Веспасиано Да Бистиччи

Из книги "Жизнеописания замечательных людей XV века"

Никколо Никколи

Никколо Никколи, флорентиец, родился от почтеннейших родителей: отец его, богатый купец, пустил по торговой части всех своих четырех сыновей. Однако по смерти отца Никколо вышел из дела, и, так как доля его в наследстве оказалась изрядной, то он, совсем оставив торговлю, принялся изучать латинскую литературу, в каковой вскоре приобрел большие познания. Наставляемый Мануэлом Хризолором, греком, поселившемся во Флоренции, он овладел также греческим языком, но когда узнал латинскую и греческую литературу, возмечтал подняться еще выше. Во Флоренции жил в то время ученейший теолог и философ мессер Луиджи Марсили: под его руководством Никколо за несколько лет преуспел в теологии и стал также весьма сведущ в философии.

Мессер Никколо по праву может назваться отцом и благодетелем всех, кто желал приобщиться к учености, ибо поощрял их к занятиям, служил наставником и показывал, каковы могут быть плоды усердия. Он внушил великое почтение всем ученым людям, так что мессер Леонардо прислал ему "Жизнь Цицерона" собственного сочинения и назвал его строгим ревнителем латинского языка.

Никколо постоянно собирал книги, не щадя для этого собственного достояния, и если знал, что где-то есть нужная книга, то тратил любые деньги, лишь бы ее заполучить: на средства, унаследованные от отца, он скупил множество книг, продал даже кое-какие владения и вырученное обратил в книги, себе же оставил лишь на самые насущные нужды. Книги он держал больше для пользы других людей, нежели для себя, ибо все желавшие постичь греческую и латинскую ученость обращались к Никколо, и он всех удовлетворял. Никогда он не лгал и не притворялся, а был человек со всеми прямой и открытый. Его заслуга, что брат Амброджо и мессер Карло д'Ареццо достигли столь высокого положения, ибо он находил им наставников, доставлял книги и все прочее, в чем они нуждались. Когда кто-нибудь отправлялся в Грецию, во Францию или в другие места, он снабжал его списком книг, отсутствовавших во Флоренции, и, посредством Козимо Медичи, который всегда был к его услугам, добывал рукописи, откуда только мог. А если случалось, что нельзя было получить саму книгу, а только копию, то он изготовлял ее собственноручно, ибо владел как скорописью, так и уставом: в монастыре Сан Марко хранится множество книг, превосходно переписанных его рукой. За свои деньги он выписал Тертуллиана и многих других авторов, которых не было в Италии. А Аммиана Марцеллина, который до того имелся лишь в отрывках, просил доставить ему и переписал собственноручно. Рукопись "Оратора" и "Брута" он получил из Ломбардии: ее привезли посланники герцога Филиппа, явившиеся при папе Мартине во Флоренцию просить о мире: она лежала в стариннейшей церкви в сундуке, которого давным-давно никто не открывал, а обнаружили ее, когда взялись разыскивать документы о неких давних привилегиях - но уже в весьма ветхом состоянии. Также "Об ораторе" имелся только в отрывках, и это заслуга Никколо, что теперь мы располагаем полным сочинением. Однажды, узнав, что в Любеке в Германии есть полный Плиний, а во Флоренции полного текста не было, только отрывки, он обратился к Козимо, чтобы тот достал рукопись через своих людей; тот все сделал, и так, стараниями Никколо, Флоренция получила всего Плиния. Молодых флорентийцев, одаренных способностями, Никколо всегда убеждал не пожалеть трудов на изучение литературы, и многих к этому склонил. Какой-либо должности он не принял: его причисляли к Университету, приглашали в подеста, но он всякий раз отказывался, говоря, что должности - пища коршунов, пусть им и достаются, а коршунами он называл тех, кто по казенной надобности клюет бедных людей. Он был в большой дружбе с маэстро Паоло и сером Филиппо, и редкий день все трое не сходились в Анджели: Никколо, маэстро Паоло, сер Филиппо, а к ним присоединялись Козимо и Лоренцо Медичи. Козимо и Лоренцо, ценя достоинства Никколо, явили ему великую щедрость: после того, как он растратил на книги все свое достояние и остался без средств даже на самую скромную жизнь, Козимо и брат его Лоренцо распорядились в банке, чтобы каждый раз, как Никколо пришлет за деньгами, выдавали беспрекословно, а взятое заносили на их счет. И самого Никколо просили, чтобы ни в чем себе не отказывал, а как понадобится, прямо посылал в банк. Никколо, подумав, согласился, понуждаемый необходимостью, ибо знал, что иначе не сведет концы с концами. На это обеспечение он и прожил до самой смерти. И когда Козимо бежал от мора в Верону, то взял с собой Никколо и мессера Карло д'Ареццо и обоих содержал на свои средства. Потом, когда Козимо выслали в Венецию, Никколо очень горевал, ибо питал к нему большую любовь. Написав Козимо в Венецию, он передал письмо отъезжавшему туда всаднику и сказал, а было это при мне: "Отдашь письмо Козимо и скажешь ему: Никколо говорит, что власти каждый день творят столько глупостей, что стопы листов не хватит их описать"; и он произнес это громко, при многих людях, так что все его слышали. А ведь по тому времени он мог бы поплатиться за это ссылкой.

