МАЙКЛ ВЕНTРИС

В 1939 году произошло неожиданное событие. Американец Блеген и грек Курониотис раскапывали большой дворец на южном побережье Пелопоннеса, около Наваринской бухты, там, где когда-то было царство мудрого Нестора, "песчаный Пилос". Этот дворец оказался очень похожим на дворцы в Кноссе и Микенах; очевидно, и он существовал в то время, о котором рассказывает "Илиада". Дворец этот, как было видно по обуглившимся развалинам, погиб от пожара; уцелел только нижний этаж и подвалы. В одном из этих подвалов было найдено более шестисот глиняных табличек; на них были начертаны такие же знаки, как на критских (кносских) табличках. Эти таблички сохранились случайно: они были написаны на глине и должны были скоро рассыпаться. Но, когда случился пожар, они обгорели в огне, и из глины получился твердый кирпич. Вот почему они сохранились до наших дней.

Пока таблички находили только на Крите, все были уверены, что они написаны на неизвестном нам языке. Думали, что они написаны на языке людей, живших здесь до прихода греков, - на языке тех самых кефти, которые когда-то приходили в Египет. Но, когда такие же письмена нашли в самой Греции, ученые стали сомневаться, действительно ли это так. Ведь в Пилосе таблички нашли между такими вещами, о которых можно сказать с уверенностью, что они относятся ко времени не раньше чем за 1250 лет до новой эры. А в это время в Грецию уже давно пришли греки. Поэтому часть ученых решила, что эти надписи написаны по-гречески, хотя и не греческими буквами. Другие же думали иначе: что греки в это время уже пришли, но были под властью критян и что писцами были также не греки, а критяне, поэтому таблички, думали они, и написаны не на греческом, а на критском языке.

Ученые всего мира старались прочесть эти таблички, но ничего не получалось. Казалось, вот-вот будет найдено решение этой загадки, но она так и оставалась загадкой.

В Чехословакии жил знаменитый языковед Грозный. Как мы уже говорили, он еще в 1915 году прочитал надписи хеттов. Но хеттские письмена были написаны клинописью, которую языковеды давно уже научились читать, хотя хеттского языка они не знали, но, по крайней мере, знали, как читается, каждый знак, - а о том, как читаются знаки микенского письма, тогда еще никто не имел представления.

Грозный стал сравнивать микенские письмена с другими, уже известными древними письменами: с египетскими иероглифами, с финикийскими, индийскими, хеттскими и другими знаками письма. Если оказывалось, что микенский знак похож на знак какого-нибудь другого письма, то Грозный считал, что его надо читать так, как он читается в том письме.

Получались очень странные слова. Одни были похожи на финикийские, другие - на хеттские, третьи - на греческие. Такого языка никогда не существовало и существовать не могло, это была какая-то странная смесь. И, хотя Грозный всех убеждал, что он решил загадку этих надписей, ему никто не поверил.

В наши дни известный болгарский языковед академик Георгиев тоже старался разгадать загадку этих письмен и тоже не добился успеха.

Расшифровать критские и микенские надписи не удавалось потому, что ученые-специалисты привыкли работать по старинке и с трудом отказывались от старых способов работы. К человеку, который пытается работать по-новому, ученые часто относятся с подозрением, называют его работы "несерьезными", "ненаучными".

А наука не терпит остановки. Для того чтобы проникнуть в глубь веков, ученый должен быть и большим специалистом в своем деле - знать все, что было добыто усилиями ученых разных стран до него, - но и в то же время он должен быть смелым преобразователем, он должен иметь богатую научную фантазию.

Фантазия ученого - это не фантазия сочинителя сказок. Она должна основываться на богатом научном опыте, на больших специальных знаниях. Ученый-преобразователь всегда идет в науке своими путями, ему не страшно, если все то, что до тех пор считалось святой истиной, окажется неправдой; он смело заглядывает в тайны природы и человеческой жизни.

И нередко такому исследователю удается неожиданно находить правильное решение задачи.

Но эти поиски новых путей в науке особенно трудны и мучительны для людей, которые привыкли к старым представлениям, и у них часто не хватает сил, чтобы отказаться от старого. Вот почему по таким новым путям часто идут ученые, не работавшие в той науке, в которой они делают открытие, и потому свободные от старых представлений.

Так было, например, с Пастером, знаменитым французским естествоиспытателем. Он был химиком по образованию и приехал в шелководческий район Франции для борьбы с болезнью шелковичного червя. Шелковичные черви умирали массами. Население района жило только шелководством, и, когда у него не стало коконов для шелка, оно стало умирать с голоду. Пастер ничего не понимал в зоологии: он не мог бы даже отличить шелковичного червя от дождевого. Он не знал, что гусеница превращается в куколку, лежащую в шелковом коконе, - когда он в первый раз взял в руки кокон и потряс его над ухом, он с удивлением воскликнул: "А знаете, здесь что-то есть в середине!"

Шелководы были возмущены, что им прислали такого невежду, и ядовито подсмеивались над Пастером. Но он, не будучи зоологом, пошел своими, новыми путями и вскоре открыл способ борьбы с болезнью шелковичного червя, чего специалисты-зоологи сделать не сумели.

Такою же была, как мы видели, и судьба Шлимана, открывшего микенскую культуру. Так было и с английским ученым Майклом Вентрисом, который дал надежный ключ к решению загадки микенских надписей.

Новый способ чтения надписей был впервые введен в науку американкой Алисой Кобер. Она рассуждала следующим образом.

В конце почти каждой строки микенских надписей стоят цифры: (один). (два), (три) и т. д. Поэтому, хотя Кобер и не умела еще читать самих надписей, но она понимала, что, если стоит цифра I, то, значит, и существительное стоит в единственном числе, а если стоит другая цифра, то существительное стоит во множественном числе. Таким и подобным способом Алисе Кобер удалось заметить, что на микенских надписях одни и те же слова получают разные окончания: одни - в единственном числе, другие - во множественном, одни окончания в одном падеже, другие - в другом. Она сравнила эти формы и составила "сетку".

При помощи этой волшебной "сетки" можно, не зная, как читались слоговые знаки (состоящие из согласного и гласного звуков), найти все знаки, начинающиеся с одного и того же согласного, а также знаки, оканчивающиеся на один и тот же гласный. Понять, как составляется такая сетка, нелегко: ниже мы объясним это на выдуманном нами примере из русского языка. Эта "сетка" и дала позже англичанину Вентрису возможность прочитать знаки микенского письма.

