Календарь

Русская интеллигентная публика (в особенности высшая интеллигенция) всегда относилась к календарям несколько свысока и презрительно повторяла знаменитую фразу Фамусова: "все врут календари..."¹. Лишь в редких случаях вдумчивые люди понимали, что в России, в русских условиях календарь - дело громадной и, можно даже сказать, всенародной важности и что он может служить первоначальным проводником культуры.

¹ (Эта фраза была сказана не Фамусовым, а его свояченицей старухой Хлестовой (Грибоедов А. С. Соч. М., 1953, с. 81))

В такой стране, как Россия, жили и умирали миллионы людей, не имевших никакой доли в культурном наследстве человечества. Заброшенные в глухие углы, отрезанные от центров русским бездорожьем и русскими расстояниями, люди эти не имели никакого соприкосновения с печатным словом - ни книг, ни газет, ни школ у них не было, и календарь для таких людей был единственным окном, через которое они смотрели на мир.

По календарю они думали, по календарю учились, из календаря черпали все свои знания, и календарь же давал им наставления на все случаи жизни.

К сожалению, эта сторона дела ускользнула от русской интеллигенции, и в наше время люди науки (по крайней мере 80-х годов) не опустили в эту копилку народного знания ни единого грошика.

Но не так было при Петре. Великий Петр хорошо знал свое отечество и повелел Якову Вилимовичу Брюсу, а потом и Академии наук заняться составлением календаря. Один из первых календарей назывался так: "Календарь или месяцеслов Христианский. По старому штилю, или изчислению, на лет от воплощения Бога Слова 1710. Напечатан в Москве, лета Господня 1709. Декабря в день".

До 1865 года издание календаря составляло исключительную привилегию Академии наук, и лишь с этого года календарь в России стал "вольным"¹. Но от русского внимания это важное дело все-таки ускользнуло, и за составление календаря для России взялся иностранец Гатцук, родом чех.

¹ (На самом деле частные календари появились в России значительно раньше. Так, известен "Христианский календарь на 1784 год", изданный Н. И. Новиковым)

Календарь Гатцука пользовался широким распространением и лишь во второй половине 80-х годов был вытеснен календарями нашего издания.

За издание календаря я взялся не сразу и готовился к этому делу целых пять лет. Необходимо было позаботиться о выписке из-за границы специальных ротационных машин и оборудования, создать целый ряд приспособлений для размножения календаря в огромных, еще неслыханных в России размерах.

Приступая к делу, я поставил самому себе три требования: очень дешево, очень изящно, очень доступно по содержанию.

Не мне судить, хорошо или дурно я исполнил этот громадный труд, но общий тираж календаря (до 6 миллионов экземпляров в год) как будто говорит, что задача была понята правильно и решение ее было удовлетворительно.

Я смотрел на календарь как на универсальную справочную книгу, как на домашнюю энциклопедию на все случаи жизни.

В календаре должно быть все: и святцы, и железнодорожные станции, и экономика, и средство от лишаев, и государственное устройство России, и лечение ящура.

Я имел в виду читателя массового, для которого календарь часто является его первой и последней книгой и который в календаре ищет ответа на все запросы пробуждающегося ума.

При календаре я всегда печатал коротенькое обращение к читателю с просьбой сообщить о всех замеченных недочетах издания и о читательских пожеланиях.

Это была очень счастливая мысль, потому что редакция календаря получила впоследствии тысячу писем, по которым можно было проследить вкусы и требования читателя, так сказать, в первые годы его читательского детства.

Вот перед нами читательский эмбрион; деревенский человек, только что научившийся грамоте. А вот эмбрион уже вылупился из яйца и купил первую книгу. А вот, наконец, он начинает ходить; робко, неуверенно, спотыкаясь и падая, плетется со страницы на страницу. Позвольте для образца привести некоторые отрывки из этих читательских писем, так как они лучше всего характеризуют и читателя, и календарное дело в России.

"Отчего нет в календаре таблицы умножения? - спрашивает один читатель и поясняет свою мысль: - К сожалению народной малограмотности, я расскажу вкратце из-за каких причин я, по просьбе малограмотных, требую таблицу, столь необходимую при покупке и продаже. Были случаи, что выедет человек с покупкой или продажей на базар, например, вывез 75 штук яиц, 17 фунтов масла, 27 пудов пшеницы или ржи, зайдет в красную набрать материи. Почем он наберет, этого он не знает. Здесь требуется таблица умножения, которая была бы переписана с календаря каждым малограмотным и таилась бы им в кармане".

Другой читатель пишет: "Не знаю, возможно ли будет сделать в вашей редакции и допустят ли поглядеть в телескоп на небесные планеты..."

