"Русское слово"

("Русское слово" - умеренно-либеральная ежедневная газета. Выходила в 1895 - 1917 гг. в Москве.

В период революции 1905 - 1907 гг. газета была близка к кадетам. В годы первой мировой войны поддерживала шовинистическую политику царизма. После октября 1917 г. была закрыта постановлением Президиума Московского Совета рабочих и солдатских депутатов)

Занимаясь книгоиздательством, я посвятил этому делу все свои силы и никогда серьезно не думал, даже не помышлял об издании газеты. Это было мне несродно и чуждо, я не знал газетного дела и очень боялся его чрезвычайной сложности и трудности. Но А. П. Чехов, которого я безгранично уважал и сердечно любил, почти при каждой встрече говорил мне: "Сытин должен издавать газету". И не какую-нибудь, а дешевую, народную, общедоступную. Вначале я, как умел, отшучивался. Но Чехов был так настойчив и так соблазнительно рисовал передо мной широкие газетные перспективы, что в конце концов он не только убедил, но положительно зажег меня. Я почти решился... Но это было легко сказать - издавать дешевую народную газету. А как это сделать? На пути стояли непреоборимые заграждения в виде концессионной системы, цензуры, князя Сергия Александровича, генерал-губернатора Москвы, и всесильного, вездесущего и всемогущего Победоносцева.

Хватит ли меня, чтобы перескочить через все эти барьеры, не разбивши лба и не насмешив людей. Иногда препятствия казались мне непобедимыми и я в бессилии опускал руки. Но Антон Павлович, который умел побеждать мои страхи, был тут как тут со своей обычной фразой: "Сытин должен издавать газету".

В конце концов, однако, я решился сделать этот прыжок в темную бездну неизвестности.

Для меня было очевидно, что никогда и ни при каких условиях главное управление по делам печати не даст мне разрешения на газету. Надо было идти к цели длинными, обходными путями (иногда очень тяжелыми и очень противными) и искать людей, приемлемых даже для Победоносцева.

"Лиха беда начать, - думалось мне. - А там можно ведь найти средства, чтобы отделаться от одних людей и пригласить других". Случай помог мне.

В 80-х годах в московском доме Л. Н. Толстого я познакомился с приват-доцентом Анатолием Александровичем Александровым, который был учителем младшего сына Толстых, Андрея Львовича.

Это был толстый, неуклюжий человек, лет 35, хромой, кудластый, нескладный. Он был известен своей близостью к Победоносцеву и издавал реакционный журнал "Русское обозрение"¹.

¹ ("Русское обозрение" - ежемесячный литературно-политический журнал. Выходил в Москве в 1890 - 1898, 1901 и 1903 гг. Выпуски 1901 и 1903 гг. были изданы Т-вом И. Д. Сытина)

Я знал, что деньги на этот журнал давал богатейший купец Викул Иванович Морозов, стоявший во главе Богородско-Глуховской мануфактуры.

Знал я и тайные пружины, какие руководили Морозовым: щедрый дар на победоносцевский журнал должен был смягчить победоносцевские неистовства против старообрядцев.

Из того, что журнал "Русское обозрение" был белыми нитками пришит, с одной стороны, к Богородско-Глуховской мануфактуре, а с другой - к обер-прокурору святейшего синода, я заключил: есть только один человек, которому Победоносцев без возражений разрешит издание дешевой народной газеты, - это редактор "Русского обозрения" Анатолий Александрович Александров.

Воспользовавшись нашим старым знакомством, завязавшимся еще в Хамовниках, в доме Л. Н. Толстого, я пригласил к себе на чай А. А. Александрова, а вместе с ним еще И. Л. Щеглова, автора театральных пьес и сотрудника журналов, и Г. П. Георгиевского, учителя и писателя, известного своими историческими и философскими статьями.

Беседуя за чайком о том, о сем, я незаметно свел наш разговор на газету.

- А отчего бы нам, господа, не начать издавать свою газету? Вы, Анатолий Александрович, - личный друг Победоносцева, и, конечно, кому-кому, а вам он никогда не откажет в разрешении на газету. Разрешит и дешевую, и бесцензурную, и народную... Подумайте, как хорошо бы было... Вся редакция у нас готова, в полном составе: вы - редактор, Г. П. Георгиевский - передовик, И. Л. Щеглов - фельетонист, а я - ваш издатель. Для крепости можно позвать еще и Ф. Н. Плевако. Подумайте, разве плохо? Ведь у нас запляшут лес и горы!..

Мысль моя показалась удачной, и вся компания заметно оживилась:

- А и в самом деле, господа. Ведь это идея: дешевой газеты в Москве нет.

Все стали судить, рядить и примериваться к будущей газете. Молчал только Александров.

- Ну так как же, Анатолий Александрович, быть или не быть? За вами слово... Дело ведь доброе, и работа всем бы нашлась.

Грузный, толстый Александров завозился на своем стуле и засопел носом:

- Да я, что ж, братцы... Я не прочь. Попытаться можно, отчего не попытаться...

Я налил вина в стаканы и поднял бокал за будущую дешевую газету. Чтобы ковать железо, пока горячо, я тут же вынул из кармана сторублевый билет и положил его на стол.