А. Кобер заметила еще, что часто на табличках начертаны списки людей. Перед цифрой, означающей число мужчин, стоит упрощенное изображение мужчины; перед цифрой, означающей число женщин, стоит упрощенное изображение женщины. Но рядом с этими двумя цифрами стоят еще две цифры: перед одной читается , перед другой - . Кобер правильно решила, что означает "мальчики", а - "девочки".

А. Кобер умерла преждевременно, так и не найдя значения слоговых знаков.

Микенские письмена были прочитаны только в 1952 году молодым английским ученым Вентрисом.

Майкл Вентрис родился 12 июля 1922 года в зажиточной семье. Отец его, англичанин, служил офицером английской армии в Индии; мать, очень красивая, образованная и талантливая женщина, происходила из Польши. От нее Вентрис уже в детстве, кроме родного английского, научился еще польскому языку. Мать научила ребенка любить живопись и праздничные дни проводить в Британском музее, рассматривая картины знаменитых художников.

Его первые школьные годы прошли не как у других детей: Майкла отдали в начальную школу не на родине, в Англии, а в живописной Швейцарии. Швейцария лежит между Францией, Германией и Италией, поэтому швейцарцы говорят частью по-французски, частью по-немецки, частью по-итальянски. Но на литературном немецком языке в Швейцарии говорят только образованные люди; простые люди говорят на особом швейцарском наречии немецкого языка, которое так отличается от немецкого, как, скажем, белорусский от русского. В школе Вентриса учили французскому и немецкому языкам. Он уже в школе мог заметить, что немецкий язык очень похож на английский: по-английски "дом" - "хоуз", по-немецки "хауз", по-английски "школа" - "скул", по-немецки "шуле", по-английски "добрый" - "гуд", по-немецки "гут", и т. д. И грамматика немецкая похожа на английскую; например, и в немецком и в английском прошедшее время глагола часто отличается от настоящего только гласным звуком, а согласные те же: по-английски "нахожу" - "файнд", "нашел" - "фаунд"; по-немецки "нахожу" - "финде", "нашел" - "фанд"; по-английски "даю" - "гив", "дал" - "гэйв"; по-немецки "даю" - "гебе", "дал" - "габ". Точно так же и существительные, как в английском, так и в немецком языке во множественном числе часто отличаются от единственного только гласными звуками, а согласные те же; например, по-английски "нога" - "фут", "ноги" - "фит", по-немецки "нога" - "фус", "ноги" - "фисе". Дело в том, что и английский и немецкий произошли из одного и того же древнегерманского языка. Но в английском языке есть немало слов, которые похожи на французские, но не похожи на немецкие; например, "комната" по-английски "чэмбер", по-французски "шамбр"; "деревня" по-английски "виллэдж", по-французски "вилляж", а по-немецки совсем не похоже - "дорф"; "страница" по-английски "пэдж", по-французски "паж", а по-немецки совсем не похоже - "зайтэ".

Это сходство между языками так заинтересовало маленького Вентриса, что он с особым интересом стал изучать неизвестные ему языки, особенно такие, каких не изучают в школе. Он быстро научился говорить на местном швейцарско-немецком наречии (по этой причине Вентрис, когда он стал взрослым, особенно нравился швейцарским ученым).

Но маленькому Вентрису было недостаточно этого: ему хотелось изучать не только живые языки, но и древние письмена, написанные на таких языках, на которых теперь уже никто не говорит. Когда ему было еще только семь лет, он купил себе немецкую книгу о египетских иероглифах и научился читать и понимать по-древнеегипетски.

Уже ребенком Вентрис свободно говорил на пяти языках: на английском, французском, немецком, швейцарско-немецком и польском. В течение всей жизни обучение новым, неизвестным ему языкам было самым большим удовольствием для Вентриса.

Вернувшись из Швейцарии в Англию, Вентрис поступил в одну из лучших школ Лондона. Здесь очень хорошо преподавали древние языки - латинский и греческий, и, наверное, Вентрис хорошо изучил эти языки, хотя впоследствии он из скромности говорил, что в школе он "научился только чуть-чуть греческому языку".

Кроме языков, Вентрис увлекался рисованием и черчением.

Не следует думать, что всякий гениальный человек в школе непременно старается во что бы то ни стало быть лучшим, примерным учеником, отличником. Очень часто бывает так, что первые ученики, старавшиеся в школе во что бы то ни стало перегнать всех других, никакой наукой особенно не интересовались и, став взрослыми, оказались самыми обыкновенными, средними людьми. И наоборот, дети очень талантливые, увлекающиеся каким-нибудь одним предметом, часто не имеют ни времени, ни желания учиться другим, не интересующим их предметам с таким усердием, чтобы перегнать всех своих товарищей. Так и Вентрис никогда не был одним из первых учеников. Он получил хороший, но скромный аттестат, и никому из его учителей и товарищей не приходило в голову, что увлечение языками и разгадкой разных таинственных письмен сделает его знаменитым человеком.

В 1936 году, когда Вентрису было четырнадцать лет, произошло событие, отразившееся на всей его дальнейшей жизни. Его школа организовала экскурсию в музей Барлингтон-Хоуз в Лондоне. Школьников привели сюда, чтобы посмотреть на выставку, устроенную в честь пятидесятилетия Британской Археологической школы в Афинах ( Так называется институт для изучения памятников дровней Греции (зданий, посуды, оружия, надписей, могил и т. д.)).

Здесь была устроена лекция Артура Эванса, седого, почтенного старика, тогда уже известного во всей Англии. Он рассказал посетителям музея о раскопанной им давно забытой культуре на Крите и других островах Эгейского моря. Рассказал он им и о таинственных письменах, начертанных неизвестным народом, жившим на этом острове. Эти рассказы глубоко запали в душу мальчика.

Эванс нашел, думал Вентрис, такие интересные памятники культуры - здания, утварь, картины, оружие, он нашел и таблички с письменами, но не мог их прочесть. И четырнадцатилетний мальчик решил: он должен помочь Эвансу, должен довести его дело до конца и прочесть таблички на "минойском" языке - так называли тогда язык критских надписей.