Нет вопросов, которыми не интересовался бы начинающий ходить читатель, и нет пределов его любознательности. Как маленькие дети могут целый день задавать вопросы своим родителям, так вновь родившийся читатель задает вопросы своему календарю. Он твердо верит, что календарь ответит на все его вопросы, разрешит все сомнения:

"Нужно обозначать, что такое затмение луны и солнца. Чем закрывается, когда делается затмение. Означьте, что такое луна, как она ходит вокруг земли".

"Сведения о восходе и заходе луны, - пишет из деревни духовное лицо, - необходимы, чтобы знать, в какие ночи можно путешествовать при луне".

"Уведомляю, что календарь нужно дополнить: нужно план всех частей, т. е. всего земного шара, чтобы каждый знал, где у нас Америка и Австралия, АЗИЯ и Африка, и Европа, где океаны. По моему мнению, нужен глобус и полушарие".

"Если возможно и известны вам государственные законы, то выставьте в календаре таксу за каждую скотину, которая будет в саду или на засеянном поле".

"С каждым годом (пишет терский казак) меня ваши календари увлекают и очень я ими интересуюсь, но не нахожу и в нем недостатка, только есть один для меня недостаток: поверстное расстояние меня очень интересует между станциями железной дороги, чтобы были напечатаны каждая станция и полустанок и разъезд".

"Мое заявление в том, что если редакция принимает рукописные сочинения, то через полмесяца я много мог бы вам описаний представить, но только прошу извинения в том, что если будет не правильное постановление букв, потому что я совсем малограмотный".

"Напечатайте в календаре побольше откликов из сокровищ русской жизни на явления природы".

"Напишите, что может Государственная дума и куда идут народные деньги".

"Желал бы знать подробный свод законов. Напишите, как и где искать законы".

"Нельзя ли написать вечный календарь, дни и часы прошедших, настоящих и будущих времен от сотворения мира до окончания мира".

"Остроумные профессоры писали, что появится кольцевая планета Галей и подойдет близко к земле. От веков сего не было и вечно не может быть, чтобы какая небесная планета подошла близко к земле и погубила земли и твари божий".

Такова была матушка Россия, таков был эмбрион русского читателя. К этой толще народной мог проникнуть пока только календарь, как первое печатное слово, как предтеча газеты и предшественник книги.

Рис. 16. Переплет и титульный лист книги: Никольский В. История русского искусства. М., 1915

Какова была доходность календаря и что давало издательской фирме это колоссальное дело, над которым трудились целый год?

Это покажется странным, но календарь был почти бездоходным делом. Он продавался оптом покупателям по 9 копеек экземпляр при обложечной цене 15 копеек, а себестоимость его была тоже около 9 копеек. Таким образом, при сведении годичных итогов результаты всегда были "ни в чью". Цель, которую преследовало издательство, состояла не в барышах, а в другом. Календарь представлял собой прекрасную рекламу всероссийского и даже более чем всероссийского характера, так как своих читателей календарь находил и в Америке, и в Австралии, и в Азии, и всюду, куда судьба заносила русского человека.

Такая реклама, конечно, сближала читателя с нашей фирмой и очень заметно влияла на общее расширение нашего рынка и нашего сбыта.

Кроме издания "Всеобщего календаря" я одновременно увлекся и другой огромной задачей - отрывным, или стенным, календарем. Это тоже было одно из тех дел, которые никогда не привлекали к себе внимания интеллигенции. Весьма многие не считали это даже делом: ну что за важность сброшюровать 365 листков и обозначить черной краской дни будние, а красной праздничные? Я уверен, что иному читателю показалась бы просто смешной одна мысль составить "редакцию" стенного календаря и пригласить "специалистов". Но за этими отрывными листками стояли миллионы русских людей, и из уважения просто к этой колоссальной аудитории я рассуждал иначе.

Я начал с того, что обратился к Льву Николаевичу Толстому за советом и поддержкой.

Как я и думал, Лев Николаевич отнесся к моей идее с чрезвычайным вниманием и ободрил меня своими прекрасными советами. Между прочим, Лев Николаевич рекомендовал мне в качестве редактора отрывного календаря известного шестидесятника Полушина.

Это был очень интересный и своеобразный человек из числа тех "грамотных людей", которых всегда так любил Л. Н. Толстой.

Полушин был сыном богатого фабриканта из Иваново-Вознесенска и в молодости отличался большими чудачествами, из-за которых и потерял свое значительное состояние. В редакторы ко мне он поступил уже тогда, когда был беден и добывал средства к жизни копеечными литературными заработками.

Полушин с радостью и даже с восторгом согласился на мое предложение. Он принялся за дело с такой горячностью и с таким воодушевлением, что на каждый отрывной листок готов был смотреть, как на скрижали завета¹. Мы вместе выработали программу календаря с таким расчетом, чтобы в каждом листке были поговорки, пословицы, практические указания по домашнему и сельскому хозяйству и разного рода житейские мелочи и обиходные советы. Отрывной календарь тоже имел громадный успех в России. Он печатался в 8 миллионах экземпляров, и мы едва успевали выполнять целую лавину заказов.