- Не теряйте времени, дорогой Анатолий Александрович, вот деньги на дорогу, поезжайте в Петербург к "дедушке" (Победоносцеву), и он вам все сделает, что нужно.

Александров согласился:

- Ну ладно... А как же будет называться газета, какая ей цена?

- Цена - 5 рублей в год, - сказал я, - а название от вас зависит. Редакция налицо, пусть она и название придумает.

- А что, если назвать "Русское слово"? - предложил Александров.

- Отлично, прекрасно!.. "Русское слово".

Все согласились и очень радостные, оживленные, веселые разошлись по домам.

Прошло несколько дней... Еду я как-то по Тверской, смотрю: Александров с супругой, Авдотьей Тарасовной, на извозчике катит... Увидели меня, остановились. А супруга еще издали кричит:

- К Иверской едем... Молебен служить... Поздравь нас, Сытин! Разрешение-то - вот оно!..

- Вот оно разрешение-то, готово. Поворачивай извозчика, едем вместе к Иверской.

- Да неужто сделали? Неужто разрешил?

- А ты как думал? Говорят тебе - вот оно, в сумке у меня. Поворачивай, что ли, извозчика... К Иверской...

Во время богослужения толстая, громадная, как глиняная глыба, Авдотья Тарасовна вся сияла от радости и, лишь только священник окончил молебен, опять скомандовала:

- А теперича к нам...

Авдотья Тарасовна, которую все мы за глаза называли просто Авдотьей или просто Тарасовной, была женщина властная, шумная, вздорная и совершенно серая. Она отличалась "холмогорским" телосложением и была так толста и увесиста, что на нее страшно было смотреть. Мужем своим она вертела, как хотела.

Конечно, дома за водочкой и закуской мне рассказали все подробности: как Победоносцев принял, что говорил, как разрешил. Но говорила больше Авдотья, как будто это она была у Победоносцева и это ей разрешили.

- А разрешение-то - вот оно, в сумке у меня, видал? Ты бы хоть сто лет хлопотал, не выхлопотал бы, а у нас раз, два, три - и ступай к Иверской молебен служить. Дайкося бумажку-то, дай сюда, я в сумку спрячу.

Трудно было понять, каким образом Александров, образованный человек, редактор журнала и приват-доцент, мог всю жизнь терпеть возле себя такую бабищу-тумбу.

Мне надо было серьезно подумать о начале дела: собрать деньги, выбрать типографию, позаботиться о бумаге... Решили печатать газету в университетской типографии, где печатались "Московские ведомости"¹.

¹ ("Московские ведомости" - старейшая русская газета, выходила в Москве в 1756 - 1917 гг.

С 1863 г. газета, руководимая М. Н. Катковым, становится монархическо-националистическим органом, выступавшим против всего передового в русской общественной жизни. В 1905 г. и позднее "Московские ведомости" - рупор черносотенцев)

Чтобы привлечь пайщиков, я поехал к Ф. Н. Плевако, с которым давно был в добрых отношениях, и получил обещание, что Плевако со своей стороны внесет 25 тысяч.

В общем собралось до 50 тысяч рублей наличных денег, и мы приступили к организации редакции.

Редактор - Александров.

Передовик - родственник Александрова (эту кандидатуру закулисно поддерживала Авдотья).

Сотрудники: Лев Тихомиров, Грингмут... архимандрит Никон, Щеглов, Георгиевский.

Одни эти фамилии говорили о качестве газеты. Но я ни одной минуты не смотрел на эту газету, как на свою. Я докупал только право на газету. По русским условиям это был единственный путь, другого не было. И я бросил свое зерно в этот навоз, рассчитывая, что со временем вырастет пшеница. Больше всего была довольна составом редакции, кажется, Авдотья. Сжимая свой увесистый кулак, она все повторяла:

- Ух, ребятушки... Ни у кого в Москве такой редакции не сыщешь. При этакой-то редакции мы такую ли газе-тину взбодрим...

Так началось издание "Русского слова"... Победоносцев разрешил, а Авдотья благословила.

Мне было грустно и тоскливо. Я чувствовал, что сижу в чужих санях, которые сам же запряг.

Куда побегут эти сани? Куда они меня привезут? А что, если в пропасть! Ведь такая борзая тройка, как Тихомиров, Грингмут и архимандрит Никон, может и за тридевять земель ускакать.

В тоске и в смущении я прибег к своему обычному лекарству - пошел поговорить с А. П. Чеховым.

- Что делать, Антон Павлович? Вот какая кунсткамера у меня подобралась...

Но Чехов был бодр и полон самого светлого оптимизма:

- Не робей, Сытин. Действуй. Это только присказка, а сказка будет впереди... Смотри и ты вперед. Редакция эта не вечна. На смену ей придет другая. Надо только дождаться ее естественной смерти и заменить другой. Действуй же и терпеливо дожидайся своего часа...

- А если не дождемся?

- Дождемся. Время есть, было бы чего ждать-то.

При этом редакционном составе газета издавалась целый год.