Как я уже говорил, он был человек искренний и прямой. Однажды, повернувшись к одному монаху, который был скорее учен, чем добр, он сказал: "Таким, как вы, никогда не попасть в царствие небесное". Был в то время еще другой монах, по имени Франческо из Пьетрапане, который жил вместе с собратьями в гористой местности близ Лукки; то был человек святой жизни, знаток латинской и греческой литературы; и Никколо очень его любил за доброту и давал ему любые книги, какие тот пожелает. Никколо был чрезвычайно щедр и давал книги всякому, кто ни попросит, так что по смерти его оказалось роздано из его книг около 200 томов, из которых многих греческих авторов позаимствовал как раз брат Франческо. Этот самый брат Франческо имел от Бога великий дар предсказывать будущее. Он заранее дал знать Никколо, что в тридцать третьем году Козимо либо убьют, либо вышлют из города. И Никколо отправил человека к Козимо, увещевая его поостеречься, ибо ему грозит величайшая опасность. В конце концов Козимо поверил, и как тот предсказал, так и вышло.

Никколо никогда не вел безнравственных речей: всегда говорил как добрый христианин: много, говорил он, есть сомневающихся и непокорных христианской вере, оспаривающих бессмертие души, как будто можно сомневаться в том, в чем не только христиане, но язычники и те не усомнились; и это беда многих людей: всю жизнь они только и делают, что ублажают тело, а хотят понять бессмертие души, которая враждебна их безудержным желаниям: им бы надо, чтобы душа восседала на стуле и была потолще, вот тогда они ее увидят. Никколо был очень приятен в обращении, но не жаловал тех, кто сомневался в вере, которой сам был привержен, полагая, что безумие сомневаться в столь достойном деле, одобренном выдающимися людьми, исповедовавшими нашу веру.

Обладая названными достоинствами, Никколо сверх того знал толк в живописи и в скульптуре; в доме его можно было увидеть множество бронзовых, серебряных, золотых медалей и монет, античных бронзовых фигур, мраморных голов и других замечательных предметов. Однажды на улице он заметил мальчика, у которого на шее висел халцедон с вырезанной на нем прекрасной фигурой работы Поликлета. Он спросил мальчика, чей тот, и услышав, кто его отец, сейчас же послал к нему с просьбой продать камень. Отец мальчика, не имея понятия о ценности камня, с радостью согласился, а когда Никколо заплатил ему пять флоринов, счел, что по крайней мере половина этих денег досталась ему даром. А Никколо, получив халцедон, стал всем показывать, какая на нем прекрасная фигура. В то время - при папе Евгении - во Флоренции находился патриарх маэстро Луиджи, который как раз питал страсть к таким вещам; и он упросил Никколо прислать ему камень, чтобы хорошенько его рассмотреть. Тот прислал, а маэстро Луиджи удержал его, отправив Никколо двести золотых дукатов; и так вцепился в этот камень, что Никколо, как человек небогатый, вынужден был согласиться на сделку. По смерти же патриарха халцедон попал к папе Павлу, а уж потом перешел к Лоренцо деи Медичи.