¹ (Скрижали - две каменные плиты, на которых, по библейской легенде, были высечены 10 заповедей. Здесь - священные слова, святое дело)

Но именно астрономические цифры этого издания заставили насторожиться наше цензурное ведомство и обратить на отрывной календарь особое, удвоенное и утроенное, внимание.

Издатель, разумеется, принимал со своей стороны все меры, чтобы не дразнить гусей и избежать каких бы то ни было недоразумений и неприятностей. Но редактор Полушин не разделял этого взгляда и, как шестидесятник, да еще и "народолюбец", любил вставить в календарь колючую поговорку или слишком острую пословицу.

Так, уже незадолго перед смертью Полушина с нами случилась большая цензурная беда.

В ноябре, когда календарь уже был весь отпечатан и больше половины его было разослано на места, департамент полиции неожиданно потребовал, чтобы календарь был изъят из продажи и конфискован.

Оказалось, что мы, сами того не зная, совершили государственное преступление.

В календаре были напечатаны следующие пословицы, взятые из словаря Даля: "Сегодня свеча, завтра свеча, а там и шуба с плеча". И другая пословица: "Повадился к вечерне, не хуже харчевни".

Кроме того, в календаре была помещена следующая заметка из иностранного журнала:

"Американский рабочий ест фунт говядины в день. Английский - ³/₄ фунта. Французский и немецкий - ¹/₂ фунта. Русский - 2 золотника".

Вот эти пословицы и эта справка из быта рабочих и вызвали постановление департамента полиции изъять календарь из обращения и привлечь к ответственности издателя и составителя календаря. Практически это значило, что мы должны были не только понести миллионы рублей убытка, но и потерять нашу издательскую репутацию. Среди наших покупателей могла произойти паника, и фирма лишилась бы доверия. Чтобы спасти дело, я поехал в Петербург и бросился в департамент полиции к знаменитому Зволянскому. Я объяснил ему, что календарь был разрешен цензурой и что нас напрасно обвиняют в подрыве церковного авторитета и в колебании государственных основ. Но пролезть сквозь игольное ухо департамента и убедить в чем-нибудь Зволянского было трудно.

- Вы на цензуру не сваливайте. Вы знали, что делали, и будете за это отвечать. А календарь ваш мы все равно конфискуем, и больше нам говорить не о чем.

Зволянский был более чем сух в разговоре, и я видел, что всякие дальнейшие слова бесполезны.

Что было делать? От Зволянского я поехал к министру внутренних дел И. Л. Горемыкину и опять начал все ту же сказку про цензурного бычка.

Но и Горемыкин был непреклонен:

- А, наконец-то Сытин понесет достойную кару за свои деяния! Никаких послаблений вам не будет! Что сказал Зволянский, то будет исполнено! Мое почтение...

Как утопающий за соломинку, я ухватился за своего старого знакомого и большого друга наших изданий П. Е. Кеппена, который состоял управляющим делами у великого князя Константина Константиновича.

- Дорогой Павел Егорович, выручайте! Стряслась беда с нашим календарем...

Я объяснил, в чем дело, и просил заступничества великого князя как председателя Академии наук.

Это была до отчаяния смелая попытка. У меня явилась мысль написать на имя царя докладную записку с изложением всего печального события и просить князя представить эту записку и календари непосредственно царю.

Все случилось, как в сказке. Князь заинтересовался моим делом, и дня через два записка была отвезена во дворец.

К великой моей радости, царь лично прочитал записку и сказал:

- Сытинские календари я знаю. Они у меня есть. Календари составляются хорошо, и я желал бы только, чтобы отдел ремесленного труда составлялся полнее. А что касается пословиц Даля, то, конечно, жаль, что эти пословицы попали в календарь, но ведь их не изменишь.

На докладной записке царь положил собственноручную резолюцию:

"...Не вижу оснований налагать кару на подцензурное издание".

Эта неожиданная резолюция, по-видимому, произвела и в министерстве внутренних дел и в цензурном ведомстве впечатление разорвавшейся бомбы.

Но странная вещь: когда затем я пришел в цензурное ведомство, то мне любезно сообщили, что это цензура выхлопотала для меня отмену кары:

- Вот вы все на нас жалуетесь, а мы, между тем, для вас хлопочем.

Иначе отнесся к делу министр Горемыкин.

Когда я явился в министерство, чтобы "благодарить" за смягчение кары, он так и напустился на меня:

- Как ты мог, как ты смел беспокоить великого князя! Помни, что эту выходку твою мы никогда тебе не простим.