Что это была за газета? Это был подголосок "Московских ведомостей". Идеи скончавшегося Каткова перерабатывались в популярную форму, доступную для "простого народа". Часто заимствовались и переделывались даже целые статьи. Тон был барабанный, нестерпимо пошлый.

Особенно неистовствовал в передовом отделе Авдотьин зять. Он писал до невыносимости нагло, и, когда в Петербург приехал президент французской республики Феликс Фор, Авдотьин зять напечатал передовую, в которой спрашивал, как осмелился этот французишка подать руку его императорскому величеству, самодержцу всероссийскому. А в другом отделе Никон, архимандрит Троице-Сергиевской лавры, на всю Москву негодовал, что по субботам начальство разрешает спектакли в театрах и что публика ходит смотреть зрелища, вместо того чтобы стоять у всенощной.

Рис. 23. Переплет и титульный лист книги: Детская энциклопедия. М., 1914

Каков был тираж этой газеты? Около 10 тысяч, из которых более трети рассылалось бесплатно.

Словом сказать, это было кормление известной группы лиц, близких Победоносцеву, и ничего более. Но, взявшись за гуж, не говори, что не дюж. Приходилось молчать, терпеть и, как говорил Антон Павлович, "дожидаться".

И я "дожидался". Через год, однако, все деньги, ассигнованные на газету, были съедены. Я не мог топить эту печку без конца, и Александров поехал к великому князю Сергию Александровичу просить поддержки. К моему удивлению это имело успех. Князь, оказывается, был очень доволен газетой, следил за ней и советовал как можно шире распространять. Из собственных средств он дал Александрову 35 тысяч рублей. Но печка требовала много дров, и через полгода великокняжеская подачка была истрачена до последней копейки. Тогда, посоветовавшись с Авдотьей, Александров поехал просить денег к царю. Влиятельные петербургские друзья без особых затруднений добились для него аудиенции, и Александров поехал во дворец. Царь принял его ласково, газету похвалил, узнавши, что великий князь дал 35 тысяч рублей, предложил и со своей стороны столько же.

С этими царскими деньгами Александров возвратился в Москву и при первой же встрече неожиданно заявил мне:

- А знаешь, я из царских денег на газету много тратить не буду... Надо же мне и себя обеспечить... Бери свою газету и делай с нею, что хочешь, только заплати долги газетные - 28 тысяч рублей.

Это было так неожиданно и так откровенно, что я готов был не верить собственным ушам.

Поехать в Петербург, быть у царя, взять на газету денег и положить их в собственный карман - такая простота нравов хоть кого могла озадачить. Но, по-видимому, Александров уже в ту пору мечтал о собственном домике и клочке земли, а Тарасовне, вероятно, уже грезились гуси и утки, огород и "полная чаша" в своем хозяйстве. Тем не менее надо было считаться с создавшимся положением и принимать на себя и долги, и издательство. Но как принять?

Сделаться официальным издателем я мог только с разрешения главного управления по делам печати, а главное управление могло это разрешить только с ведома и согласия Победоносцева. Выходило так, что опять надо было ехать в Петербург и опять утруждать его высокопревосходительство новой просьбой. Это было тяжеленько... Но Александров надеялся на свои старые связи с Победоносцевым, и мы тронулись в путь.

Не без волнения переступили мы порог того кабинета, где решалась судьба стольких русских начинаний и надежд. По своему служебному положению Победоносцев не имел никакого - ни прямого, ни косвенного - отношения к нашему делу: он был обер-прокурором синода, а наше дело относилось к компетенции министерства внутренних дел. Но таково было влияние и могущество всесильного временщика, что нам даже в голову не приходило, что мы стучимся не в ту дверь. Приняты мы были иронически, но все-таки благосклонно.

- Что скажете, милая пара?

Высокий, желтый, худой и тонкий, как глиста, Победоносцев походил на змею, вставшую на собственный хвост, а круглые роговые очки еще больше дополняли его сходство с гремучей змеей. Со страхом я заметил, что Победоносцев держал в одной руке каталог всех моих изданий, а в другой карандаш.

- Так что же скажете, милая пара?

Но мы не успели и рта раскрыть, как в кабинет горошком вкатился Саблер и, почтительно склонившись, попросил своего начальника "на одну минуту" выйти в соседнюю комнату и подписать спешные бумаги. Победоносцев положил на стол каталог и карандаш и молча последовал за Саблером. Мы остались одни, и, как только дверь за ушедшим закрылась, Александров молча сгреб со стола каталог и сунул себе в карман.

- Ты что делаешь? - шепотом спросил я.

- Так вернее будет, а то, брат, не ровен час... Мало ли чего нет в твоем каталоге!

- А если хватится?

- Забу-у-дет...

Я стоял ни жив, ни мертв, но вернувшийся через пять минут Победоносцев действительно забыл о каталоге. Он сел за стол и в прежнем ироническом тоне снова спросил:

- Ну-с, так что же вам, друзья? Садитесь.

- Мы к вашей милости, Константин Петрович, - начал Александров. - Разрешите мне передать издание "Русского слова" Сытину... Я больше издателем быть не могу, у меня нет денег...

