Печорин и Печерин (Алексей Корнеев)

(От редакции: Статья печатается в порядке обсуждения. Редакция альманаха предполагает вернуться к этой теме.)

"- А как его звали? - спросил я Максима Максимыча.

- Его звали... Григорьем Александровичем Печориным".

Еще в школьные годы, впервые читая "Героя нашего времени", обратил я внимание на курсив, которым выделена фамилия Печорина при ее появлении на страницах романа. Казалось, этим Лермонтов хотел что-то сказать читателям. Но что именно?

В литературе первой трети XIX века обычными были фамилии Ленский, Онегин, Ильменев, Муромский, Верейский, Ижорский, Вырин, происходящие от названий рек, озер, городов. В этом смысле фамилия лермонтовского героя не составляет исключения. Однако почему ее выделил автор? О чем говорила она первым читателям "Героя нашего времени"?

Впервые фамилия Печорин появляется у Лермонтова в 1836 году в незавершенном романе "Княгиня Лиговская". Тогда же эта фамилия мелькает в драме "Арбенин" - так называлась одна из редакций "Маскарада".

...Летом 1836 года молодой ученый и поэт, профессор Московского университета Владимир Печерин уезжает за границу, навсегда покидая пределы Российской империи. Предвосхищая судьбу А. И. Герцена, он предпочитает полную лишений скитальческую жизнь политического эмигранта благополучному существованию и успешной карьере в России времен Николая I.

Впервые их имена были поставлены рядом в середине прошлого столетия Герценом на страницах "Былого и дум", где писатель размышлял о горестной судьбе поколения, которое взрыв четырнадцатого декабря застал юношами, еще стоявшими на пороге жизни. "Их общее несчастие состояло в том, что они родились или слишком рано, или слишком поздно... Им раннее совершеннолетие пробил колокол, возвестивший России казнь Пестеля и коронацию Николая; они были слишком молоды, чтоб участвовать в заговоре, и не настолько дети, чтоб быть в школе после него. Их встретили те десять лет, которые оканчиваются мрачным "Письмом" Чаадаева. Разумеется, в десять лет они не могли состариться, но они сломились, затянулись, окруженные обществом без живых интересов, жалким, струсившим, подобострастным. И это были десять первых лет юности! Поневоле приходилось, как Онегину, завидовать параличу тульского заседателя, уехать в Персию, как Печорин Лермонтова, идти в католики, как настоящий Печерин..."

Настоящий Печерин... Судьба этого человека была яркой и необычной - точно метеор, промелькнула во тьме глухой ночи николаевской реакции и, бесспорно, заслуживает того, чтобы вспомнить о ней. (Интересная монография М. О. Гершензона "Жизнь В. С. Печерина", увидевшая свет в 1910 году, хорошо известна специалистам.)

Если предположить, что герой Лермонтова действительно существовал, то Григорий Александрович Печорин оказался бы ровесником Владимира Сергеевича Печерина. "-...Этому скоро пять лет. Раз, осенью, пришел транспорт с провиантом; в транспорте был офицер, молодой человек лет двадцати пяти",- так начинает рассказ о Печорине Максим Максимыч.

Как известно, Лермонтов (повествование в "Бэле" ведется им от первого лица) был на Кавказе в 1837 году - там по воле автора и происходит встреча с Максимом Максимычем. Реальный же Печерин родился в 1807 году.

"Я никогда не был и не буду верноподданным! Я любил правосудие и ненавидел беззаконие, и потому умираю в ссылке! Вот эпиграф к моей жизни и моя эпитафия после смерти", - писал на закате своих дней Владимир Сергеевич Печерин.

Юношеские годы Печерина прошли под небом полуденной России - в южной армии служил офицером его отец. Глубокий след в сознании только еще вступающего в жизнь юноши оставило знакомство с замыслами будущих декабристов - волнующая атмосфера свободолюбия и вольномыслия окружала его. Испытывая неограниченное доверие к своему ученику, наставник Печерина гувернер Кессман вместе со своим другом отставным офицером Сверчевским (они были близки к декабристским кругам) обсуждали в присутствии юноши планы готовящегося восстания.