Никколо знал все страны земли и столь основательно, что если его спрашивали о каких-либо местах, он умел ответить лучше, чем тот, кто оттуда вернулся. Дом Никколо всегда был полон выдающихся людей и самых видных юношей города; чужеземцам, посещавшим в те времена Флоренцию, казалось, что если они не побывали у Никколо, то и вовсе не видели города. К нему являлись также многие прелаты и ученые молодые люди, служившие в Римской курии; особенно часто наезжал мессер Грегорио Коррер, племянник кардинала Болоньи, племянника папы Григория. Этот мессер Грегорио был человек высоких нравов и одаренный как в прозе, так и в стихах, и к Никколо питал особую любовь. И вот когда кто-либо из этих молодых людей являлся, будь то Грегорио или кто другой, Никколо тотчас давал ему книгу и говорил: "Иди и читай". Иной раз по десяти-двенадцати юношей собирались у него в доме и читали; через сколько-то времени Никколо просил отложить книги и каждого спрашивал о прочитанном, после чего завязывалась достойнейшая беседа, так что в его доме никто не терял даром времени, как бывает в других домах, где гостей, не успеют они прийти, усаживают за игру.

Однажды один ученый человек привез Никколо свои произведения, но главное из них не понравилось Никколо ни стилем, ни порядком изложения. Однако, не желая огорчать сочинителя, он на просьбу высказать мнение ответил так: мне, говорит, надо прежде вашего прочитать еще сотни сочинений достойных людей и с тем вернул ему рукопись, а тот пришел в замешательство, так как не понял, каково же было мнение мессера Никколо. Сам Никколо имел великий дар к сочинению, но вследствие изощренности ума всегда бывал недоволен написанным. Мне это рассказали те, кто видел его латинские послания и другие изящнейшие сочинения, которых он, по названной причине, не стал распространять.

Всю свою жизнь Никколо исполнял достойнейшее дело : побуждал людей со способностями заниматься изучением литературы и поддерживал тех, кто проявлял усердие, помогая наставниками и книгами, ибо в его время наставников было мало, а книги отнюдь не были в таком изобилии как сейчас. Можно сказать, что Никколо возродил латинскую и греческую образованность во Флоренции после того, как она долгое время пребывала в упадке, и хотя Петрарка, Данте и Боккаччо много сделали для ее подъема, ей было еще далеко до того, чем она стала при Никколо, ибо Никколо подвиг на занятия литературой бесчисленное множество людей. И если знал, что в Италии или вне ее явился ученый человек, Никколо тотчас зазывал его во Флоренцию: так Мануэл Хризолор не поселился бы во Флоренции, если бы о том не постарались Никколо и мессер Палла дельи Строцци. Ибо Никколо убеждал и увещевал его приехать, а мессер Строцци сверх того выделил немалую сумму - и не из общественных взносов, а из частных пожертвований. То же было с Ауриспой и другими учеными людьми; и всё по настоянию Никколо, который говорил согражданам: "Я желаю, чтобы вы призвали того-то" и назначал, кому сколько внести. Но попечения Никколо простирались и далее: будучи знатоком в живописи, скульптуре, архитектуре, он со всеми вел дружбу и всем помогал в их трудах; Пиппо де сер Брунеллески, Донателло, Лука делла Роббиа, Лоренцо ди Бартолаччо - все были ему друзьями. Его любили также брат Амброджо и мессер Поджо, а также мессер Карло д'Ареццо, которого он призвал читать лекции во Флоренции во времена папы Евгения. И все ученые люди по всей Италии поддерживали дружбу с Никколо и часто ему писали, не только находясь в Италии, но и выезжая оттуда.