После лекции Эванса Вентрис раздобыл его книгу "Скрипта Миноа" ("Минойские письмена") и пытался разбирать помещенные в этой книге надписи. Много раз возвращался он к ним, но у него ничего не выходило. Еще в школе он стал читать серьезные научные книги об этих письменах и даже стал писать письма ученым, занимавшимся этими табличками.

В 1940 году Вентрис окончил школу, но его интерес к "минойскому" письму не уменьшился. Одновременно с окончанием школы он написал статью "Введение в минойский язык"; несмотря на юность автора, статья была написана так хорошо и с таким знанием дела и литературы, что ее приняли к напечатанию в самом солидном археологическом журнале мира - в "Американском журнале археологии". В этой статье Вентрис сравнивал знаки критских надписей и вновь найденных надписей из Пилоса в Греции с силлабическими надписями Кипра, о которых мы уже говорили, и приходил к выводу, что шведский ученый Перссон прав: критские слоговые знаки - только дальнейшее развитие микенских, и, читая их, надо соблюдать те правила, которые применяются при чтении кипрских надписей. Однако прочитать эти надписи ему тогда не удалось - он считал, что они написаны не на греческом языке, а на языке этрусков, живших в VI веке до н. э. и позже в Италии.

Не только учителям и товарищам Вентриса, но и ему самому казалось, что изучение старинных загадочных письмен не дело, а интересное и увлекательное времяпрепровождение, вроде решения кроссвордов. Поэтому, окончив школу, он не пошел в университет, а поступил в архитектурный институт в Лондоне, так как и архитектура его с детства очень интересовала.

Но тут началась война. Пришлось прервать научные занятия - Вентрис записался добровольцем в Британский Королевский воздушный флот. Поступил он в эскадрилью истребителей не летчиком, а штурманом. Позже он рассказывал: "Гораздо интереснее быть штурманом, чем просто летать".

Карты, которые были даны Вентрису и по которым он должен был направлять свой самолет, не понравились ему. Он составил сам новые карты и летал по этим картам. Когда его начальник узнал об этом, он пришел в ужас - он думал, что самолет Вентриса разобьется; но все окончилось вполне благополучно.

Вентрис прослужил четыре года в аэрофлоте; в последнее время службы он находился в британских оккупационных войсках в З. Германии. Все это время он возил с собой фотокопии и зарисовки критских и пилосских надписей.

В это же время Вентрис научился и нашему, русскому, языку. В феврале 1956 года он прислал мне письмо на русском языке, но написанное латинскими буквами.

После окончания войны Вентрис вернулся в архитектурный институт. Он принимал самое живое участие в общественной жизни института, в различных кружках и мероприятиях, увлекался спортом, но с особым интересом и успехом занимался архитектурой. Все преподаватели были восхищены планами и проектами зданий, которые он составил за последние два года обучения в институте.

У нас стипендию получают почти все студенты, а в Англии не так: там стипендию получают только самые способные и отличившиеся студенты. Вентрис же оба последних года получал стипендию.

В свободное время Вентрис путешествовал по Европе. Ему достаточно было прожить всего несколько недель в Швеции, чтобы хорошо научиться шведскому языку, - с этого времени он стал переписываться со шведскими учеными на их родном языке. Во время этих поездок он приобрел много друзей благодаря тому, что мог свободно и правильно вести с каждым разговор на его родном языке. Этой своей способностью он приводил в восхищение и англичан, своих друзей и товарищей.

Вентрис окончил архитектурный институт с отличием. Правительство обратило внимание на молодого талантливого архитектора: Министерство просвещения назначило его руководителем комиссии архитекторов, которой поручено было составить проект наиболее удобного и красивого здания школы.

Вентрис и его жена, также архитектор, так увлеклись этим делом, что решили и для себя самих построить дом но собственному архитектурному замыслу. Им действительно удалось построить для себя и двоих детей очень изящный, уютный, оригинальный дом, но простой, без всяких причуд. В 1956 году Вентрис был приглашен руководить научным отделом самого главного в Англии журнала по архитектуре.

Все были убеждены, что уже через короткое время Вентрис станет одним из наиболее выдающихся английских архитекторов, но ему суждено было прославиться совсем в другой области. Вентрис не переставал заниматься микенскими письменами (Микенскими надписями называются все надписи на табличках найденных в Греции,так как тогда самым крупным центром Греции были Микены), но эти занятия так и не стали основным его занятием: архитектура была и оставалась главным содержанием его жизни. Весь день с утра до вечера Вентрис работал над составлением архитектурного проекта образцовой школы по заданию министерства. Это было очень трудное и кропотливое дело, и только вечерами, иногда до глубокой ночи, он занимался микенскими надписями, но занимался он ими чрезвычайно усердно и трудолюбиво.

Эванс нашел на Крите надписи двух групп: одни - более древние (употреблявшиеся с XVII до середины XV века), написанные письмом, которое Эванс назвал "письмо А", другие - более поздние (употреблявшиеся с середины XV до XIII века), написанные письмом, которое Эваис назвал "письмом Б". Пилосские надписи оказались написанными как раз таким же "письмом Б", как критские.

До 1946 года были напечатаны только очень немногие из надписей, написанных "письмом Б". После смерти Эванса его ученик Майрс издал в 1952 году собрание кносских надписей, в 1951 году американский ученый Беннетт издал собрание пилосских надписей. После этого и многие другие ученые принялись за изучение этих надписей.

До этого времени Вентрис считал, что все надписи "письма Б" написаны на каком-то языке, похожем не на греческий, а на этрусский. Вслед за Эвансом все солидные историки и археологи полагали, что греки были неграмотными и что Микены и Пилос были критскими колониями, а надписи были составлены на негреческом языке Крита. Следуя за этими учеными, Вентрис не позволил себе даже думать о греческом языке. Но после появления собрания надписей Беннетта Вентрис стал уже сомневаться в том, что надписи написаны по-этрусски.

В 1951 и 1952 годах Вентрис разослал виднейшим европейским ученым свои замечания об этих надписях, напечатанные на пишущей машинке.

Эти его заметки очень заинтересовали многих ученых. Известный языковед, профессор Кэмбриджского университета Чадуик согласился помочь Вентрису, и с этих пор Вентрис и Чадуик стали работать вместе.