"В то время все подготовлялось к взрыву. Стихии были в брожении. Воздух напитан был электричеством... Приближалось 14-е декабря и, как все великие события, бросало тень перед собою. Полковник Пестель был нашим близким соседом. Его просто обожали. Он был идолом 2-й армии", - писал Печерин много десятилетий спустя, пробуждая в памяти "заветные воспоминания", составлявшие "драгоценнейшее достояние души".

В. С. Печерин

Герцен оказался прав: несмотря на горячее сочувствие идеям декабристов, Печерин был в то время еще слишком молод, чтобы не сердцем, а умом осознать их замыслы и принять участие в подготовке восстания.

Получив домашнее образование, Печерин в 1825 году уезжает в Петербург. Избрав своей специальностью классическую филологию, он поступает на словесное отделение Петербургского университета и блистательно оканчивает его в 1831 году со званием кандидата.

В студенческие годы он снова оказывается в атмосфере вольнолюбия и свободомыслия в кружке университетской молодежи, собиравшейся дома у товарища Печерина - А. В. Никитенко. "Здесь царствовали непринужденность, идеализм и поэзия; горячие споры о театре сменялись чтением стихов, вслух высказывались утопические мечты о будущей деятельности на пользу человечества, высмеивалось мещанство общества и, конечно, больше всего с горечью обсуждалось политическое состояние России - тогдашние злобы дня, как усмирение бунта военных поселян, польское восстание, гнет цензуры, запрещение "Европейца" и пр.", - так характеризовал круг интересов автор монографии о Печерине М. О. Гершензон.

Вместе с тем Печерин ведет и светскую жизнь. Его стихи - оригинальные и переводные - появляются на страницах альманахов и журналов. На сделанные им переводы из греческой антологии обратил внимание С. С. Уваров, считавший себя знатоком литературы древней Эллады. Вследствие этого начинающий ученый стал, по собственному признанию, "ужасным любимце" видного сановника (Уваров был в то время товарищем министра народного просвещения), начал часто бывать у него и цопал под его влияние. "Я стоял на краю зияющей пропасти", - вспоминал Печерин много лет спустя.

К счастью, молодой ученый по рекомендации Уварова был командирован в Берлин "для усовершенствования в науках и приготовления к профессорскому званию". Он слушает лекции знаменитых профессоров, с неослабевающим вниманием наблюдает за политической и общественной жизнью Европы, во время каникул путешествует по Швейцарии, Италии, Австрии. По собственным словам Печерина, его разбудил от душевной дремоты гром июльской революции во Франции. Вспоминая об этом периоде, Герцен отмечал в "Былом и думах": "Славное было время, события неслись быстро... какое-то горячее, революционное Дуновение началось в прениях, в литературе. Романы, драмы, поэмы - все снова сделалось пропагандой, борьбой".

Из Берлина Печерин присылает друзьям свою поэму-мистерию "Торжество смерти". Она проникнута свободолюбием, ненавистью к злу и насилию, которые, подобно чуме, свирепствовали в Российской империи. В образе древнего тирана Поликрата Самосского был изображен Николай I. Пять померкших звезд воплощали пять казненных им декабристов, рыцарей "Полярной звезды". Поэма завершалась изображением гибели царства несправедливости и насилия под бушующими волнами.

Разумеется, "Торжество смерти" не могло быть напечатано в России - поэма распространялась в списках. Ее читал А. И. Герцен, хорошо знал Ф. М. Достоевский, давший в романе "Бесы" обстоятельный пересказ многих эпизодов поэмы.

В глубокой тоске вернулся Печерин в Россию, представлявшуюся ему тюрьмой.

"Возвратились из-за границы студенты профессорского института...- записывает в своем дневнике А. В. Никитенко.- Они отвыкли от России и тяготятся мыслью, что должны навсегда прозябать в этом царстве (крепостного) рабства. Особенно мрачен Печерин. Он долго жил в Риме, в Неаполе, видел большую часть Европы и теперь опять заброшен судьбою в Азию".