- А, вот что... А Сытин может. Я знаю, он завтра же выпустит на бульвар девицу в желтой юбке, а таких девиц у нас и без него ходит достаточно. Нет, я этого не разрешу!..

- Но ведь я остаюсь в газете редактором, Константин Петрович, - вставил Александров.

- А Сытин тебя выбросит потом.

- Будьте уверены, Константин Петрович, все останется по-старому... Как было, так и будет...

Худое, желтое, точно мертвое, лицо Победоносцева сморщилось в презрительную гримасу.

- Да что там по-старому. Ведь ты как редактор ничего не стоишь, грош тебе цена - разве я тебя не знаю? Читая твою газету, все мои швейцары сделались хамами... Тошнит от твоей газеты: вся она состоит из подхалимства и хамства.

- Но, Константин Петрович, теперь будут средства и можно будет улучшить содержание газеты...

- Улучшить... Содержание... Кто это будет улучшать, не ты ли? Нет, я сделал большую глупость, что разрешил тебе газету... Лучше, брат, закрой лавочку - и дело с концом...

- Неудобно, Константин Петрович: его высочество великий князь Сергий Александрович доволен газетой...

- Не газетой, а хамством твоим доволен... Ну да плевать на вашу газету, делайте, что хотите. Пусть еще одна желтая юбка на бульвар выбежит для удовольствия великого князя. Прощайте.

Получив это напутствие, которое можно было понимать и так, и этак, но которое Александров истолковал как разрешение, мы на другой день поехали в главное управление по делам печати и представили Соловьеву нашу бумагу о передаче права издания Товариществу Сытина.

- А Победоносцев согласился? - не без удивления спросил Соловьев. - Странно... Ну хорошо. Но только я должен попросить еще разрешение великого князя.

- Будьте спокойны, ваше превосходительство, - вставил Александров. - Это я беру на себя. Разрешит...

Тут же, в главном управлении, мы написали передаточную бумагу, и я спросил Соловьева:

- Я могу писать на газете, что я издатель?

- Надо подождать ответа великого князя.

С тем мы и уехали в Москву. Первый человек, к которому я пошел в Москве, чтобы поделиться своими петербургскими впечатлениями и новостями, был, конечно А. П. Чехов.

- А ведь меня, кажется, утвердили издателем, Антон Павлович...

Антон Павлович был очень доволен исходом дела и, как всегда, старался меня ободрить.

- Ну поздравляю... Первый шаг сделан. Теперь остается только переменить редактора, и дело будет в шляпе.

Антон Павлович по-прежнему был полон веры в дешевую народную газету и с увлечением развивал мне свои взгляды на это дело. Он доказывал, что всякому крупному издателю газета необходима, как хлеб насущный.

- Газета тебе голову приставит, - все повторял он и все рисовал предо мною тип настоящей народной газеты. - Газета должна быть и другом, и учителем своего читателя. Она должна приучить его к чтению, развить в нем вкус и проложить ему пути к книге. Газетный читатель должен дорасти до книжного читателя. Откуда он может знать о новых книгах, кто посоветует ему, какую книгу выписать? Газета посоветует. Только газета. В ней начало и конец и для читателя, и для издателя!

- Помни, Сытин, газета тебе голову приставит...

Вечером того же дня Антон Павлович, чтобы поддержать меня и ввести в литературный круг, устроил маленькое очень дружеское собрание в Большой Московской гостинице. Пришли сотрудники "Русских ведомостей"¹ и "Русской мысли"² - человек двенадцать. Это было очень веселое, очень дружественное и милое собрание. Очаровательный и ласковый, как всегда, Чехов просил у своих литературных друзей поддержки и помощи для меня.

¹ ("Русские ведомости" - умеренно-либеральная газета, издавалась в Москве в 1863 - 1918 гг. В 80-х годах в газете принимали участие писатели демократического лагеря, эмигранты-народники: М. Е. Салтыков-Щедрин, Г. И. Успенский, П. Л. Лавров, Н. К. Михайловский и др.

До революции 1905 г. "Русские ведомости" были одной из влиятельнейших русских газет, представляя либеральную оппозицию самодержавию. Газета нередко подвергалась цензурным репрессиям, дважды - в 1898 и 1901 гг. - приостанавливалась. С 1905 г. становится органом партии кадетов)

² ("Русская мысль" - ежемесячный литературный, научный и политический журнал, выходил в Москве в 1880 - 1918 гг. Орган либеральной буржуазии. В 80 - 90-х годах в газете печатались произведения прогрессивных писателей - Д. Н. Мамина-Сибиряка, Г. И. Успенского, В. Г. Короленко, М. Горького и др.

После революции 1905 г.- орган кадетской партии)

- Надо приветствовать, господа, нашего нового, еще новорожденного товарища, который со временем может вырасти в большого. Я давно люблю Сытина и давно твержу ему про газету, даже насилую его газетой. Это потому, что я верю в него. Потихоньку и помаленьку, но он придет к настоящему, большому делу... Вы увидите... Надо только помочь ему на этом трудном пути, и я надеюсь, что вы, господа, поможете!