В 1952 году Вентрис убедился, что он, наконец, правильно истолковал значение знаков микенского письма: при его чтении стали получаться осмысленные греческие слова. Значит, ключ к разгадке был найден - все надписи, начертанные "письмом Б", написаны на греческом языке К этому времени Вентрису и его сотруднику Чадуику удалось уже найти значение большей части слоговых знаков, написанных "письмом Б". Хотя знаки в надписях "письма А" и "письма Б" сходны между собой, тем не менее при чтении надписей "письма А" не получалось греческ их слов; понять смысл этих надписей так и не удалось. Очевидно, они написаны не на греческом языке. А они составлены к XVII-XV веках - значит, те люди, которые писали этим письмом, не были греками. Но эти люди создали всю богатую критскую культуру, слабым подражанием которой была микенская. Выходит, что критская культура была создана не греками.

10 июля 1952 года Вентрис выступил по радио с докладом о своем открытии, а в 1953 году Вентрис и Чадуик опубликовали это открытие в большом английском журнале, и весь мир был восхищен тем, что загадка, над которой билась пятьдесят лет, с 1901 года, была, наконец, разрешена.

Почти все ученые в самых различных странах мира признали решение Вентриса правильным. Даже многие из тех ученых, которые сперва отнеслись неодобрительно к его "фантазиям", принуждены были в конце концов отказаться от своих возражений.

Затем открытие Вентриса получило и одобрение английского правительства: он получил высший орден Британской империи "за заслуги в микенском письме". Он был выбран также почетным членом Лондонского университетского колледжа и получил звание доктора философии от шведского университета в Упсале. В 1954 и 1955 годах правительство поручило Вентрису руководить раскопками на острове Хиосе.

Ты видишь, что жизнь Вентриса, как и жизнь Эванса, сложилась совсем иначе, чем жизнь Шлимана. Шлиман с огромными трудами и лишениями выбился из нищеты, но, и заняв высокое общественное положение, должен был постоянно бороться с недоверием, враждебностью и травлей окружающих. Вентрис имел успех за успехом и встречал со всех сторон дружелюбие и восхищение. В чем же причина такой разницы?

Конечно, одна из причин в том, что Шлиман родился бедняком, а Вентрис с детства был обеспечен и ни в чем не нуждался. Но причина в данном случае еще и в том, что открытия Шлимана шли в разрез с тем, что тогда было принято всеми учеными, что многое из того, чему учили эти ученые в своих лекциях и в своих книгах, сразу стало устаревшим и неверным, поэтому ученая братия повела со Шлиманом ожесточенную борьбу. А для открытий Вентриса все уже было подготовлено Шлиманом и Эвансом; его открытия никакой серьезной ломки к науке не делали.

а только облегчили ученым их работу. Недаром Вентрис посвятил свой гениальный труд Шлиману.

Но дело не только в том - дело и в личности Вентриса. Его доброта и отзывчивость, простота, скромность и исключительная искренность, остроумие и веселость привлекали к нему всех, кто с ним встречался. Не только знание языков, но изумительная память, сообразительность и глубокий ум поражали всех окружающих. У Вентриса была такая память, что еще прежде, чем он разгадал значение знаков "письма Б", он как бы видел их перед глазами и поэтому помнил наизусть целые строчки этих письмен, хотя не мог их ни прочесть, ни понять.

Таким же удивительным было и его пространственное воображение: по проекции, плану или разрезу он сразу же живо представлял себе самое сложное архитектурное сооружение.

Большая часть людей не умеет сразу заниматься двумя делами, и им нужно время, чтобы переключиться с одного дела на другое. Вентрис ежедневно и без всякого труда перескакивал сразу же с трудных архитектурных задач к самым сложным вопросам языкознания. Но, кроме того, он обладал мужеством гения: и в архитектуре и в чтении надписей он отказывался соглашаться с принятыми взглядами только потому, что их придерживаются все, или потому, что их придерживаются всеми почитаемые ученые: он подходил ко всем вопросам по своему разумению, и его мысли всегда были свежими, новыми и притом хорошо обоснованными.

В марте 1956 года Французский национальный комитет научных исследований собрал в замке Жифф-сюр-Иветт Всемирный съезд исследователей микенских надписей. Давайте послушаем, что рассказывают о встречах с Вентрисом профессора, солидные ученые люди, приехавшие на этот съезд.

Профессор Палмер из английского города Оксфорда рассказывает: "В действительности этим конгрессом руководил не Лежен, официальный представитель французского комитета, а Вентрис. Он пришел на конгресс прямо с лыжной прогулки по Швейцарии. С каждым из присутствующих он говорил на его родном языке: с греками он говорил по-новогречески, а с швейцарцами - на швейцарском наречии немецкого языка. Благодаря чрезвычайно отзывчивому и внимательному отношению Вентриса к собеседникам и благодаря его умению с двух слов понять чужую мысль, обсуждение шло очень быстро и хорошо. В перерывах между докладами Вентрис задавал вопросы, из которых было видно, как он интересуется каждым из присутствующих; его веселые шутки и смех заражали всех собравшихся. Самым поразительным для всех было его отношение к тем ученым, которые не хотели признать его открытие. Он отвечал им тем, что представлял в их полное распоряжение еще не опубликованный им материал и статьи".

А вот что рассказывает о своих впечатлениях о Вентрисе другой участник этого съезда, швейцарский профессор Риш: "Вентрис, весь загоревший, пришел на этот съезд прямо с горы Церматт - он страстно увлекался лыжным спортом и очень любил нашу страну, в которой он провел детство. Он держал себя просто и непосредственно, ясно и решительно говорил, что он думает, но внимательно слушал и то, что говорили другие, несогласные с ним, подробно рассказывал о своих последних работах и охотно давал ответы на любые вопросы. Все удивлялись, как глубоко и основательно этот архитектор разбирается в самых трудных вопросах греческого языкознания".

Один из самых больших недостатков многих крупных ученых - это честолюбие, зависть и боязнь конкуренции. Мы видели, например, что Эванс до самой смерти не позволял другим ученым работать над критскими надписями, потому что хотел, чтобы его одного прославляли за то, что он расшифровал эти надписи.

Совсем иным человеком был Вентрис.