Едва встретившись со своими друзьями после длительной разлуки, Печерин вынужден вновь расстаться с ними: волею высшего начальства он назначен в Москву преподавать в университете. Тяжело было пылкому молодому человеку из атмосферы революционных бурь, противоборствующих политических стихий перенестись в среду застоя, сытой пошлости, самодовольной тупости, мелкой зависти, интриг из-за чинов и орденов, прибавки к жалованью, расположения начальства. Горьким напутствием прозвучали для Печерина и двух его товарищей по профессорскому институту, также назначенных в Московский университет, слова, сказанные их старшим коллегой М. П. Погодиным: "Те профессоры, которых вы теперь сменяете... были ведь смолоду так же ревностны, так же благоговели к науке, так же горели желанием распространять истину, а что сталось с ними теперь в их несчастной среде? Увидим, что будет с вами".

Единственным светлым лучом в этой безотрадной жизни было для Печерина общение со студенческой молодежью - на лекциях он сумел настолько заинтересовать слушателей, что многие начали изучать греческий язык.

"В короткое время своего профессорства он успел внушить и слушателям, и товарищам чувство самой живой симпатии,- писал о Печерине И. С. Аксаков. - Строгий ученый, он соединял с замечательной эрудицией по части классической древней литературы живое поэтическое дарование и нежную, хотя постоянно тревожную душу, болезненно-чутко отзывавшуюся на все общественные задачи своего времени, на всякую боль тогдашней русской действительности... Направление мыслей его было атеистическое, общее почти всем его товарищам".

Обладая глубоким аналитическим умом, позволявшим верно судить об окружающем обществе, видеть его пороки, будучи человеком деятельным и волевым, Печерин не может заставить себя примириться с действительностью николаевской России. Беспредельная тоска от сознания невозможности претворить в жизнь стремления, найти применение своим силам, горестные думы о бесцельности существования, овладевшие разумом Печерина, - все это так близко герою Лермонтова! Из этого заколдованного круга был только один выход...

"Вряд ли! да и зачем?.." - так, по словам Лермонтова, можно было истолковать жест Печорина, которым тот ответил на вопрос Максима Максимыча: когда же он вернется в Россию? Не вставал вопрос о возвращении и для Печерина - ему незачем было возвращаться в общество, где он оказался лишним.

Печерин решает навсегда покинуть порабощенное отечество и принять участие в освободительном движении на Западе.

 Чудная звезда светила 
 Мне сквозь утренний туман, 
 Смело поднял я ветрило 
 И пустился в океан. 
 Солнце к западу склонялось, 
 Вслед за солнцем я летел: 
 Там надежд моих, казалось, 
 Был таинственный предел... 
 Мрак и свет, как исполины, 
 Там ведут кровавый бой...

- так описывал он впоследствии свои стремления, отмечая при этом: "В этих стихах целая программа. Все мечты и планы, с которыми я оставлял Россию".

Вначале Печерин живет в Швейцарии, пытается установить связи с итальянскими революционерами. Затем он направляется во Францию - Париж был в то время средоточием революционных замыслов. В дороге его арестовали и выслали из Франции как подозрительного человека. По свидетельству И. С. Аксакова, Печериц "увлекся крайними теориями европейских революционеров". Он скитается по Европе - Лугано, Цюрих, Брюссель, снова Цюрих, Льеж, тщетно пытаясь найти применение своим силам. Изучает труды Сен-Симона, Фурье, других социалистов- утопистов.

"Мы, верно, уже никогда не узнаем... - пишет о переживаниях Печерина М. О. Гершензон, - сколько метаний от одного радикального кружка к другому, сколько отчаянных усилий, ужасных разочарований, ночей бессонных и нескончаемых, когда голова пылала, а сердце медленно пило горечь смерти, сколько голодных, бесприютных дней и одиночества. Эта жизнь продолжалась четыре года".

Слишком велика была пропасть, отделявшая мечты от действительности, и Печерин рано или поздно не мог не увидеть это. Несмотря на страстное желание быть полезным, он не имеет возможности найти применение своим силам. На смену мечтам о деятельности, об участии в освободительном движении приходит горькое разочарование. Сознание утраченных возможностей преследует Печерина. Обладая чуткой душой, он глубоко переживает крушение надежд. В его судьбе происходит резкий перелом.

Осенью 1840 года друзья Печерина в Петербурге узнают, что он принял католичество и вступил в монашеский орден редемптористов. Все, кому довелось его знать, с изумлением восприняли это известие. "Странный переворот, - записывает в своем дневнике А. В. Никитенко. - Печерин - католический монах! Это просто непостижимо".