Эти слова общего любимца были встречены дружно и весело. Ко мне протянулись со всех сторон бокалы, и я услышал много бодрящих слов и сердечных пожеланий. Чехов был особенно радостно настроен и все повторял:

- До сих пор у нас было только "вчера" и "сегодня". Но придет и "завтра". Придет же оно когда-нибудь.

Между тем вездесущие и всезнающие московские репортеры как-то проведали о нашей скромной пирушке, и на другой день в "Московском листке" появилась коротенькая Заметка, в которой сообщалось, что компания литераторов с Чеховым во главе "приветствовала переход "Русского слова" к новому издателю" и что "были речи и пожелания".

Эта ничтожная заметка наделала мне очень много хлопот. Великий князь Сергий Александрович очень встревожился и велел написать Соловьеву, чтобы главное управление по делам печати взяло с Сытина формальное обязательство в том, что Александров останется несменяемым редактором "Русского слова".

Опять пришлось ехать в Петербург по срочному вызову Соловьева и опять начинать всю ту же досадную, нудную канитель.

- Если Александров будет сменен, то газета будет закрыта, - заявил мне Соловьев без всяких околичностей. - Вы должны подписать бумагу, что даете такое обязательство.

- Разрешите мне, ваше превосходительство, прежде чем я подпишу, показать эту бумагу Победоносцеву.

- Зачем?

- Я хочу спросить Константина Петровича и тогда подпишу.

Соловьев передернул плечами, но я все-таки настоял на своем и бумаги не подписал. На другой день, в воскресенье, я опять пошел к Победоносцеву.

- Не принимают, - говорит швейцар. - В два часа его превосходительство уезжают в Москву.

Я настаиваю.

- Доложите, что по очень важному, по неотложному делу.

Швейцар пошел докладывать, а через минуту я услышал высокий, противный, какой-то бабий голос Победоносцева:

- Ну, пусть войдет, - раздражительно кричал он на все комнаты.

Точно к удаву в клетку, вошел я в кабинет.

- Что тебе еще от меня нужно? Ведь я все сделал.

- Но вот, ваше высокопревосходительство, есть печальная неприятность... - Я объяснил, чего требуют от меня Соловьев и великий князь.

- Без вас и вашего совета я не могу решиться на этот шаг. А они настаивают...

На своих тоненьких, как камышинки, ножках Победоносцев вытянулся во весь свой высокий рост и опять стал похож на змею, вставшую на хвост.

- Соловьев настаивает. А ты что?

- А я не мог решиться без вас.

- И ты, и он - дураки. Ну ты мог, положим, не знать, но ведь он юрист, я его считал законоведом. Иди и подпиши ему, дураку, не одну, а пять и более бумажек, сколько ему потребуется для известной надобности... Больше они никуда не годятся. Ведь если ты купишь дом, а продавец тебе скажет: если ты моего дворника выгонишь, то дом перейдет обратно ко мне, - что ты сделаешь в таком случае? Конечно, ты положишь в карман купчую, а дворника на другой день - в шею. Я думал, что он юрист, а он... Иди к Соловьеву подписывай бумагу. А, кстати, ты когда у него был?

- Вчерашний день, ваше высокопревосходительство.

- А как же пришел ко мне сегодня, в воскресенье, в неприемный день? А к нему теперь когда пойдешь?

- Завтра, ваше высокопревосходительство.

- Нет, брат, ты иди к нему тоже сегодня, непременно сегодня... Ко мне ты можешь приходить, а к нему нет? Иди сегодня, слышишь? А я у него спрошу потом, когда ты был, и если не пойдешь сегодня, то я тебя никогда больше не приму. Понял?

Что оставалось делать. "Сам" приказал - в воскресенье, значит, надо в воскресенье. Я пошел к Соловьеву прямо от Победоносцева и по дороге все обдумывал обер-прокурорскую притчу о доме и о дворниках.

- Нет, законы-то мы знаем... И я знаю, и Соловьев знает, но кроме законов мы знаем и еще кое-что. Ведь, чтобы купить дом, мне не нужно разрешения Победоносцева, а чтобы купить газету, нужно. Да и покупал-то я ее сначала не на свое имя: мне ведь и хозяина подставного поставили и дворника несменяемого...

Как и надо было ожидать, у Соловьева мне сказали, что сегодня по случаю праздника не принимают. Но я опять просил доложить, что беспокою его превосходительство только по очень важному делу и прошу выйти ко мне хоть в переднюю, хоть на одну минуту. Через минуту Соловьев вышел.

- Что за срочность такая? Что случилось?

В двух словах я объяснил, в чем дело, и просил только об одном: если Победоносцев спросит, был ли я в воскресенье, сказать, что был.

- А о деле я уж вам завтра доложу.

Рис. 24. Переплет и титульный лист книги: Детская энциклопедия. М., 1914

Соловьев был, видимо, смущен, но проявил характер и не спрашивал о подробностях. Зато на другой день я повторил ему весь мой разговор с Победоносцевым, от слова до слова, ничего не смягчая и ничего не утаивая. На этот раз Соловьев почувствовал себя очень неловко.

- Так все и сказал?

- Этими самыми словами, ваше превосходительство...