Давайте послушаем еще раз крупнейших ученых, занимавшихся микенскими надписями.

Чадуик пишет: "Из всех известных мне людей Вентрис был более всех убежден, что между учеными должно быть широкое и открытое сотрудничество: с января 1951 года до июня 1952 года он рассылал приблизительно двадцати специалистам напечатанные на машинке "Вопросник" и "Рабочие заметки об исследовании минойского языка". Здесь он сообщал о каждом шаге своих работ, даже обо всех своих ошибках и заблуждениях и приглашал ученых продолжать его работу и критиковать его. Вентрис так хорошо относился ко всем людям и так доверял им, что даже не представлял себе, что могут существовать ученые, завидующие успехам других".

С таким же восхищением говорит о методе работы Вентриса шведский археолог и знаток микенских надписей Л. Фурумарк: "Это единственный ученый, который раскрыл так широко двери своей научной мастерской... Это великодушие совершенно необычное... В то же время оно может служить живым упреком для всех тех ученых, которые из честолюбия и зависти до момента опубликования отгораживаются непроходимой стеной от окружающих".

То, что сделал Вентрис, было только самым началом его деятельности. Он, наверное, получил бы еще очень много самых высоких наград и отличий в течение своей жизни. Но вышло иначе: 6 сентября 1956 года Вентрис поздно ночью ехал на своей машине близ Хатфилда, в окрестностях Лондона. Его машина столкнулась с грузовой и от полученного удара он сразу же умер. Так и не успел Вентрис довести до конца свою работу. Ему было только тридцать четыре года. Он мог прожить еще очень долго!

После смерти Вентриса работа по разбору микенских надписей стала подвигаться гораздо медленнее. Я думаю, что, будь Вентрис жив, уже давно было бы разобрано то, что до сих пор остается непонятным.

Весь ученый мир был потрясен и удручен этой смертью. Во всех журналах мира появились некрологи с описанием заслуг Вентриса.

В память о Вентрисе ученые собрали большую сумму денег, чтобы выдавать несколько стипендий имени Вентриса наиболее выдающимся студентам-архитекторам и студентам, изучающим язык и культуру древней Греции.

Каким же способом Майклу Вентрису удалось прочесть микенские надписи?

Чтобы показать, как он дошел до решения этой задачи, надо знать греческий язык, а мой читатель, наверное, греческого языка не знает. Как же быть?

Мне придется прибегнуть к выдумке - будто найдены надписи, начертанные подобными же знаками, но на русском языке. Но читатель должен помнить, что все, о чем мы сейчас будем говорить, - выдумка, только самые знаки письма взяты без больших изменений из микенских надписей. Однако способ, которым мы будем расшифровывать эти выдуманные мною надписи, тот же, которым пользовались Алиса Кобер и Майкл Вентрис, когда расшифровывали греческие надписи XIII века до н. э.

Представим себе, что в окрестностях старинной деревни Бомино крестьяне, раскапывая старое кладбище, нашли три изображенные здесь надписи, начертанные, скажем, на березовой коре на неизвестном языке.

1.

2.

3.

Некоторое время спустя крестьяне соседнего, также очень старинного села Музыка, копая землю для фундамента здания, нашли развалины старинного города. Среди этих развалин были найдены четыре надписи, начертанные теми же знаками, что и первые. Вот их изображение:

4.

5.

6.

7.

Понять способ расшифровки - дело нелегкое, поэтому я прошу вас все время иметь перед глазами эти изображения и по ним следить за каждым шагом расшифровки.

Ученый, которому поручили разобрать эти надписи, прежде всего пришел к выводу, что знаки в левой части каждой строки - не буквы, а слоговые знаки: их два или три, редко четыре в одном слове, а слеза состоят обыкновенно не из двух-трех, а из большего числа звуков. Слогов же в каждом слове бывает как раз два-три, редко четыре-пять. Каждый слоговый знак обыкновенно обозначает два или больше звуков - скажем, согласный звук и следующий за ним гласный звук, например: на, ко, па и т. д.

Затем этот ученый увидел, что в правой части каждой строки, кроме первой строки каждой надписи, стоят не слоговые знаки, а идеограммы, то есть рисунки, упрощенно изображающие предметы: человек, женщина и, по-видимому, какие-то животные, но какие, понять трудно, потому что рисунки очень уж упрощенные. За каждой такой идеограммой следуют, очевидно, цифры: каждая вертикальная черточка изображает единицу, так что - это 1, - это 2, - это 3. Он дал такие обозначения идеограммам:

	- человек
	- женщина
	- животное 1-ое
	- животное 2-ое
	- животное 3-е

Присмотревшись внимательно, он заметил, что одной и той же идеограмме в правой части строки всегда соответствуют одни и те же знаки в начале слова в левой половике строки: знаку "человек" - , знаку "женщина" - , знаку "животное 1-е" - , знаку "животное 2-е" - , знаку "животное 3-е" - . Но форма знаков, стоявших в левой части каждой строки в конце слова, после изображенных только что знаков, не зависит от того, какая идеограмма в правой части строки, а зависит только от того, одно или много живых существ названо в правой части той же строки и стоит ли в начале этой строки слово . Если число единственное и строка не имеет знака в начале, то в конце левой части строки читаются одни знаки, если число единственное, но строка имеет слово в начале, то в конце левой части строки читаются другие знаки; если число множественное и строка не имеет знака в начале, то в конце левой части строки читаются третьи знаки; если число множественное и строка имеет слово в начале, то в конце левой части строки читаются еще иные знаки. И ученый составил себе такую таблицу:

Идео- грамма		Единст- венное число	Множест- венное число
	без
	с
	без
	с
	без
	с
	без
	с
	без		не встречается
	с

Затем ученый стал думать, почему одному и тому же слову придаются разные окончания в единственном и множественном числе, почему в том случае, когда перед одним и тем же словом имеется словечко , стоит одно окончание, а когда этого словечка нет - другое. А что, если это разные падежи одного и того же слова?