Собрав столько замечательных вещей и множество книг по всем предметам, как латинских, так и греческих, Никколо пожелал, чтобы при его жизни все могли ими пользоваться, и лишь тот не получал от него книг, кто их не просил. Под конец же он выразил волю после его смерти все оставить так, как было при жизни: в завещании он поручал книги сорока согражданам, прося, чтобы они учредили общественную библиотеку, откуда бы каждый мог брать, что ему нужно, а книг было общим числом 800 по разным предметам. По решению сорока граждан книги принял Козимо Медичи и передал их в монастырь Сан Марко во исполнение воли завещателя, пожелавшего, чтобы книги находились в общественном месте и были доступны всем, кто имеет в них надобность; решили также на обложке каждой книги написать, что она принадлежала Никколо Никколи. Так и сделали. Ценность же книг была исчислена в 6 тысяч флоринов.

Мессер Джаноццо в своей книге "О долголетии" напоследок говорит о Никколо, о его жизни и нравах, удостаивая его бессмертных похвал; а упоминая о библиотеке, замечает, что Никколо сделал больше, чем Платон, Аристотель и Теофраст; ибо первые отписали детям или другим лицам все имущество, но ничего не сказали о книгах, а Теофраст оставил книги другу. Только Никколо сделал свои книги общественным достоянием, и за то заслуживает величайшего одобрения. Он не только отдал собственные книги и пожелал, чтобы их поместили туда, где к ним будет доступ, но и книги Джованни Боккаччо, завещанные монастырю Санто Спирито и по смерти его оказавшиеся разбросанными по сундукам и шкафам, собрал в библиотеку для общего пользования: при этом на свои деньги заказал хранилище, в которое можно было бы поместить названные книги - как для их сохранности, так и для того, чтобы почтить память Джованни Боккаччо, предоставив его книги всем, кто в них нуждается; и заказал шкафы для книг, в которых их можно видеть и по сию пору.

Перейдем теперь к описанию Никколо: он был красивой наружности, веселый, так что всегда казалось, будто он смеется, и приятнейший в разговоре. Он всегда носил красивую одежду красноватого цвета, длинную, до самого пола. Жены не имел, так как не хотел никаких помех своим занятиям, хозяйство же его вела немолодая женщина, жившая у него в доме. В еде и во всем обиходе он отличался необычайной чистоплотностью. Ел всегда со старинной прекрасной посуды, и весь стол его был уставлен фарфоровыми или другими украшенными сосудами. Пил он всегда из кубка, выточенного из хрусталя либо из другого тонкого камня. И любо было видеть его за столом в этом античном обличии! Пусть никого не удивит, что у него были столь богатые сосуды: в те времена подобные вещи не были ни в таком почете, ни в такой цене, как сейчас; а так как мессера Никколо знал весь свет, то многие, желая ему угодить, присылали то мраморные статуи, то старинные сосуды, то скульптуры, то мраморные эпитафии, то произведения замечательных живописцев или мозаику. У него была красивейшая карта, где были нарисованы все страны, а также рисованные изображения Италии и Испании. Во всей Флоренции не было лучшего убранства и нигде не было стольких изящных изделий; так что всякий, кто приходил к нему, находил множество достойных предметов касательно всего на свете.