- Да, это, конечно, незаконно... Я знаю, но надо же было мне успокоить великого князя.

На этот раз я совершенно спокойно подписал незаконное обязательство и уехал в Москву с облегченным сердцем.

Главное было сделано. Я был официально утвержденным издателем, и оставалось только подумать о замене "дворника" настоящим редактором. С удвоенной энергией принялся я за дело и прежде всего перевел всю газету из "Московских ведомостей" к себе на Старую площадь, выписал машины и стал работать, чтобы поставить дело на крепкую ногу.

Александров был в газете, как говорится, бельмом на глазу. Он был пропитан духом Победоносцева, и старая репутация редактора "Русского обозрения" налагала на газету прочное, несмываемое пятно...

Было совершенно ясно, что эти тяжкие гири, подвешенные к газете, могли навсегда утопить ее в общественном мнении.

Но как и кем заменить? Нынешний русский читатель не может и представить себе, в какой обстановке приходилось работать и через какие изгороди продираться. Новый редактор должен был пройти сквозь игольное ухо цензуры, ведомства, его должны были "одобрить" и "позволить" все те же люди, смотревшие на печать, как на чуму и заразу.

С точки зрения Победоносцева, каждая газета, не разделявшая обер-прокурорских взглядов на Россию и русский народ, была лишь "девица в желтой юбке", а каждый редактор - лишь кавалер при этой девице. "Кавалера" Александрова можно было заменить только другим "кавалером" по выбору все того же главного управления по делам печати. Но променять кукушку на ястреба и переменить "кавалера" на "кавалера" казалось мне праздным занятием.

- Какой смысл, какая цель, если все равно не видно просвета и если желанное "завтра", о котором так хорошо и так светло говорил Чехов, до сих пор не наступило.

Но теперь, став хозяином газеты, я с новой силой начал настойчиво домогаться и хлопотать о переписке "редактора". Конечно, и на этот раз я не мог идти прямым путем. В тогдашней победоносцевской России возможны были только извилистые, обходные пути, только темные закоулки, только скользкие, липкие ступени официальной лжи и государственного подхалимства. Чтобы избежать обер-прокурорских когтей и отойти подальше от умного, злого и ядовитого Победоносцева, у меня было только одно средство: переменить временщика.

Рис. 25. Всеобщий русский календарь

В ту пору огромным влиянием в правительственных кругах пользовался неслужащий дворянин князь Мещерский, редактор-издатель "Гражданина"¹. По своему значению он, конечно, стоял далеко позади всесильного Победоносцева, но в моем маленьком деле его слова было достаточно, и "кавалер", рекомендованный Мещерским, был вполне приемлем для главного управления по делам печати.

¹ ("Гражданин" - газета, выходила в Петербурге в 1872 - 1914 гг. Монархическое издание, орган реакционных слоев русского дворянства)

Оставалось, значит, "найти ход" к Мещерскому. Чтобы переменить "кавалера" при "желтой юбке", надо было переменить временщика.

В этом затруднительном случае меня выручил из беды даровитый журналист Колышко, личный друг и сотрудник князя Мещерского.

В ту пору Колышко работал и в "Русском слове", и мне не стоило большого труда нажать эту пружину и "подготовить почву" у князя. А когда почва была готова, я пошел прямо волку в пасть.

Может быть, это не все знают, но князь Мещерский пользовался в России странной привилегией. Раз в год ему разрешено было устраивать выставку дамских нарядов, которые он без пошлины выписывал прямо из Парижа. Конечно, наряды князь продавал, и это составляло его маленький доход. Мне показалось удобным пойти на выставку, чтобы завязать знакомство на нейтральной почве. В роскошной квартире князя было отведено целых три комнаты под выставку, и приветливые продавщицы из светских барынь ласково встречали покупательниц и покупателей. Я выбирал для жены и дочери по платью; в это время ко мне подошел огромный, плотный, сутулый человек с седой шевелюрой и неприятным свирепым лицом.

- Ты что хочешь? - обратился он ко мне.

- Да вот хотел бы сделать подарки жене и дочери.

Князь принял во мне участие как в покупателе и лично велел показать мне образцы. Я выбрал два платья и ковер для спальни.

- Что это стоит?

- Ну, с тебя триста рублей.

Когда мне писали счет, князь увидел на нем мою фамилию,

- А, Сытин! Собрат... А я и не знал! Ну пойдем, посидим, поболтаем.

Сели, и князь заговорил о моем книжном деле.

- А у тебя, брат, чрезвычайно широко ведется дело. Как же, слышал, знаю... Книжки твои я смотрю и читаю. Но на что тебе газета? Знал бы свои книги - и делу конец. Зачем газета?

- А как же можно, ваше сиятельство, с нашей малочитающей массой вести широкое книжное дело без газетной рекламы? Дешевая газета даст мне покупателей: газета будет тянуть книгу, а книга газету. А самое главное, ваше сиятельство, подписка на газету дает мне оборотный капитал, который будет для меня как бы беспроцентной ссудой.

- Ах вот что. Да, это, конечно, верно, соображение правильное. Но вот с государственной точки зрения я не понимаю, как могут мириться с вами. Очень уж вы широко берете, масштаб громадный.