Много страстей обуревало мятежную душу изгнанника, пока он не облачился в сутану католического священника, и - погрузился в глубокий сон. Но даже в обращении к религии выразился неосознанный протест против действительности николаевской России, против канонов Российской империи.

"Я проспал двадцать лучших лет моей жизни (1840- 1860),- с горечью писал Печерин впоследствии. - Да что же тут удивительного! Ведь это не редкая вещь на святой Руси. Сколько у нас найдется людей, которые или проспали всю жизнь, или проиграли ее в карты! Я и то, и другое сделал: и проспал, и проигрался в пух".

В 1853 году в монастыре близ Лондона Печерина навестил Герцен. В английском монастыре встретились революционный демократ, всей своей деятельностью способствовавший подготовке русской революции, и мечтатель, добровольно обрекший себя на заключение. Этой встрече Герцен посвятил одну из интереснейших глав седьмой части "Былого и дум". В скором времени он вновь навестил соотечественника и передал по его просьбе свои книги "Русский народ и социализм" и "О развитии революционных идей в России".

Встречи и беседы с Искандером, чтение его книг имели огромное значение для Печерина - он начинает пробуждаться от долгого сна. Тревога о судьбе отечества возрастает во время Крымской войны. Всем сердцем стремится он из монастырского заключения - к живым людям, к активной деятельности.

По инициативе Герцена поэма Печерина "Торжество смерти" смогла наконец увидеть свет - в 1861 году она была напечатана дважды: на страницах "Полярной звезды" и сборника "Русская потаенная литература XIX столетия". "Поэма, несмотря на ее отвлеченность, обличала сильный поэтический талант, который мог бы развиться, - писал Н. П. Огарев.- Каким образом автор ее погиб хуже всех смертей, постигнувших русских поэтов, погиб равно для науки и для жизни, погиб заживо, одевшись в рясу иезуита и отстаивая дело мертвое и враждебное всякой общественной свободе и здравому смыслу? Это остается тайной; тем не менее мы со скорбью смотрим на смрадную могилу, в которой он преступно похоронил себя. Воскреснет ли он в живое время русской жизни?.. Как знать?"

Вести из далекой России о подъеме освободительного движения, чтение "Колокола", переписка с Герценом и Огаревым произвели переворот в сознании изгнанника. Словно отвечая на вопрос Огарева, он пишет ему: "Я выхожу из могилы и вижу рассвет русского дня".

Печерин заявляет о том, что оставляет орден редемптористов и покидает монастырь. Он мечтает о возвращении на родину, хотя отчетливо понимает, что при существующем политическом строе сделать это невозможно. Когда М. П. Погодин заявил на страницах "Московских ведомостей", что Печерину следует запретить вернуться, изгнанник ответил ему письмом, опубликованным в русской эмигрантской печати. "Оно удивительно, как все, что написал Печерин, но самое непостижимое в нем - это свежесть ума и чувства", - пишет об этом письме М. О. Гершензон.

"Господин Погодин очень наивно запрещает мне въезд в Россию. Он совершенно прав: с его точки зрения, от меня ничего путного ожидать нельзя! Если, вследствие какого-нибудь великого переворота, врата отечества отверзнутся передо мною - я заблаговременно объявляю, что присоединюсь не к старой России, а к молодой, и теперь с пламенным участием простираю руку братства к молодому поколению, к любезному русскому юношеству и хотел бы обнять их во имя будущего!.."

С восторгом приветствуя молодое поколение, Печерин верил, что оно может решить задачи, не решенные его современниками. Он с жадностью воспринимает поступающие из далекой России известия о деятелях революционной демократии. "Все мои мысли, все сочувствия на противоположном берегу, с передовыми людьми обоих полушарий...", - писал он другу своей юности Ф. В. Чижову.

Скитальческая жизнь изгнанника окончилась в 1885 году за много тысяч верст от России, в Дублине, где он служил священником при больнице. Преклонные годы, отсутствие пристанища и средств к жизни помешали Печерину пойти на окончательный разрыв с церковниками, которых он называл "презренной и ненавистной кастой".