Когда Никколо достиг шестидесяти пяти лет или более, он заболел; конец же его был достоин его жизни, исполненной описанных мною благороднейших трудов. <...> Кто возьмется рассмотреть жизнь и нравы Никколо Никколи, тот согласится, что он был для всех примером; блаженны и счастливы те, кому бог ниспошлет благодать, подобную той, какую он ниспослал мессеру Никколо Никколи! <...>

Федерико, герцог Урбинский

<...>

В ранней молодости мессер Федерико поступил под начало достойнейшего кондотьера того времени Никколо Пиччинино. Военное дело стало главным его ремеслом: он был доблестным кондотьером, умел соединять напор с величайшей осторожностью и побеждал не только силой, но и разумом. В военных предприятиях был благоразумен и, где бы ни воевал, ни разу не потерпел поражения <...>

Однако о военных предприятиях герцога пусть обстоятельнее расскажет тот, кто возьмется написать его историю. Мой же долг поведать, что герцог превосходно владел не только военным ремеслом, но и латинским языком. Глубоко изучив историю и священное писание, он принялся за философию, которой много лет занимался под руководством замечательного наставника по имени маэстро Лаццаро, возведенного впоследствии за его достоинства в сан епископа Урбинского. От маэстро Лаццаро он выслушал "Этику" Аристотеля с комментариями и без комментариев; и не только выслушал, но и обсудил все трудные места: овладев перед тем логикой, он превосходно понимал все доводы и умел их оспорить, затрудняя иной раз самого наставника, ибо знал сочинение почти наизусть. Столь же прилежно он выслушал "Политику". А когда при завоевании Вольтерры прибыл во Флоренцию, то просил Донато Аччайуоли потрудиться для него, прокомментировав "Политику", после того как тот раньше прокомментировал "Этику", что и было исполнено. Выслушав "Политику" и "Этику", он пожелал выслушать и другие книги Аристотеля: "Физику" и прочие сочинения, так что стал, можно сказать, первым из государей, усердно изучавшим философию и преуспевшим в этих занятиях.

Таким же образом он захотел постичь теологию. Велел прочитать себе первую часть св. Фомы и некоторые другие сочинения. Отлично изучил священное писание, отцов церкви святых Иеронима, Августина, Григория и имел все их труды. Он собрал также греческих авторов, все, что было на латинском языке: Василия, Иоанна Златоуста, Григория Назианзина, Григория Нисского, Афанасия, Кирилла, Ефрема и его проповеди. Он пожелал также приобрести светскую образованность: прочел и часто перечитывал поэтов и исторические сочинения Ливия, Саллюстия, Квинта Курция, Юстина, комментарии Цезаря, которые без конца восхвалял; прочитал все сорок восемь жизнеописаний Плутарха в разных переводах; Эмилия Проба, Корнелия Тацита, Светония "Жизнь двенадцати цезарей". У него была также "Хроника" Евсевия с добавлениями. (...)

Он захотел изучить архитектуру и преуспел в этом настолько, что в его время не только среди государей, но и среди частных людей не было никого, кто мог бы сравниться с ним познаниями. Стоит только посмотреть на те здания, которые он построил, их расположение и устройство, а в особенности на его дворец,- нигде не было равного ему по виду, а также по великолепию того, что в нем находилось. Хотя при нем были архитекторы, он сам определял размеры и давал разные указания: послушав, всякий решил бы, что архитектура и есть его главное ремесло - столь превосходны были его замыслы и их осуществление! Он построил не только дворцы и разные здания; посмотрите, сколько крепостей он возвел в своих владениях и притом новым способом, так что они гораздо надежнее, чем построенные в прежние времена.

Он был также опытен в геометрии и арифметике: держал у себя в доме учителя по имени Паоло, немца, величайшего философа и астролога. С этим маэстро Паоло он незадолго до смерти принялся изучать сочинения по геометрии и арифметике и об обоих предметах рассуждал как знающий в них толк!

Любил тоже услаждаться музыкой, превосходно разбирался в игре и пении, пригласил умелых музыкантов и собрал молодых людей, искусных в пении,- достойную капеллу. Не было инструмента, которого не нашлось бы в доме у герцога: будучи большим ценителем музыки, он держал в доме превосходных исполнителей, игравших как на больших, так и на малых инструментах, в особенности же любил орган.