И для сравнения юн взял наугад несколько русских слов в разных падежах и разбил их на слоги, чтобы понять, как они выглядели бы, будучи написаны слоговым письмом. Он взял слова: ворон, стол, повар, народ:

Род. пад. ед. ч. во-ро-на, сто-ла, по-ва-ра, на-ро-да,

Дат. пад. ед. ч. во-ро-ну, сто-лу, по-ва-ру, на-ро-ду,

Предл. пад. ед. ч. о во-ро-не, сто-ле, по-ва-рс, на-рр-де,

Им. пад. мн. ч. во-ро-ны, сто-лы, по-ва-ры, на-ро-ды,

Твор. пад. мн. ч. во-ро-на-ми, сто-ла-ми, по-ва-ра-ми, на-ро-да-ми.

Если каждый слог обозначить особым знаком, то в каждом слове при изменении числа и падежа будет меняться только последний слоговой знак; кроме того, может еще прибавляться лишний знак (как, например, в твор. пад. мн. ч. лишний знак для обозначения слога - ми). При этом:

1) все слоги, стоящие после корня в разных падежах одного и того же слова, имеют одинаковый согласный, но разные гласные, например: сто-ла, сто-лу, сто-ле, сто-лы;

2) все слоги, стоящие после корня в одном и том же падеже разных слов, имеют разные согласные, но одинаковый гласный, например: ворона, сто-ла, по-ва-ра, на-ро-да.

Но в нашей таблице , , , , обозначают один и тот же падеж (единственное число без словечка ) - значит, все это слоги, имеющие один и тот же гласный. Назовем этот гласный римской цифрой I.

Знаки , , , , также обозначают один и тот же падеж (ед. ч. после словечка ) - значит, и это слоги, имеющие один и тот же гласный. Обозначим этот гласный римской цифрой II.

Знаки , , , также обозначают один и тот же падеж (множ. ч. без словечка ). Значит, и эти слоги имеют один и тот же гласный. Обозначим этот гласный римской цифрой III.

Но знаки , , являются окончаниями разных падежей одного и того же слова, за которым стоит идеограмма "человек". Значит, это слоги, имеющие один и тот же согласный. Обозначим этот согласный арабской цифрой 1.

Знаки , , оканчивают разные падежи одного и того же слова, за которым стоит идеограмма "женщина". И эти слоги должны иметь один и тот же согласный. Обозначим этот согласный цифрой 2.

Рассуждая таким же образом,

согласный слогов , , обозначим цифрой 3,

согласный слогов , , обозначим цифрой 4,

согласный слогов , обозначим цифрой 5.

Теперь мы можем составить такую таблицу:

	I	II	III
1
2
3			не встречается
4
5

Она называется "сетка" (по-английски "грайд").

Все это понятно. Но что делать дальше? Как же узнать, как читается каждый знак?

Ученый долго всматривался в надписи, пока, наконец, его взор не остановился на их первых строках. Он заметил, что в начале каждой надписи стоит еще одно слово, но никакой идеограммы после этого слова в правой части первой строки нет.

По-видимому, это заглавия. Что же это за заглавия?

Он заметил, что они не везде одинаковы. На всех надписях, найденных в деревне Бомино, написано , а на всех надписях, найденных в деревне Музыка, написано: . Притом каждое из этих слов состоит из трех слоговых знаков, а значит, из трех слогов. Названия деревень - Бомино и Музыка - также состоят каждое из трех слогов. А не название ли это деревни, откуда надпись происходит? И наш ученый решил попробовать: не получится ли связный текст при таком допущении?

Если бы это было так, то читалось бы как "Бомино", а читалось бы как "Музыка". Тогда = бо, = ми, = но, = му, = зы, = ка.

Но из таблицы 4 мы знаем, что знак имеет согласный 2 и гласный II. Значит, согласный 2 это б, а гласный II это о;

знак имеет согласный 1 и гласный II. Значит, согласный 1 это н (что II = о, мы уже знаем);

знак имеет согласный 5 и гласный III. Значит, согласный 5 это з, а гласный III это ы;

знак имеет согласный 3 и гласный I. Значит, согласный 3 это к, а гласный I это а.

Расположим эти значения в порядке:

согласные: 1 = н, 2 = б, 3 = к, 5 = з,

гласные: I = а, II = о, III = ы.

= 1 + I = на,	= 1 + II = но,	= 1 + III = ны,
= 2 + I = ба,	= 2 + II = бо,	= 2 + III = бы,
= 3 + I = ка,	= 3 + II = ко,
= 5 + I = за,	= 5 + II = зо,	= 5 + III = зы.

Теперь поставим на место всех согласных, оставшихся нам еще неизвестными, знак §, а на место еще неизвестных нам гласных знак ? Тогда (см. таблицу) = 4 + I = §а, = 4 + II = §о, = 4 + III = §ы. На место знаков , пока поставим вместо каждого знаки §? (неизвестный согласный плюс неизвестный гласный).

В последней строке первой надписи при замене слоговых знаков русскими буквами получится:

-ба-ка 1

Не надо большой сообразительности, чтобы понять, что здесь должно быть написано "собака"; значит, знак = со.

Теперь перепишем все семь найденных надписей, заменив слоговые знаки русскими буквами. Получим:

Все остальные знаки, читатель, надеюсь, ты разберешь и прочтешь без моей помощи - подскажу только, что = щи; йу написано вместо ю; надписи окажутся написанными на русском языке. Думаю, что ты догадаешься также, какое животное изображается идеограммой "животное 2-е".

Конечно, никаких таких надписей на русском языке в действительности не было, но знаки, которые мы здесь изобразили, - это по большей части те самые знаки, которые написаны на глиняных табличках из Кносса и Пилоса, и расшифровка их шла тем же путем, каким мы расшифровываем здесь выдуманные мною надписи. Но расшифровать микенские надписи было много труднее: слоговых знаков и идеограмм там гораздо больше (одних слоговых знаков восемьдесят восемь), а названия деревень я нарочно подобрал такие, чтобы легче было расшифровать.

Первый, самый важный шаг для расшифровки этих надписей сделала, как мы уже говорили, Алиса Кобер: именно она впервые составила еще далеко не полную "сетку", образец которой мы здесь дали.