- А я к вам, ваше сиятельство, хотел с просьбой обратиться. Дайте мне в редакторы моей газеты вашего сотрудника г-на Адеркаса...

- Адеркаса? Ах да, мне говорил что-то такое Колышко. Как же, помню... Ну что ж, бери Адеркаса, если хочешь. Тяжеловат он немного и глуповат, но зато если он тебе не пригодится, так ты легко от него отделаешься. Только устрой ему тогда место какое-нибудь...

- Об этом не беспокойтесь, все будет сделано. Но мне нужна ваша помощь, необходимо, чтобы ваше сиятельство лично съездили в главное управление к Соловьеву.

- Да, да, мне говорил уж об этом Колышко... Как же, помню... Ну что же, я съезжу к Соловьеву. Но только помни; В случае чего, вы дадите Адеркасу другое место.

Князь исполнил свое обещание, и то, что было немыслимо и невозможно для всех граждан Российской империи, в несколько минут было устроено для князя Мещерского. Соловьев без запинки утвердил Адеркаса. Однако Адеркас несколько побаивался ехать один в чужую редакцию, где у него не было не только друзей, но, кажется, даже знакомых. По его настойчивой просьбе вместе с ним я пригласил и сотрудника петербургских газет, писавшего фельетонные романы, - Дианова.

Это был очень талантливый человек и очень опытный газетчик, но, к сожалению, он страдал большим пороком: непробудно пьянствовал.

Меня очень пугала эта особенность Дианова, и я откровенно изложил ему свои опасения. Но он так клялся, что бросит пить, так трогательно становился на колени перед образом, что мне ужасно хотелось ему поверить.

- Иван Дмитриевич! Я человек верующий, клятва для меня не пустое слово... Так вот, детьми своими клянусь, перед образом на колени встану, что не будет этого больше, никогда не будет. Клянусь вам.

- Ну попробуем... Хорошо, попробуем...

Все втроем мы уехали в Москву. Но, к сожалению, я имел неосторожность выдать Дианову 5 тысяч рублей подъемных, и по приезде в Москву он сразу "закатился", да еще и не один, а вместе с Адеркасом.

Стрельна и Яр, Яр и Стрельна¹ - это все, что они могли вспомнить. Хмельные, безобразные, они вваливались по ночам в редакцию и хотя не вязали лыка, но пробовали "редактировать" газету.

¹ ("Стрельна", "Яр" - рестораны в Москве)

Было невыносимо смотреть на эту слабость, и я несколько раз пробовал урезонить Дианова:

- Где же ваша клятва? Где ваши обещания!

Но это не имело никакого успеха, и едва наступал вечер, оба приятеля "закатывались", а ночью, едва стоя на ногах, приезжали "редактировать"...

Это было так безобразно, что редакционные сторожа и рабочие стали открыто смеяться. Для них это была потеха. Но я должен был смотреть и терпеть. Адеркас был "утвержденный" редактор, и, чтобы получить нового, другого, надо было опять пускать в ход все пружины, все протекции и разворашивать весь тот смрад, среди которого жила русская печать. Более полугода тянулась эта пьяная канитель, пока, наконец, я смог расстаться с Адеркасом и Диановым. Адеркас ушел в акцизное ведомство, а Дианову я заплатил 15 тысяч рублей неустойки. Правда, неустойка была скорее с его стороны, но и я чувствовал себя виноватым, что поверил клятве слабого человека. Новым редактором нам утвердили Киселева, который до того редактировал наш же журнал - "Вокруг света".

А после Киселева редактором стал мой зять - Федор Иванович Благов, врач по образованию, принесший в жертву журналистике свою медицину. Это был труженик, ушедший в дело с головой и почти отказавшийся ради газеты от личной жизни. Он сросся с "Русским словом", так сроднился с его сотрудниками, что смотрел на газету как на большую семью, свою семью. Тысячи бессонных ночей провел Ф. И. Благов за рабочим столом, и здесь, за этим столом, была его жизнь, его радость, его гордость, его счастье. Все для газеты и ничего для себя - это был основной девиз Ф. И. Благова, и он донес свое знамя до конца.

К этому времени облик "Русского слова" уже значительно изменился. Тяжкое наследство времен Александрова и Авдотьиного зятя было начисто выметено (да и сам Александров осуществил уже свою мечту: купил домик с землей и вместе с Авдотьей предавался радостям земледелия и скотоводства возле Троице-Сергиевской лавры). Но тираж газеты был еще невелик, и о доходности дела не могло быть еще и речи. Нужно было еще долго, много и напряженно работать, чтобы, по словам Чехова, выйти из болота на сухой берег. А работать было невыразимо трудно. Антон Павлович в это время серьезно заболел, и я остался без нравственной поддержки.

Здоровье Антона Павловича давно было непрочно, но как раз в это время наступило серьезное ухудшение и надо было уезжать за границу. Помню, в последний раз я был у него приблизительно за год до его смерти¹. Чехов чувствовал себя плохо, говорил о поездке за границу, говорил о близкой смерти. Как умели и как могли, мы пробовали утешить его, но он не любил утешений.