Что касается скульптуры, то и в ней он был знатоком: стоит только посмотреть на скульптуры, наполняющие его дворец и заказанные им у лучших мастеров того времени. Столь же хорошо он судил о живописи; и так как не мог найти на свой вкус мастеров, писавших маслом по дереву, то пригласил художника из Фландрии, который написал для него много превосходных произведений; в особенности замечательна роспись в одном из кабинетов дворца, где представлены греческие и латинские философы, поэты, отцы церкви, написанные с великим искусством; там же изображен и сам герцог - да как живой, точно дышит. Из Фландрии же он призвал мастеров гобелена, и они украсили ему целый зал; даже кистью нельзя было бы выписать все многочисленные фигуры с таким искусством, с каким их выткали эти мастера; им же он поручил украсить еще несколько комнат. <...>

Но возвратимся к литературе: надо сказать, что кроме папы Николая и короля Альфонса, не было государя, который бы в равной мере чтил ученость и ученых людей, и не жалел бы средств на их поощрение. В то время не много нашлось бы литераторов, которые не получили бы от него вознаграждения и сколь щедрого! И никогда у литераторов не было защитника более ревностного и великодушного, нежели герцог Урбино.

Безмерно почитая латинских и греческих авторов, как духовных, так и светских, он замыслил то, что тысячу лет не замышлял ни один из государей, а именно: устроить библиотеку, наилучшую из всех, какие есть. Если только он узнавал, что в Италии или вне ее имеется достойная книга, он тотчас за ней посылал, не думая о расходах. Около 14 лет он собирал эту библиотеку, и держал в Урбино, во Флоренции или в других местах 30 или 40 переписчиков, постоянно работавших на герцога. В этом деле он пошел по тому пути, по какому должен идти всякий, кто желает собрать достойную и прославленную библиотеку: он начал с латинских поэтов, а также с комментариев к ним, если были таковые; потом собрал всех ораторов, все их произведения, все сочинения Туллия и латинских авторов, все наилучшие грамматики, так что не осталось ни одного латинского писателя, которого бы он не заказал для своей библиотеки. Затем он собрал все истории, какие можно найти на латинском языке, но не только латинских авторов, а и греческих тоже, переведенных на латинский язык. Что касается моральной и естественной философии, как латинской, так и переведенной на латынь с греческого, то не было ни одного автора, которого бы герцог не приобрел для своей библиотеки. У него были все произведения отцов церкви на латинском языке. И какие сочинения! Какие книги! Какое исполнение! Особенность же этой библиотеки, равной которой мне нигде не приходилось встречать, в том, что все писатели, как духовные, так и светские, все сочинения, как оригинальные, так и переведенные, представлены в ней целиком, до последней страницы; во всех прочих библиотеках многие сочинения имеются только в отрывках, нигде нет такой полноты, такой завершенности! Незадолго до отъезда герцога в Феррару я побывал в Урбино, имея при себе перечень книг во всех библиотеках Италии: папской, Сан Марко во Флоренции, в Павии и даже выписанный из Англии перечень книг Оксфордской библиотеки; сравнив их с библиотекой герцога, я убедился, что все они имеют этот изъян, а именно располагают многими экземплярами одного сочинения, но не имеют полностью представленных авторов, не говоря уже о том, что они гораздо менее разнообразны по содержанию. <...>

Папа Николай V (Томмазо Да Сардзана)