...С литографированного портрета смотрит импозантный господин почтенных лет, одетый в форменный вицмундирный фрак; на шее - орденский крест, в петлице фрака - другой. Так выглядел профессор Московского университета академик Степан Петрович Шевырев. Консервативный ученый и литератор, усердно пропагандировавший выдвинутую графом Уваровым теорию "официальной народности", он сделал успешную карьеру - чины, ордена, почетные звания и назначения следовали одно за другим. Примерно так, думается, мог выглядеть и Печерин, если бы остался в России - участь сделаться с годами "благонамеренным старым профессором, насыщенным деньгами, крестиками и всякой мерзостью" страшила его.

Подвизаясь много лет на поприще литературной критики, Шевырев откликнулся на выход "Героя нашего времени" пространной статьей. Стремясь нейтрализовать действие романа на умы и сердца современников, он тщился представить лермонтовского героя чуждым русской жизни, целиком принадлежащим к "миру мечтательному, производимому в нас ложным отражением Запада". "Где причина того, что Печорин переживает томительную скуку и непомерную грусть духа?.." - спрашивал Шевырев. Источник всех бед он видел в западном воспитании и отходе от православия. Все эти обвинения, адресованные Печорину, вполне можно отнести и к Печерину.

Шевырев знал Печерина отнюдь не понаслышке - в течение целого года они постоянно встречались в Московском университете. У будущего критика "Героя нашего времени" было достаточно времени, чтобы пристально рассмотреть коллегу, в скором времени решительно и бесповоротно переменившего свою судьбу. И когда Шевырев выплеснул в статье всю желчь и раздражение против Печорина, провозглашенного Лермонтовым героем времени, он не мог не вспомнить о мятежном и мечтательном человеке со столь сходной фамилией, навсегда порвавшем с ненавистным ему обществом.

Образ Печорина, безусловно, ассоциировался с Печериным в сознании современников.

И реальный Печерин, и лермонтовский Печорин наделены острым аналитическим умом, позволяющим верно судить об обществе, сознавать его пороки, и горячим сердцем, способным глубоко чувствовать и сильно переживать. Это - волевые, деятельные натуры, которые идут на решительный разрыв с окружающей действительностью, оба они покидают пределы Российской империи с намерением никогда не возвращаться обратно.

Человек иного, последующего поколения, Н. Добролюбов был убежден, что при других условиях жизни, в другом обществе Печорин совершил бы великие подвиги. То же самое "бесплодное стремление к деятельности", о котором писал Добролюбов, было характерно и для реального Печерина. И не вина его, а беда, что мечты о подвиге на благо человечества не сделались для него реальностью.

Разумеется, было бы ошибкой считать, что Лермонтов скопировал своего Печорина с Печерина. Герой Лермонтова - это портрет целого поколения. И все же сходство фамилий не случайно. Не случайно поставил рядом эти фамилии - "Печорин Лермонтова" и "настоящий Печерин" - Герцен. Образ вымышленного героя ассоциировался с реальным человеком в сознании тех, кто знал молодого ученого.

А знали его - непосредственно или по рассказам - многие современники. И. С. Аксакову не довелось встречаться с Печери- ным, однако он хорошо представлял его по "тем воспоминаниям- добрым воспоминаниям, которые оставила в сослуживцах и учениках его профессорская деятельность". Натура Печерина была столь обаятельна, что люди, которым довелось с ним встречаться, долго сохраняли в памяти его образ. Выдающийся филолог Ф. И. Буслаев, слушавший в студенческие годы лекции Печерина, много лет спустя в своих записках воспроизвел живой портрет ученого, имени которого он не запомнил: "Профессор греческого языка... был совсем молодой человек, самый юный из всех прибывших вместе с ним товарищей, небольшого роста, быстрый и ловкий в движениях, очень красив собою, во всем был изящен и симпатичен, и в приветливом взгляде, и в мягком, задушевном голосе, когда, объясняя нам Гомера и Софокла, он мастерски переводил их стихи прекрасным литературным слогом".

Встречался ли с Печериным Лермонтов? С абсолютной точностью на этот вопрос ответить нельзя, хотя видный лермонтовед В. А. Мануйлов склонен допустить вероятность подобной встречи. "Возможно, что фамилия Печорин возникла в творческом сознании Лермонтова в какой-то связи с Владимиром Сергеевичем Печериным...- пишет он в работе "Роман М. Ю. Лермонтова "Герой нашего времени". Комментарий", - который в 1831 году блестяще окончил Московский университет..." Это досадная ошибка - Печерин учился не в Московском университете, студентом которого в то время был Лермонтов, а в Петербургском, и встречаться они не могли.