Вентрис был продолжателем работы Алисы Кобер. Но мы уже видели на выдуманном мною примере, что самая трудная часть работы после составления "сетки" остается впереди - надо еще определить, из каких звуков состоит каждый слог, обозначаемый тем или иным слоговым знаком. В нашем выдуманном примере мы предположили, что деревни Бомино и Музыка так же назывались в древнейшее время и что слово, стоящее в начале каждой надписи, и есть название деревни. Именно так поступил и Вентрис. В начале кносских надписей (а рядом с Кноссом находился в древности еще город Амнис) часто читается или , в начале пилосских - . Ему сразу же пришло в голову, что - это "Кносос" (так назывался в древности Кносс), это "Амнисос", а - это "Пулос" (в древности Пилос назывался "Пулос"). Но если каждый слоговой знак означает согласный плюс гласный, то этих слов вообще нельзя передать слоговыми знаками слоги "кно" и "мни" имеют две согласные в начале, слоги "сос" и "лос" - согласные в начале и в конце.

Но тут Вентрис вспомнил, что уже в 1940 году ему бросилось в глаза сходство микенского письма с позднейшим кипрским.

А как поступали позже кипрские греки, когда им приходилось записывать слоги греческих слов, в которых было больше одного согласного? Мы уже говорили об этом: они после каждого согласного звука в слоге вставляли один и тот же гласный. Такой вставной, не читающийся гласный называется опорным.

Однако, хотя эти правила кипрского письма были соблюдены, никакого понятного чтения не получалось. Поэтому Вентрис пришел к заключению, что правила микенского письма несколько отличались от правил кипрского письма. В кипрском письме, для того чтобы обозначить последний согласный слова, писали его в виде слога, кончающегося на "е": вместо "к" - "ке", вместо "п" - "пе" и т. д. Поэтому в кипрском письме многие слова оканчиваются слогом, имеющим гласный "е". В микенском письме таких окончаний слов почти нет. При внимательном чтении оказалось, что в микенском письме последнего согласного вовсе не писали. Скорее всего, микенские греки под влиянием того местного населения, которое жило в Греции до них, последнего согласного в слове, как и теперешние французы, не произносили, а потому и не писали. Кроме того, оказалось, что микенские греки произносили "р" как "л", поэтому особых знаков для обозначения звука "р" у них вовсе не было.

Значит, вместо "кно" они написали бы "коно", вместо "мни" - "мини", вместо "сос" в конце слова - "со", вместо "лос" - "ло". "Кносос" должен был писаться "Ко-но-со", "Амнисос" - "А-ми-ни-со", "Пулос" - "Пу-ло". И оказывается, что "Кносос" действительно пишется тремя слоговыми знаками, "Амнисос" - четырьмя, "Пулос" - двумя. Получается значение для восьми знаков: = ко, = но, = со, = а, = ми, - ни, = пу, = ло. Если вставить эти значения в "сетку", то мы найдем значение еще для многих других знаков. Но этого, конечно, еще совершенно недостаточно для того, чтобы разобрать все слоговые знаки.

Правда, многие кипрские знаки очень похожи по форме на микенские. Но, если придавать знакам микенского письма то значение, какое они имели в кипрском, то обычно никакого смысла не получается. Очевидно, за восемьсот лет, прошедших между написанием микенских и кипрских знаков, они стали произноситься по-иному. Этот путь ничего не давал.

Вентрис задумался еще вот над чем. При слоговом письме некоторые знаки должны обозначать только один гласный, например, в словах "о-хо-та", "у-рок", "И-ван". Он подсчитал число таких слогов в разных языках и увидел, что такие слоги встречаются чаще других, и притом почти всегда в начале слов. А в микенском слоговом письме встречаются особенно часто, почти всегда в начале слова, знаки , , , , . Значит, это пять гласных звуков: а, е, о, и, у.

Надо было решить еще вопрос: какие слова в микенских надписях - названия целых групп предметов (например, "овца", "стол", "слуга", "женщина" - такие слова в грамматике называются "нарицательными существительными"), а какие - собственные имена, как "Александр", "Гектор", или названия городов, как "Пилос" и "Кносс". Как же это определить? Возьмите для примера справку из школы. Она напечатана в типографии; во всех справках, выдаваемых разным ученикам, все слова одинаковые. Только фамилия и имя ученика, а также класс, в котором он учится, различны. Они вписываются в справку от руки. Так же и в микенских документах: найдено очень много надписей, в которых большая часть слов одинакова, но некоторые слова в каждом документе разные. Вот эти-то слова и есть либо имена и отчества людей (фамилий в древности не было), либо названия селений. При этих именах часто стоит идеограмма - упрощенный рисунок мужчины или женщины так что мы знаем, какие имена мужские, какие женские.

Таким путем было разобрано некоторое, не очень большое число слов, но уже этого было достаточно, чтобы решить, что надписи сделаны на греческом языке. Когда были прочтены собственные имена, многие из них оказались греческими. По-русски, для того чтобы указать, жителем какого города является человек, прибавляют к названию города в мужском роде окончание "ский": "ленинградский житель", "московский житель"; в женском роде прибавляется окончание "ская": "ленинградская жительница", "московская жительница". По-гречески в мужском роде прибавляли окончание "ийос", в женском "ийа". И вот, после того как были прочтены названия городов, например "Кносос", "Амнисос", в других словах после тех же корней собственных имен прочитали окончания "ийос" и "ийа", "кнос-ийос", "кнос-ийа", "амнис-ийос", "амнис-ийа". А это окончания греческие; выходит, что язык микенских надписей греческий.

Когда Вентрис всмотрелся в рисунки (идеограммы) в правой части строки, то он увидел, что во многих случаях стоящие слева от них слоговые знаки можно прочесть как греческие названия этих предметов; например, возле изображения головы жеребенка (с еще не выросшей гривой) стоят знаки , "по-ло", а "полос" по-гречески означает "жеребенок" (последний согласный слова, как мы уже сказали, не писался). Теперь "сетка" Вентриса расширилась и увеличилась в объеме; знаки получили свои звуковые значения.