Маэстро Томмазо да Сардзана родился в Пизе от незнатных родителей; из-за гражданских распрей отец его был выслан из города Пизы, и семья поселилась в Сардзана. В раннем возрасте отец усадил сына за грамматику, и тот, благодаря живости ума, быстро ее освоил. <...> Продолжая учение, к 16 годам он превосходно знал грамматику, а также многое из латинского языка, и приступил к логике, дабы затем перейти к философии и теологии. <...> Чтобы иметь возможность изучать разные предметы, он переехал в Болонью и там весьма преуспел в науках. <...> Достигнув 25-летнего возраста, он принял сан священника, а вскоре переехал в Рим, последовав туда за епископом Болоньи, произведенным в кардиналы. В Риме маэстро Томмазо встретился с множеством выдающихся людей и с ними проводил все свободное время, собеседуя то о теологии, то о философии... В то время он был еще беден, однако же заказывал книги, как можно более красиво исполненные. И собрал множество книг по разнообразным предметам: среди них сочинения святого Августина в 12 прекрасных томах, все переписанные заново и с величайшим тщанием, а также сочинения древних и новых авторов, ибо все, что у него было, он тратил на книги. Не было случая, когда бы, сопровождая в поездках кардинала, он не привез какое-либо новое сочинение, и не было писателя на латинском языке, о котором бы он не имел сведений, так что он знал всех авторов, как латинских, так и греческих. Вот почему, когда Козимо Медичи занялся библиотекой Сан Марко, он обратился к маэстро Томмазо, чтобы тот сообщил ему, каков должен быть порядок и состав библиотеки. Тот исполнил просьбу. И не только Козимо принял указанный перечень для обеих библиотек, Сан Марко и аббатства во Фьезоле, но также и герцог Урбино для своей библиотеки и Алессандро Сфорца. Отныне, кто бы ни собирал библиотеку, он не сможет обойтись без перечня, который составил маэстро Томмазо.

Вскоре после того, как он был избран на папский престол, я отправился посетить его святейшество, а было это в пятницу вечером, как раз когда, раз в неделю, папа дает общую аудиенцию. Около часу ночи я вошел в зал для аудиенций, и он, сразу меня увидев, громко сказал "добро пожаловать", а затем велел подождать, ибо хотел поговорить со мною наедине. Вскоре меня подозвали к его святейшеству. Я подошел и по обычаю поцеловал его стопу, после чего он велел мне подняться, встал сам и всех отпустил, сказав, что аудиенция окончена. Меня же провел через боковую дверь в покой, выходивший в сад. Велев слугам удалиться, он засмеялся и сказал: "Веспасиано, кто бы во Флоренции мог поверить, что, назло гордецам, священник, которому впору звонить на колокольне, будет избран на папский престол?" Но я ответил ему, что во Флоренции поверили бы, ибо он избран за свои добродетели и теперь даст Италии мир. <...>

В год юбилея в Рим притекло много денег, поэтому папа стал, не жалея средств, возводить здания и рассылать за греческими и латинскими книгами повсюду, где только они могли находиться. Он призвал множество переписчиков из самых лучших и постоянно занимал их работой. Он приглашал множество ученых людей, поощряя их сочинять новые книги и переводить старые, и давал им средства к жизни. А когда они приносили ему выполненный перевод, он вознаграждал их, чтобы они с еще большим рвением продолжали свои труды. <...> Так у него собралось огромнейшее множество книг по разным предметам, как греческих, так и латинских: всего числом пять тысяч. А к концу его жизни книг стало столько, что от Птолемея до наших дней нельзя указать библиотеки, хотя бы вполовину столь обширной и разнообразной, какова была эта. <...>

Поджо Браччолини

Мессер Поджо родился в Терранова, замке близ Флоренции, от весьма состоятельных родителей. Отец отправил его на учение во Флоренцию, и тот, нуждаясь в средствах для покрытия расходов, стал давать уроки, ибо превосходно владел латинским языком и был опытен в греческом. Он в совершенстве освоил старинное письмо, и в молодости сам переписывал рукописи за плату, добывая средства на книги и другие нужды. Узнав, что в Римской курии способных людей берут на службу и вознаграждают за труды, он отправился в Рим, где, благодаря остроте ума, получил должность секретаря курии. Сверх того он завел скрипторий, так что обоими занятиями обеспечил себе средства для честной и похвальной жизни. Священнического сана он не принял и церковных бенефиций не искал.