¹ (Последняя известная встреча Сытина с Чеховым произошла в Москве 19 мая 1904 г., за полтора месяца до кончины писателя (см.: Гитович Н. И. Летопись жизни и творчества А. П. Чехова. М., 1955 г., с. 806))

- Не надо. Не говорите. Я скоро умру. Я знаю это, как врач.

"Русское слово", которое выросло впоследствии в большую, европейскую газету с миллионным тиражом, требовало неимоверных усилий и страшного напряжения. Целых пять лет приходилось идти от унижения к унижению, от неудачи к неудаче. Цензура, Победоносцев, Мещерский, Соловьев, доносы, подножки, интриги и снова доносы так выматывали душу, что очень часто хотелось все бросить. Опускались руки, погасала энергия, умирала воля. Но что-то говорило мне, что не следует сдаваться, что, пройдя такой ужасный путь, надо сделать последнее усилие, чтобы выйти, наконец, на дорогу.

Рис. 26. Обложка книги: Полный народный песенник

Успех газеты и ее быстрый сказочный рост начался с вступления в редакцию В. М. Дорошевича. Я уже давно любовался прекрасным дарованием Дорошевича и давно мечтал о приглашении его в редакторы "Русского слова". Помню, когда он работал еще в "Одесском листке"¹ у Навроцкого, я ездил к нему в Одессу и вел переговоры.

¹ ("Одесский листок" - газета буржуазно-либерального направления, издавалась в Одессе В. В. Навроцким в 1880 - 1917 гг.)

- Поддержите, Влас Михайлович, помогите газету поставить.

- Но ведь у вас главный советчик - Чехов.

- Чехов болен... А вы разве чужой нам человек?

- Конечно, и я не чужой... Но что вы хотите?

- Прежде всего, чтобы вы работали, писали у нас.

- Можно, один раз в месяц могу присылать фельетон.

- А совсем приехать к нам не можете?

- Это нельзя. Я ведь дорогой, - улыбнулся Дорошевич - я всю вашу газету съем.

В тот раз разговор почти ничем не кончился. Но спустя значительное время, когда так неожиданно была закрыта газета "Россия"¹, где работал Влас Михайлович, я снова заехал к нему и возобновил наш старый разговор. Дорошевич был под свежим впечатлением закрытия газеты и ссылки в Минусинск А. В. Амфитеатрова. Он собирался за границу, очень нервничал, очень тревожился.

¹ ("Россия" - ежедневная либеральная газета, издавалась в Петербурге в 1899 - 1902 гг. Одним из редакторов "России" был В. Дорошевич

В 1902 г. за публикацию фельетона А. Амфитеатрова "Господа Обмановы", в котором в завуалированной форме высмеивалась царская семья, газета была закрыта, Амфитеатров сослан в Минусинск)

- Ничего понять не могу в этом деле. Как камень в голову. Надо ехать за границу, а денег нет. Хотите купить, Иван Дмитриевич, все мои сочинения?

- Вы о деньгах не беспокойтесь, Влас Михайлович. Угодно, я вам дам сейчас 10 тысяч рублей за ваши сахалинские очерки, и поезжайте. А как отдохнете и возвратитесь, начинайте работать вплотную у нас в "Русском слове".

Через три месяца Дорошевич возвратился, сделался фактическим редактором "Русского слова" и приступил к тем реформам, которые открыли перед газетой безграничные горизонты.

Эпоха случайностей кончилась, и началась настоящая работа.

Вот как сам Дорошевич понимал газету, вот чего он требовал от газеты, и вот что он создал из "Русского слова":

"Газета...

Утром вы садитесь за чай. И к вам входит ваш добрый Знакомый. Он занимательный, он интересный человек.

Он должен быть приличен, воспитан, приятно, если он к тому же еще и остроумен.

Он рассказывает вам, что нового на свете.

Рассказывает интересно, рассказывает увлекательно.

Он ни на минуту не даст вам скучать.

Вы с интересом слушаете о самых сухих, но важных предметах.

Высказывает вам свои взгляды на вещи.

Вовсе нет надобности, чтоб вы с ним во всем соглашались.

Но то, что он говорит, должно быть основательно, продуманно, веско.

Вы иногда не соглашаетесь, но выслушиваете его со вниманием, интересом, как умного и приятного противника.

Он заставляет вас несколько раз улыбнуться меткому слову.

И уходит, оставляя впечатление с удовольствием проведенного получаса.

Вот что такое газета.

Газета...

Вы сидите у себя дома.

К вам приходит человек, для которого не существует расстояний.

Он говорит вам:

- Бросьте на минутку заниматься своей жизнью. Займемся чужой. Жизнью всего мира.

Он берет вас за руку и ведет туда, где сейчас интересно.

Война, парламент, празднества, катастрофа, уголовный процесс, театр, ученое заседание.

Там-то происходит то-то.

Он ведет вас туда, показывает вам, как это происходит, делает вас очевидцем.

И вы сами присутствуете, видите, как, где и что происходит.

И, полчаса поживши мировою жизнью, остаетесь полный мыслей, волнений и чувств.

Вот что такое газета".