура, но только замаскированная. Правительственная власть не сразу шла на уступки и отказывалась от своих бичей очень нехотя и очень неискренне.

Особенно это можно сказать о законах, регулировавших книгоиздательство в России. Новые, конституционные законы были иногда даже гораздо хуже и строже старых, дореформенных. Издатель никогда не был полностью гарантирован от скамьи подсудимых. Даже в тех случаях, когда книга или газета еще не вышли из стен типографии и никакого распространения не получили, статья 132¹ давала право администрации посадить на скамью подсудимых не только автора, но вместе с ним и издателя, и даже типографа.

¹ (Статья 132 Уголовного уложения: "Виновный: 1) в составлении сочинения или изображения, статьями 128 или 129 указанных, с целью распространения или публичного их выставления, если распространение или публичное выставление оных не последовало; 2) в размножении, хранении или привозе из-за границы указанных в первом пункте сей статьи сочинений или изображений... если распространение или публичное выставление таких сочинений не последовало, наказывается заключением в крепость на срок не свыше трех лет")

У юристов все эти новые статьи новых законов о печати получили название "каучуковых" и название это вполне отвечало существу дела.

Особенно роковое значение для русской печати имела статья 129 нового Уголовного уложения¹, где речь шла о "ниспровержении существующего в государстве общественного строя" и о "вражде между отдельными частями или классами населения". Эта статья закона считалась самой "каучуковой", а так как и практика суда тоже была "каучуковая", то, при желании, можно было посадить на скамью подсудимых кого угодно и за что угодно.

¹ (Статья 129 Уголовного уложения, утвержденного 22 марта 1903 года: "Виновный в произнесении или чтении публично речи или сочинения или в распространении или публичном выставлении сочинения или изображения, возбуждающих: 1) к учинению бунтовщического или изменнического деяния; 2) к ниспровержению существующего в государстве общественного строя... 3) к неповиновению или противодействию закону... наказывается... каторгою на срок не свыше восьми лет...")

В течение 40 лет моей издательской деятельности я испытал все цензурные кары, какие только существовали, но на скамье подсудимых я очутился только после конституции и после провозглашения так называемой "свободы слова".

В 1905 году наше издательство выпустило брошюру А. В. Ельчанинова "О самоуправлении"¹. В брошюре говорилось о необходимости самодеятельности на местах, пока лучшие люди "будут добиваться в Государственной думе хороших законов", и о возможности сделать жизнь крестьян "более справедливой и безбедной". Цензурное ведомство нашло в этой брошюре "ниспровержение существующего строя" и посадило меня на скамью подсудимых.

¹ (Ельчанинов А. В. О самоуправлении. М., изд. И. Д. Сытина, 1906. (Религиозно-общественная библиотека. Серия П. Для народа))

Другая брошюра - под названием "Что нужно крестьянину" - тоже послужила поводом к возбуждению дела по той же статье, причем на скамье подсудимых сидел уже не только я, но и автор брошюры, молодой ученый В. Ф. Эрн. В этой второй брошюре проводилась идея уравнительного землевладения.

Третий случай привлечения меня к суду заслуживает особого внимания. Поводом послужил изданный мной "Полный словарь иностранных слов, вошедших в употребление в русском языке"¹.

¹ ("Полный словарь иностранных слов", составленный Сенниковским, был конфискован. Позднее (в 1904 г.) вышел составленный М. Поповым "Полный словарь иностранных слов, вошедших в употребление в русском языке" (М., изд. И. Д. Сытина, 1904))

В словарь, конечно, попали и такие "страшные" слова, как "социал-демократическая партия", "диктатура пролетариата", "капитализм", хотя объяснение этих иностранных слов давалось самое дидактическое, власти нашли все-таки возможным пустить в дело 129-ю статью. Я был привлечен к ответственности, так сказать, за ниспровержение существующего строя при помощи словаря. Вместе со мной заняли место на скамье подсудимых и редактор словаря Н. В. Тулупов и автор Сенниковский.

Но если в первых двух случаях моей судимости все окончилось сравнительно благополучно, то случай со словарем не обошелся без человеческой жертвы.

Рис. 28. Переплет и титульный лист книги: Военная энциклопедия. Петроград, 1915

Меня и Н. В. Тулупова судьи оправдали, а бедного составителя словаря Сенниковского посадили на год в крепость, причем и объяснительная часть словаря была конфискована.

В четвертый раз меня судили все по той же "каучуковой" 129-й статье за издание "Ежегодника внешкольного образования"¹.

¹ ("Ежегодник внешкольного образования". Под редакцией В. И. Чарнолуского. Вып. 1. М., изд. И. Д. Сытина, 1907. Справочник содержит полный свод законов и распоряжений по внешкольному образованию, сведения о просветительных обществах, учреждениях по внешкольному образованию, о народных университетах, курсах, библиотеках и т. д.)

Эта книга представляла собой собрание всякого рода сведений, касающихся учительского быта, начиная от законов и министерских циркуляров и кончая резолюциями учительских съездов. А так как на одном из этих съездов в бурном 1905 году была принята резолюция о необходимости созыва учредительного собрания, то сборник подвергся аресту, а меня привлекли к суду.

Как и на всех моих процессах, и в этом случае вниманию суда был предложен вопрос: может ли человек, стоящий во главе огромной издательской фирмы, считаться ответственным за содержание каждой издаваемой им книги и может ли вообще хватить человеческой жизни, чтобы прочитать все книги, изданные Сытиным.

Книг наша фирма выпустила, я думаю, значительно больше миллиона, и, вероятно, эта цифра показалась судьям убедительной - висевшая надо мной угроза долголетнего тюремного заключения прошла мимо. Меня оправдали в четвертый раз.

По другим статьям закона (1033 и 1034)¹ меня судили только два раза и оба раза оправдали.

¹ (Статья 1033 Устава о цензуре и печати: "За непомещение в повременном издании судебного определения или административного предостережения... издатель подвергается денежному взысканию, а если определение, предостережение... не будет помещено в течение 3 месяцев, издание прекращается".

Статья 1034: "За перепечатание произведения, запрещенного по суду... виновный сверх конфискации всего издания подвергается денежному взысканию не свыше 300 рублей и аресту не свыше 3 месяцев")