Однажды папа Мартин послал его с неким письмом в Англию. Увидев тамошнюю жизнь, он очень осудил обычай проводить время в пирах и возлияниях и, вернувшись, с удовольствием рассказывал, как его приглашали английские прелаты и дворяне то к обеду, то к ужину, и как от сидения за столом его так клонило в сон, что он по нескольку раз отлучался, чтобы промыть глаза холодной водой. <...>

Когда созвали собор в Констанце, куда должен был отправиться и мессер Поджо, к нему обратились Никколо Никколи и другие ученейшие люди, прося его заняться поисками по местным аббатствам бесчисленных затерянных там латинских рукописей. И он нашел шесть речей Цицерона, которые, как я сам слышал, извлек из груды заброшенных бумаг, можно сказать, из кучи хлама, в одном монастыре у монахов. Нашел также полного Квинтилиана, которого знал только во фрагментах, но так как приобрести его не удалось, то он уселся собственноручно его переписывать и за тридцать два дня переписал полностью и, как я могу засвидетельствовать, превосходнейшим письмом. За день он переписывал тетрадь из пяти листов. Еще он нашел трактат Туллия "Об ораторе", давно утраченный и до тех пор известный только в отрывках. Нашел также достойный труд Силия Италика в героических стихах "О второй пунической войне"; Марка Манилия, астронома, достойнейшее сочинение в стихах; "О природе вещей" Лукреция, весьма почитаемое сочинение в стихах; "Поход аргонавтов" Валерия Флакка, тоже достойное сочинение; Аскония Педиана комментарий на некоторые речи Цицерона; "О сельском хозяйстве" Луция Колумеллы - труд достойный; Корнелия Цельса "О медицине", достойнейшее сочинение; Авла Геллия "Аттические ночи", достойную книгу. Множество сочинений Тертуллиана, "Леса" Стация в стихах, Евсевия "Хронику" с добавлениями и собственноручно его переписал. В Констанце же он отыскал письма Туллия к Аттику, о которых не имею сведений. Вместе с мессером Леонардо обнаружил в Базеле двенадцать последних комедий Плавта, которым мессер Грегорио Коррер, сам мессер Поджо и другие придали тот вид и порядок, в каком мы теперь их знаем. Рукопись "Против Верреса" Туллия тоже происходит из Констанца, откуда ее доставили в Италию мессер Леонардо и мессер Поджо. Сколько же достойных сочинений извлекли на свет мессер Леонардо и мессер Поджо, за что им пребудут благодарны писатели этого века, обогатившиеся бесценными знаниями! <...>

Вернувшись из Констанца, мессер Поджо стал сам сочинять и являть красноречие, а был он чрезвычайно красноречив, как это видно по его переводам и собственным произведениям. Его послания по сю пору читаются с большой охотой благодаря легкости стиля, ибо писал он без малейшего усилия. Некоторые его инвективы были столь яростны, что не было никого, кто бы его не боялся. Но человек он был добрый и приятный, враг всякого притворства и лицемерия, искренний и прямой. <...>

Слава его распространилась повсюду, куда только доходили его произведения; времени же даром он никогда не терял и, сверх того, что выполнял обязанности секретаря и содержал скрипторий, постоянно был занят то сочинением, то переводами. <...>

Позже во Флоренции, получив досуг, он принялся за историю Флоренции, продолжив ее с того места, где остановился мессер Леонардо, и довел до своего времени. Это сочинение пользуется великим почетом во Флоренции. Но не только Флоренция, а и все, приобщившиеся к латинской литературе, многим ему обязаны, ибо вместе с мессером Леонардо и братом Амброджо он был из первых, кто взялся очистить латинский язык, многие века пребывавший в порче, так что теперь по праву причисляем к тем ученым людям, которые составили славу этого золотого века. <...>