Мануйлов также предполагает, что по возвращении Печерина в 1835 году из-за границы в Петербурге "он мог встречаться если не с Лермонтовым, то с его другом С. А. Раевским".

И все же на вопрос, был ли знаком с Печериным Лермонтов, я бы ответил: скорее всего, нет. Их жизненные пути не пересекаются - по крайней мере, об этом ничего не известно. Однако Лермонтов, как и многие другие, бесспорно, слышал о необычной судьбе этого человека. Хотя поэт восемнадцатилетним юношей покинул Москву, он по-прежнему был с ней связан - там жили люди, которых он любил, с которыми дружил, о которых не переставал думать - с ними он переписывался и встречался. Неудивительно, что Лермонтов, как и прежде, был в курсе московских новостей. И, конечно же, он узнал и о смелом поступке молодого ученого, всколыхнувшем покой московской жизни. Мог слышать Лермонтов о Печерине и от своих петербургских знакомых - В. Ф. Одоевского и А. А. Краевского, хорошо знавших всех, кто был причастен к литературе. Вступив в скором времени в круг литераторов, Лермонтов познакомился с другом Печерина А. В. Никитенко. И, узнав о вызове, решительно брошенном обществу, Лермонтов дал фамилию этого человека своему герою, изменив в ней лишь одну букву.

Читал ли роман Лермонтова Печерин? Когда роман вышел в свет, Печерина уже не было в России. Можно предположить, что он читал его много лет спустя, вдали от родины, от друзей. Однако, будучи человеком очень скромным, счел сходство фамилий случайным совпадением.

Но многие строки из "Дневника Печорина" - суждения, размышления, переживания лермонтовского героя Печерин мог отнести к самому себе. "Пробегаю в памяти все мое прошедшее и спрашиваю себя невольно: зачем я жил? для какой цели я родился?.. А, верно, она существовала и, верно, было мне назначение высокое, потому что я чувствую в душе моей силы необъятные..."

И разве не были понятны и близки изгнаннику слова героя романа: "И теперь, здесь, в этой скучной крепости, я часто, пробегая мыслию прошедшее, спрашиваю себя: отчего я не хотел ступить на этот путь, открытый мне судьбою, где меня ожидали тихие радости и спокойствие душевное?.. Нет, я бы не ужился с этой долею!"

 Пускай поэта обвиняет 
 Насмешливый, безумный свет, 
 Никто ему не помешает, 
 Он не услышит мой ответ. 
 Я сам собою жил доныне, 
 Свободно мчится песнь моя, 
 Как птица дикая в пустыне, 
 Как вдаль по озеру ладья. 
 И что за дело мне до света, 
 Когда сидишь ты предо мной, 
 Когда рука моя согрета 
 Твоей волшебною рукой; 
 Когда с тобой, о дева рая, 
 Я провожу небесный час, 
 Не беспокоясь, не страдая, 
 Не отворачивая глаз. 
 1831

 СЛАВА 
 К чему ищу так славы я? 
 Известно, в славе нет блаженства, 
 Но хочет все душа моя 
 Во всем дойти до совершенства. 
 Пронзая будущего мрак, 
 Она, бессильная, страдает 
 И в настоящем все не так, 
 Как бы хотелось ей, встречает. 
 Я не страшился бы суда, 
 Когда б уверен был веками, 
 Что вдохновенного труда 
 Мир не обидит клеветами; 
 Что станут верить и внимать 
 Повествованью горькой муки 
 И не осмелятся равнять 
 С земным небес живые звуки. 
 Но не достигну я ни в чем 
 Того, что так меня тревожит: 
 Все кратко на шару земном, 
 И вечно слава жить не может. 
 Пускай поэта грустный прах 
 Хвалою освятит потомство, 
 Где ж слава в кратких похвалах? 
 Людей известно вероломство. 
 Другой заставит позабыть 
 Своею песнию высокой 
 Певца, который кончил жить, 
 Который жил так одиноко. 
 1831