Глава 18. ...и книжка с картинками

В конце раскопок 1952 года экспедиция провожала уезжавшего в Москву Артемия Владимировича. На вокзал пришли в полном составе - что-то около ста человек студентов и сотрудников, у которых на счету было уже свыше восьмидесяти берестяных грамот, а в перспективе сотни новых находок. И пока не отошел поезд, сто человек дружно скандировали: «Сто грамот найдем!». А кто-то добавил: «И книжку с картинками!».

Над этим пожеланием тогда весело посмеялись. Но в нем, в сущности, не скрывалось ничего несбыточного. О том, что на бересте писали книги, ведь было хорошо известно гораздо раньше, чем найдена первая берестяная грамота. Почему бы в земле не оказаться такой книжке? Или хотя бы обрывкам такой книжки, отдельным ее тетрадям или страницам? Когда мы представили себе реальность такой находки, у всех даже дух захватило. И, в частности, вот по какой причине.

Известно, что в древней Руси рядом с официальной книжной культурой, насквозь пронизанной элементами церковного мироощущения, развивалась светская культура, отразившаяся и на страницах официальных летописей, и в рассказах о деяниях святых подвижников, но в основном жившая вне стен монастырских библиотек и смыкавшаяся с поэтическим устным народным творчеством. Светская литература древности поддерживалась главным образом изустно, но она имела и письменную традицию, сохранившую для нас редчайшие свои драгоценности. Редкость памятников древнерусской светской литературы объясняется двумя причинами. Во-первых, светские книги бытовали главным образом в светской среде, то есть в деревянном доме, а не в каменном укрытии церкви или монастыря. Значит, и горели они в пожарах чаще, чем духовные книги. А во-вторых, при фантастической дороговизне книг их изготовление в монастырях направлялось в значительной степени «социальным заказом» того времени: переписка светских книг - кроме летописей - в стенах монастырей не была желательной для средневековых ревнителей благочестия.

Берестяная книжка конца XIII века

А если так, значит именно берестяная книга могла быть главной опорой письменной традиции в развитии светских жанров древнерусской литературы. Значит, именно на бересте можно надеяться прочитать в будущем новые литературные шедевры древности.

Лето 1953 года началось с твердой уверенности, что «сто грамот и книжку с картинками» обязательно найдем. Однако выполнить первую половину этого пожелания оказалось много легче, чем его вторую, столь заманчивую часть. Сто грамот было найдено уже в 1953 году, в 1956 году их число перевалило за двести, в 1957 году их уже более трехсот, в 1961 году одной из очередных находок дан четырехсотый номер. А вот книжек что-то не находилось. И даже листов из книг в числе грамот отметить было невозможно.

Постепенно складывалось убеждение в том, что книжек, а тем более с картинками, в мире исписанной бересты искать безнадежно. Целиком их не выбрасывали. Во время пожара вместе с иконами не выносили. А если и раздирали на листы, то, может быть, раз в сто лет, не чаще. Только дважды выдался случай снова помечтать на тему, родившуюся в 1952 году на новгородском вокзале: когда в 1956 году нашли рисунки Онфима и когда в 1957 году мы прочли письмо Якова куму и другу его Максиму с просьбой прислать ему «чтения доброго». Эта просьба лишний раз напомнила о существовании мало изведанного мира литературных образов древней Руси. За строчками письма Якова, мы, вместе с ним жаждавшие «чтения доброго», увидели библиотеку Максима Онцифоровича, в которой среди дорогих пергаменных книг были, наверное, и дешевые берестяные.

Возобновлявшиеся каждый год работы не давали новой пищи надеждам, и лозунг «Найдем книжку с картинками!», когда-то популярный в Новгородской экспедиции, полинял и повыцвел. И когда этот лозунг давно уже и вспоминать перестали, когда с момента его провозглашения прошло целых одиннадцать лет, в 1963 году на Ильинском раскопе среди других документов на бересте мы как-то так, между прочим, нашли и берестяную книжку.

Да-да, самую настоящую книжку. Она не была громадным фолиантом в пуд весом, который когда-то снился кое-кому в экспедиции. Напротив, книжка была почти невесомой. Ее можно спрятать в ладони. Это была настоящая «книжка-малышка» размером всего-навсего пять на пять сантиметров. И число страниц в ней невелико - двенадцать. Но все же это самая настоящая книжка, написанная и потерянная во второй половине XIII века. Включив ее в общую нумерацию берестяных грамот, мы дали ей номер 419.

В книжке три двойных листа, сохранивших следы прошивки по краю. Первые четыре страницы - пустые. Это как бы обложка, предохранявшая текст. Следующие семь страниц сплошь исписаны. Последняя страница снова пустая, она служила задней обложкой. В начале первой исписанной страницы виньетка - простенький узор из переплетающихся лент, подражающий нарядным заставкам пергаменных книг. Можно поэтому, не кривя душой, утверждать, что найдена не просто книжка, а именно «книжка с картинкой».

Вот только текст первой берестяной книжки оказался мало интересным - это наиболее трудные части пространной вечерней молитвы. Записанная на бересте вечерняя молитва исполнялась редко. Ее пели по воскресеньям один раз в восемь недель. И книжка служила своему владельцу как бы шпаргалкой. Владелец книжки не был, по-видимому, духовным лицом. В этом убеждают отдельные ошибки в записи, сделанной со слуха. Он любил музыку и пел в церковном хоре.

Ну что же! На 500 берестяных грамот только три или четыре религиозных текста - не так уж много, принимая во внимание распространенное до находки берестяных грамот представление об исключительно поповской принадлежности грамотности в древней Руси.

Теперь мы хорошо знаем, что земля сохраняет не только берестяные письма и записки, но и берестяные книги. И мы теперь снова надеемся, что в необозримых берестяных архивах, которые станут одним из основных источников для будущих историков русского средневековья, заметное место займут древние берестяные книги. И тексты этих книг донесут из глубины веков не только слова молитв, но и вдохновенные строки поэтов.