"Сетка" стала выглядеть так:

ГЛАСНЫЕ	а	э	о
ЗАДНЕНЕБНЫЕ С ГЛАСНЫМИ	ка,га, ха	ке, ге, хе	ко, го, хо	ки, ги, хи	ку, гу, ху
ГУБНЫЕ С ГЛАСНЫМИ	па, ба, фа	пе, бе, фе	по, бо, фо	пи, би, фи	пу, бу, фу
ЗУБНЫЕ С ГЛАСНЫМИ	та	те	то	ти	ту
"ДЗ" С ГЛАСНЫМИ	дза	дзе	дзо	дзи
"С", "З" С ГЛАСНЫМИ	са, за	се, зе	со, зо	си, зи	су, зу
"М" С ГЛАСНЫМИ	ма	ме	мо	ми
"Н" С ГЛАСНЫМИ	на	не	но	ни	ну
"Л", "Р" С ГЛАСНЫМИ	ла, ра	ле, ре	ло, ро	ли, ри	лу, ру
"Й" С ГЛАСНЫМИ	йа(я)	йэ(е)	йо(ё)	йи(и)
"В" С ГЛАСНЫМИ	ва	ве	во	ви	ву(у)

Допустим, что нам надо написать таким способом: "Птичка над моим окошком гнездышко для деток вьет". Сначала подготовим эту фразу: вставим "опорные" гласные, отбросим последние согласные слов, заменим звонкие звуки (г, д, в, з) глухими (к, т, ф, с).

Так как у греков не было звуков "ш" и "ч", то вместо "ш" придется писать "с", а вместо "ч" - "тс". Предлог будем писать вместе со следующим за ним словом:

"Пи-ти-та-са-ка на-то-мо-и о-ко-со-ко ко-но-си-ти-со-ко та-ла-те-то фи-йо" (вставные "опорные" гласные здесь выделены курсивом). Между каждыми двумя словами поставим черточку. Получим:

Записать это нетрудно, но прочитать написанное гораздо труднее. Ведь один и тот же знак может обозначать и глухой и звонкий звук. Например, можно прочесть: "коноситисоко", "гоноситисоко", "коносидисоко", "гоносидисоко", "коноситисого", "коиоситизого", "копоситизогос", "гоноситизого", "кноситизого", "гноситизого" и еще многими и многими другими способами. Надо подбирать самые различные значения для каждого слова, пока не получится определенный смысл. Каждое чтение - это решение загадки или ребуса.

Большую радость доставила Вентрису новая глиняная табличка с надписью, раскопанная ученым Блегеном в 1953 году в Пилосе, уже после того, как Вентрис разобрал знаки микенского письма. В письме к Вентрису от 16 мая 1953 года Блеген сообщил, что он попробовал прочитать эту надпись по таблице Вентриса и получил замечательные результаты: возле изображения треножника написано "ти-ри-по", то есть "трипос", по-гречески - "треножник". Возле изображения вазы с четырьмя ушками написано "кеторове", что означало "кетровес"- "четвероухая", возле изображения вазы с тремя ушками написано "тириове" - "триовес", по-гречески - "треухая", возле изображения вазы без ушек написано "анове" - "безухая".

Казалось бы, эта неожиданная находка полностью подтвердила правильность чтения Вентриса, хотя многих слов и выражений ему разобрать не удалось.

Однако и после этой находки немало ученых старой школы продолжали относиться подозрительно и враждебно к этому "возмутительному" вторжению в их область какого-то архитектора-любителя. Особенно придирчивыми оказались трое ученых - англичанин Битти, специалист по греческой литературе, и немецкие ученые - специалист по истории Египта Грумах и специалист по истории Вавилона Эйлере.

Когда ученый, даже гениальный, ищет разрешения трудного вопроса, он часто идет наугад, ощупью. Если такой путь не приводит его к цели, если он попадает в тупик, он отказывается от своей догадки и ищет

нового пути. Так, например, Вентрис сначала был уверен, что надписи микенского времени написаны не на греческом языке, а на языке догреческого населения, сходном с теми языками, на которых позже говорили в Малой Азии и этруски в Италии. Однако, работая над надписями, он увидел, что это предположение ведет его по неверному пути, и он отказался от него. Но догадка, хотя бы она и была фантазией, может оказаться верной и привести к правильным выводам: гениальный ученый иногда чувствует, где правда, хотя и не может объяснить, как он пришел к своей догадке.

Открытие Вентриса построено на смелых гипотезах. Он предположил, что два слова, у которых отличается друг от друга только последний слог, - это разные падежи или числа одного и того же слова. Часто это бывает так, но ведь это могло быть и не так: бе-се-нок и бе-се-да, ко-ло-сья и ко-ло-да не разные падежи одного и того же слова, а разные слова. На табличках, найденных в Кноссе, часто читается , на табличках, найденных в Пилосе, часто читается . Отсюда Вентрис заключил, что первое слово означает "Кносс", а второе - "Пилос". Но это могли быть и другие слова: мало ли какие слова встречались в кносских или в пилосских надписях. Однако каким бы путем ни пришел Вентрис к своей цели, он получил целые выражения, написанные на хорошем греческом языке. Сложилась ясная картина жизни того времени; многое из того, что мы знали из Гомера, из других античных книг и из памятников и рисунков микенского времени, стало гораздо яснее и понятнее после того, как мы прочли эти таблички. Мы видим, как изменился и развился греческий язык за те восемьсот лет, которые прошли от микенской до классической эпохи. Вот почему мы уверены, что Вентрис прочел надписи правильно. Как бы он ни пришел к своей догадке, победителей не судят.

Ученые Битти, Грумах и Эйлере рассуждают по-иному: они требуют от Вентриса (а после его смерти от Чадуика), чтобы он, как преступник перед судом, ответил, какое право он имеет делать такие догадки, иначе они перед всем миром заявят, что вся работа Вентриса - только "ряд ложных выводов". Они считают правила написания греческих слов слоговыми знаками "выдумкой Вентриса", не зная, очевидно, того, что почти такие же правила были в позднейшем кипрском слоговом письме. А ведь никто не сомневается, что кипрские надписи прочтены правильно. Некоторые возражения Вентрису просто смешны. Так, Битти сердито замечает: "По-гречески не могло быть слова "треухий", или "четвероухий", или "безухий", так как не было слова "ухий"". А вот и у нас, в русском языке, есть слово "безухий", а слова "ухий" нет!

Это возмущение ученых старой школы понятно. Из года в год они учат других тому, что считается правильным в науке о древности, и они глубоко убеждены, что это действительно правильно. И вдруг приходит какой-то молодой архитектор, никогда не проходивший университетской науки; ни один специалист о нем ничего не знает. И на основании его дерзких выходок надо переделывать и перестраивать то, что кажется им несомненным.